Для того чтобы привлечь в магазин новых клиентов, управляющий сочинил рекламное письмо о распродаже. Даркин, которого назначили ответственным за его размножение и отправку по почте, показал мне копию этого письма.
— Ты же писатель, Джим, — сказал он. — Ты в этом разбираешься. Что ты о нем думаешь?
Я прочел его, покачивая головой. Оно было полно истертых штампов с целью заманивания клиента, которые не несли абсолютно никакой полезной информации, и все письмо было написано в напористом и даже оскорбительном тоне. Исходя из его содержания, никто не поверил бы, что мы прекращаем торговлю и остаемся в деле только ради «оказания услуги добропорядочным жителям Линкольна» и что мы беспокоимся только о том, чтобы оставаться их друзьями.
— Письмо написано в самом дурном стиле, — сказал я Даркину. — И если уж оно не вытолкнет нас из бизнеса, то ничто другое нам не страшно.
— В самом деле? — встревоженно спросил Даркин. — Ты действительно так думаешь, Джим? Ты говоришь это не только потому, что это он его написал?
— Более откровенной халтуры мне не приходилось читать, — подтвердил я, — и можешь передать этому кретину мой отзыв.
— М-да, — расстроенно протянул Даркин. — Тебе лучше знать, ты у нас авторитет в этом деле. Может, мне стоит...
Покинув меня, он прямохонько направился к управляющему и почти слово в слово сообщил этому милому джентльмену мое мнение о его письме. И когда потрясенный управляющий открыл рот и чуть не рухнул наземь от удара, Даркин предложил поручить мне написать «настоящее хорошее письмо».
Наконец управляющий обрел голос и начал осыпать всех нас проклятиями. Он орал как ненормальный на Даркина. Потом призвал меня и всыпал нам обоим по первое число. Он нам покажет! Он научит нас, как насмехаться над его письмами! Он оформит заказ в типографию на десять тысяч писем — десять вместо пяти, как он прежде собирался! И мы — Даркин и я — должны будем все десять тысяч вложить в конверты, потом их надписать, запечатать и проштемпелевать! И делать это мы будем в свободное от работы время, и пусть только кто-нибудь посмеет помогать нам! И пусть мы не надеемся, что нам за это заплатят!
Выпалив в нас заключительным залпом ругани, он нас выгнал. Отослал в типографию срочный заказ и в тот же вечер получил тысячу экземпляров своего письма. И остаток недели и половину следующей мы с Даркином работали день и ночь. Разумеется, я весь кипел от ярости. Но Даркин, как это ни странно, казался совершенно спокойным. Он оставался по-прежнему вежливым и почтительным с управляющим. Собственно, чем больше тот оскорблял и унижал его, тем более почтительно держался Даркин.
Идея управляющего заключалась в том, чтобы «сбить город с ног», нанести ему такой удар, что «все будут потрясены до самых печенок». Поэтому нам было приказано накапливать готовые письма, а не рассылать по тысяче за один раз. Он внимательно следил за тем, как продвигаются у нас дела. Заметив, что работа приближается к концу, в тот вечер он остался с нами, хотя, естественно, не для того, чтобы помочь. Злорадно усмехаясь, он наблюдал, как мы упаковывали письма в коробки и грузили их в машину Даркина.
— Думаю, я вас проучил, — издевательски ухмыльнулся он, когда работа была закончена. — А теперь забирайтесь в машину и постарайтесь отправить их еще до полуночи!
Покатываясь от смеха, он, довольный собой, уехал. Даркин сказал мне, чтобы я шел домой, что он сам отправит письма. Я возражал, желая ему помочь, и в первый раз он проявил по отношению ко мне резкость. Обойдется и без меня, заявил он. Он сам обо всем позаботится.
Я пошел домой. Он уселся в свой автомобиль и уехал. Только на следующий день я узнал причину его необычного поведения.
Как всегда, я сидел за кассой, когда к окошку подошел тихий, неприметный человечек и попросил, чтобы его провели к управляющему. Как это у нас принято, я предложил ему свою помощь.
— Я не уверен, сэр, что управляющий сейчас на месте. Если что-то не в порядке с вашим счетом, какое-нибудь недоразумение или...
— Я из отдела почты, — сказал он, предъявляя свое удостоверение. — Вы занимаетесь рассылкой почты?
— Отчасти, да, — сказал я. — Не то чтобы я за нее отвечал, но...
— Я ответственный. — Даркин встал и подошел ко мне. — Этот молодой человек не имеет к почте никакого отношения.
— Понятно, — кивнул человечек. — Дело в том, что некоторое время назад нам позвонили из санитарно-гигиенического отдела. — Он настороженно замолчал и сказал: — Все-таки будет лучше, если я поговорю с управляющим.
