Ознакомительная версия.
Модеста почувствовала себя совершенно безоружной. В глубине души она сознавала свою правоту, но предпочла бы умереть — лишь бы не стоять вот так перед ними. Ей и в голову не приходило, что муж может подвергнуть ее такому испытанию. Будь они одни, бедняга, пожалуй, кинулась бы перед ним на колени: ноги у нее подкашивались, казалось, она вот-вот упадет в обморок. Увидев, что Модеста стоит перед ними ошарашенная, напуганная, Джулио чуть было не бросился просить у нее прощения, Энрико уже готов был во всем сознаться — из трусости, Никколо же внутренне боготворил жену в эту минуту. Она думала, что братья возмущены, что они теперь презирают ее, но скажи она хоть слово — все трое, наверное, сквозь землю провалились бы.
Наконец Модеста робко прошептала:
— Не обращайте внимания, я говорила глупости…
— Вот именно! — перебил ее Энрико.
— В следующий раз будь благоразумнее, — добавил Никколо.
Джулио было так стыдно, что он не проронил ни слова.
Тогда она, радуясь, что ее простили, побежала на кухню сказать племянницам, чтобы подавали суп.
За обедом Модеста чувствовала себя счастливой, как никогда, она смеялась, пыталась развеселить других. Она как будто была пьяна, хотя выпила совсем немного. Никколо вторил ей, подтрунивал над Джулио, который был чересчур серьезен. Со стороны его смех мог показаться оскорбительным, но он словно предчувствовал, что скоро уже не сможет посмеяться от души. Никколо отдал бы десять лет жизни за возможность рассмеяться в лицо кассиру или директору банка. Смех его был глухой, но сочный, нетерпеливый, такой протяжный и ленивый, раскатистый и нахальный, что у присутствующих даже мурашки пробежали по телу. Глаза Никколо блестели, теперь он смеялся во весь голос, это раздражало Энрико, а Джулио все больше падал духом. На мгновение всем показалось, что даже тарелки смеются, звучно подпрыгивая на столе. Такая всеобщая радость была не к чему.
— Ладно, хватит! — сказал Джулио.
— Нет, нет, — закричали в один голос Кьярина и Лола, — пожалуйста, смейтесь!
Тут Энрико вернул всех с небес на землю:
— Прекратите балаган!
Никколо выругался в ответ, однако притих, а вслед за ним и все остальные — лишь Кьярина с Лолой продолжали тихонько хихикать.
— Ты остер на язык, я знаю, — сказал Энрико, обращаясь к Никколо. — Но будь добр — брань прибереги для кабака, в присутствии девочек я такого не потерплю! Сиди себе носом в тарелке и помалкивай.
— Если не нравится… — начал было Никколо, но тут поспешил вмешаться Джулио:
— Давайте не будем спорить из-за пустяков, лучше выпьем по бокальчику, и всякая охота браниться пройдет! Смех все-таки куда лучше ссоры!
Никколо принял смиренный вид, глядя на него, трудно было опять не рассмеяться. Племянницы смотрели на него в наивном восхищении.
Модеста встала, подошла к Никколо и поцеловала его в затылок. Он поспешно вытер салфеткой место поцелуя, и, оттолкнув жену, сказал:
— Таких вольностей ты не должна себе позволять. Совсем распустилась!
Становясь старше, Кьярина и Лола с каждым годом все больше привязывались друг к другу.
Они были похожи — обе дурнушки, низенькие, коренастые, полноватые — только Кьярина чуть постарше. Одеты они были всегда просто, так как одежду шили себе сами, и не отличались изяществом манер. Говорили девушки вполголоса, даже если были одни, так как не хотели, чтобы кто-то услышал, о каких пустяках они болтают. Когда тетя заставала племянниц за разговором, они замолкали, хихикая и перемигиваясь. Впрочем, таить им было нечего, кроме девичьего стыда и невинности. Они каждый раз обещали друг другу быть сдержаннее, особенно в те дни, когда их дружба нуждалась в защите от посторонних ушей. Сестры довольствовались тем, что у них были одни и те же мысли, и поклялись друг другу, что так будет всегда. В этом они находили свое, особое, счастье.
