Все глаза вытаращили, пораженные смелой речью Колесника. А он хоть бы бровью повел: речь его льется, как соловьиная песня.
Затем он поклонился Лошакову и почтительно сказал:
– Ваше превосходительство! Мы вас не только уважаем, мы вас любим. Нам приходилось не раз видеть вас как члена земства, который первым указывает на наши ошибки и новые нужды. Теперь вы будете предводителем на наших съездах. Это большое дело. Но у вас уже не будет времени вести те бои, которые вы так талантливо вели в земстве. Для нас это большая утрата. И вот, как бывшего земского деятеля, мы теперь хотели бы почтить вас обедом. Примите наше приглашение. Там будут наши члены, кое-кто из уездных предводителей, больше свои люди. Просим вас, – еще раз низко поклонившись, закончил Колесник.
Лошаков, правда, принял это приглашение свысока. Поблагодарив за оказанную честь, он сказал, что не думает забросить работу в земстве, что сейчас ему предстоит решить еще более трудную и сложную задачу – примирить интересы дворянства с интересами земства, и он рад будет даже чем-нибудь поступиться, лишь бы это дело привести к благополучному концу. Еще раз поблагодарив, он подал Колеснику руку.
Тот, низко поклонившись, повернулся и вышел из комнаты.
– Замечательное соединение простоты с трезвым и здравым умом, – сказал Лошаков, выпроводив Колесника.
– О, Колесник себе на уме, – сказал кто-то.
– Да, он не без лукавства, – заметил Лошаков. – Но такие люди необходимы для земства.
Все промолчали – то ли потому, что были согласны со своим предводителем, то ли потому, что не хотели ему перечить. Вскоре заговорили о других вещах, не имеющих отношения к земским делам. Лошаков, видимо, довольный, ходил по комнате, обращаясь то к одному, то к другому из собравшихся дворян.
А Колесник? Сидя в изящном шарабане, он то и дело понукал своего семисотрублевого коня:
– Ну, ну, вывези, жеребчик! Не овса, золота тебе насыплю, только вывези. – А конь, вытянув шею и быстро перебирая ногами, стрелой мчался по мостовой. – Быстрей! Быстрей! Хлопот еще много! – приговаривал Колесник.
И в самом деле, в этот день ему предстояло еще немало беготни. От Лошакова он поехал к председателю земской управы. Рассказал ему о своем посещении предводителя. Потом намекнул, что дворянство, вероятно, устроит в честь Лошакова обед, не мешало бы и земству почтить такого деятеля. Председатель только поддакивал. Нужно бы устроить. Но за чей счет? Выделять на это земские средства как-то неудобно.
– Зачем же тратиться земству? У него и без того большие расходы. А я бы вот что предложил. Недавно я прикупил себе землицы – так, небольшой хуторок! И хочется мне эту покупку спрыснуть. Вот это и можно сделать под видом земского обеда – я б уже не пожалел сотню-другую.
– Так в чем же дело? – сказал председатель. – Давайте.
– Значит, вы согласны? Я уж Лошакова пригласил. Попросите еще и от своего имени. Только скажите, что земство его хочет чествовать.
– Ладно, ладно! Да у вас просто гениальная голова, – крикнул председатель.
– Была когда-то, – ответил Колесник. – А сейчас – чем дальше, тем глупее становится.
От председателя Колесник направился к членам земской управы. Им он уже прямо сказал, что председатель велел ему устроить обед в честь Лошакова, и пригласил их принять участие.
Затем он поехал по магазинам сделать кой-какие покупки. Знакомый торговец рассказал ему, что недавно он продал целый воз всякой снеди.
– Кому?
– Дворянство дает обед в честь Лошакова.
– А когда этот обед будет?
– В субботу.
Колеснику только это и нужно было. Он все время раздумывал над тем, когда лучше устроить обед.
«Сегодня уже четверг... в субботу дворяне пируют. А в воскресенье – мы... Так хорошо будет...»
И он тоже заказал целый воз всяческих продуктов. Потом поехал за вином, купил самые дорогие и выдержанные старые вина и водки, английской горькой, «Адмиральской», «Железнодорожной», рому и коньяку.
«Утоплю в вине, чертей, – думал он, выбирая напитки. – Пусть врагам хлеб-соль в горле застрянет». Но тут заговорила в нем жадность. Ему стало жалко денег, которые пойдут на этот обед. «Подумать только – триста рублей, и это еще не все. А что, если он обманет, чертов сын, и не придет?... Лучше уж не думать об этом. Все равно назад не попятишься...»
В этот день Колеснику пришлось немало потрудиться. Он заехал еще к булочнику, к мясникам, нанял повара, да не какого-нибудь, а такого, что знал все барские прихоти.