— Вы не сможете этого сделать. Вам нет необходимости его видеть, — сказал Даркин.
Посетитель посмотрел на него и, протянув руку в окошко, похлопал Даркина по плечу.
— Мистер, — резко заявил он, — позовите-ка мне управляющего, и как можно скорее.
Даркин упрямо покачал головой. Услышав из своего угла, что говорят о нем, управляющий приблизился к нам. Он грубо осведомился, в чем дело.
Почтовый инспектор представился и все объяснил. То, что за этим последовало, невозможно описать. Управляющий открыл рот и начал судорожно хватать воздух, его лицо побагровело, а глаза грозили выскочить из орбит. Он заорал, затопал ногами и принялся сыпать страшными проклятиями.
Даркина уволили через час, как только было получено одобрение главной конторы. Я же, простой клерк, был вышвырнут немедленно — как подозреваемый в подстрекательстве на преступление управляющего кредитным отделом, если не как прямой его пособник.
— Мне очень жаль, Джим, — извинялся Даркин, — я не хотел вмешивать тебя в это дело. Поэтому и отослал тебя домой...
— Но почему ты это сделал? — недоумевал я. — Господи, Даркин, должно быть, ты дошел до ручки, если уж пошел на такое. Мы с тобой оказались бы в одинаковом положении, если бы компания захотела нас выкинуть. И все-таки почему ты это сделал?
— Но, Джим, — с укором сказал он, — ты же отлично понимаешь.
— Черт побери, ничего я не понимаю!
— Нет, понимаешь. Ты же сам сказал, что это письмо было идиотским, что оно разорило бы наш магазин. И естественно, я...
Он забрал все десять тысяч писем — все старательно надписанные, заклеенные и проштемпелеванные — и выбросил их в городскую канализацию!
Закончив очередной курс, я получил работу на полный день в другом универсальном магазине — в полуразвалившемся старом торговом центре на окраине города, который обслуживал в основном сельских жителей. Это было странное заведение, управляемое запутанной цепочкой отсутствующих владельцев и концессионеров. Хотя в нем работало приблизительно восемьдесят человек, аудитор и я, его помощник, и еще несколько сотрудников охраны были единственными служащими собственно магазина. Все остальные получали жалованье от владельцев концессий, снабжающих магазин различными товарами.
Аудитором был Карл Фрэммих. На нас с Карлом лежала обязанность вести счета поставщиков — отделов бакалеи и одежды, стойки с косметическими товарами, автомата по продаже сливок, парикмахерской, ресторана и с дюжины разных других отделов нашего универсального магазина. Мы собирали у них данные о поступлении денег и помогали заведующим отделами во всех затруднениях.
Отдел жалоб? Это были мы. Отдел продажи в рассрочку и поступления взносов? Тоже мы. Вопросы персонала, покупки товаров, выплаты зарплаты? Вы сами догадываетесь. Все, чем никто не хотел заниматься, — а клерки занимались только продажей, — передавалось на исполнение аудитору и его помощнику. Короче говоря, вскоре работы у меня было по горло, и по большей части я даже не соображал, что делаю и почему.
Карл Фрэммих... Это был один из самых странных и непонятных мне людей. По сравнению с Карлом мой старый приятель Элли Иверс был заурядным до тошноты человеком. Выглядел Карл как настоящий дьявол, в самом буквальном смысле этого слова. Он был воплощенным Сатаной и обладал присущим дьяволу цинизмом, через каждые три слова извергая богохульства и непристойные ругательства. И при этом у него был ангельский голос — нежный, тонкий голосок пятилетнего мальчугана, который так шепелявит, что зачастую его просто невозможно понять.
«Томфшон, — говорил он мне, — принеши щюда шертов грофбух, и мы ф тобой подведем баланш этого проклятого щю-киного фына». Или: «Томфшон, ди вниш и шкажи этому ошлу помощнику иж отдела „От швадьбы до младенфа“, подвешти итоги, или я шам шпушюфь и выколочу иж него фше можги!»
Несмотря на мои собственные промахи в смысле выпивки, я всегда считал, что в состоянии опьянения человек не может работать. Но, утверждая это, я в уме допускаю лишь одно исключение — шепелявого, страшного на вид Карла Фрэммиха. На протяжении трех месяцев нашего сотрудничества Карл постоянно был мертвецки пьян. Он являлся на работу, уже порядочно выпив, и продолжал пить весь день. Он пил все — от чистого спирта, если удавалось его достать, до лошадиной мази и «тоника для дам», если терпел неудачу со спиртом.