Чуть ли не до самого вечера кружил он по городу, а тревога все больше и больше овладевала им.
– Где ты так долго пропадал, папаша? – спросила его Христя, когда он наконец вернулся. Она была в пышном новом наряде: сорочка пестрела разноцветной узорчатой вышивкой, ярко-оранжевая юбка слепила глаза, а на бархатной безрукавке сверкали и переливались золотые медальоны и ожерелья из самоцветов. Белолицая, румяная, Христя так приветливо глядела своими большими черными глазами, что даже каменное сердце дрогнуло бы при виде такой красавицы. А у Колесника сердце еще не окаменело.
Куда девалась недавняя тревога? В его глазах засветилась радость, широкая улыбка растеклась по лицу.
– Глядите, как моя дочурка нарядилась, – сказал он, все веселее улыбаясь. – А я, как оглашенный, бегаю и морю ее голодом.
– Где был? К другим бегал? – спрашивала она, смеясь.
– Деньги транжирил! Не знаю, куда их девать, так чуть не сую их каждому встречному и поперечному.
– Зачем? Лучше бы ты мне домик купил. Небольшой домик с садиком. И я бы, как пташка-канареечка, там песни распевала, ожидая своего седенького папашу.
– А в самом деле? – подумал он. – Куплю, только не сейчас. Дай немножко дух перевести. Зажали меня. Вот готовься к банкету.
– Какой банкет?
Колесник все рассказал Христе и, ласково глядя на нее, закончил:
– Ты у меня хорошая, послушная, сделаешь это для меня. Лошаков этот большой пан, он многое может сделать и давно чертом на меня глядит. Вот постарайся перетянуть его на мою сторону. Сделаешь, так куплю тебе чудесный домик и не с одним, а с двумя садиками.
– Руку! – сказала она весело и задорно, а глаза ее говорили: разве твой Лошаков устоит?
В воскресенье к дому Колесника одна за другой подъезжали кареты, коляски и фаэтоны, из них выходили всякие паны, направлялись в парадные двери, в которых (до сих пор еще невиданное чудо в городе) стоял саженного роста швейцар в парчовом картузе, кафтане, расшитом золотым позументом, и с булавой в руке. Перед каждым гостем он вытягивался в струну, размахивая булавой и пропуская в раскрытые двери. Около дома собралась большая толпа поглядеть на это диво – вся улица была запружена людьми так, что трудно было пройти.
– Побей тебя сила Божья! Что он выделывает? – дивились рабочие, глядя, как швейцар затейливо размахивал булавой. – Помашет под носом, а потом пускает.
– Дает понюхать, чем пахнет! – ответил кто-то, и в толпе поднялся хохот.
– Вот это церемония. Не по-нашему. Так только в Москве бывает. Вот и поди потягайся с Колесником. Он первый человек на весь город, – говорили друг другу зажиточные ремесленники, пришедшие поглядеть на невиданное зрелище.
– Какого черта вы тут собрались и глаза таращите? – раздался голос Колесника из раскрытого окна. – Уходите, пока вас не разогнали.
– Сам. Сам. Видели? Краснорожий и сердитый какой.
– Кто сам?
– Да кто же – Колесник.
– Глядите... А давно ли он дохлятиной торговал?
– Поди ж ты. Забылось. Начальство...
– А знаете что? Лучше разойтись, подальше от беды. Что нам смотреть, как паны бесятся.
– Если тебе не хочется, уходи, а мы хоть раз в жизни посмотрим, как паны пируют.
– Смотрите, как бы вам в глаза не наплевали.
– Им недолго.
Несколько человек ушло, а на их место протиснулись другие.
– Расходитесь! Расходитесь! – закричали появившиеся вдруг полицейские и начали расталкивать людей.
– Это почему же? – послышались возгласы. – Уходи, если тебе надо.
Полицейские напирали – народ не поддавался. Завязались стычки. Внезапно налетели пожарные и начали поливать толпу струями воды. Все бросились врассыпную. Через полчаса на улице не было ни живой души. Никто не заглядывал в окна и не мешал пирующим.
А в доме Колесника шел пир горой. Столы ломились от всякой снеди и напитков. Затейливые бутылки, графины и бокалы с разноцветными винами сверкали и переливались в солнечном блеске. Закуска была разложена на серебряных блюдах и аппетитно выглядывала из-под стеклянных крышек. Паны поднимались, чокались, стучали вилками и ножами; челюсти усиленно работали; одни набивали полный рот большими кусками пирога, другие жевали рыбу и дичь; со всех концов доносились шутки и смех. Весь дом заполнили гости: уездные предводители с Лошаковым во главе, члены земства, губернские гласные и среди них – Рубец. Пришел и Проценко.