Кьярина и Лола любили загородные прогулки, поэтому тетя раза два в неделю брала их с собой, и они направлялись по тихой улочке в сторону деревни.
Проходя мимо колледжа, девочки всякий раз надеялись увидеть возле входа директрису, прощавшуюся с очередной воспитанницей, за которой приехали родители. Они усмехались и невольно ускоряли шаг, а потом им приходилось ждать возле Порта Туфи отставшую от них тетушку.
Они шли, держась за руки и лишь изредка оборачиваясь, чтобы еще раз взглянуть на кирпичный школьный забор, увитый пышным плющом. Вдоль противоположной стороны тянулась ограда, почти вровень с землей. Над центральным сводом Порта Туфи возвышались старинные выцветшие солнечные часы — высокий пролет ворот из серого камня был когда-то перестроен. Вдоль Страда деи Туфи по обе стороны тянулись темно-красные стены с желтоватыми пятнами, за ними зеленели виноградники и оливковые деревья. Здесь почти всегда было безлюдно, и лишь изредка тишину нарушало скрипение лестницы: это фермер взбирался по ней, чтобы собрать плоды смоковницы. Слева ограда упиралась в несколько домов грязновато-красного цвета с маленькими окошками: их можно было разглядеть через деревянную калитку с покатой крышей; сразу за домами находилось кладбище Мизерикордия. Девочки спускались по Страда дель Мандорло, среди олив. Пройдя немного еще, они обычно останавливались в условленном месте, присаживались на низенький заборчик и, в ожидании тети, любовались открывавшимся отсюда видом Сиены.
В тот день небо было серое, но ясное. Туман искрился, пронизанный лучами солнца. Поля у подножия Монте-Амиата казались, как никогда, скучными и однообразными. Контуры холмов стирались, почти неразличимые в дымке. Кипарисы тоже были в тумане, кроме разве что самых ближних. Сиена будто парила над обрывом. Городская стена вонзалась в желтоватую землю, поросшую сорной травой; с другой стороны стена шла почти прямо и делала поворот ближе к Порта Сан Марко. Панораму города венчала остроконечная колокольня церкви Сан Никколо дель Кармине.
Сестры спускались по склону, прислушиваясь к звуку собственных шагов. Справа и слева длинные ряды изгородей постепенно сужались, так что дорога превращалась в тропинку. За Порта Романа холмы сменялись полями, вдали же, словно очерченные лиловой полосой, виднелись голубоватые холмики, на склонах которых ровными рядами чернели кипарисы.
Девочки миновали большой дом с декоративным окном и зелеными ставнями; на его полинявшем от влажности фасаде красовались белые пятна известковых заплат.
Мимо проковылял хромой почтальон с грязной поношенной сумкой через плечо и пригоршней улиток, завернутых в платок; во рту у него торчала перевернутая трубка. Кьярина и Лола проводили его гримасами и, не нарушая молчания, продолжали свой путь. Вскоре им навстречу показались два священника: один маленький и коренастый, второй сухопарый и вытянутый, словно оливковая косточка — пара эта выглядела довольно забавно.
Чуть дальше сестер приветствовал своим желтым от лишайника фасадом еще один особняк: с обеих сторон его окружали доходящие до самой крыши кирпичные опоры, так что вся конструкция напоминала пирамиду.
В этом месте дороги изгороди были уже не такие стройные: они торчали вкривь и вкось, дыбились и трескались, угрожая обрушиться в любой момент.
Кьярина и Лола принялись напевать песенку, но как-то фальшиво и невпопад; они то и дело сбивались и начинали заново.
Глядя на своих беспечных племянниц, Модеста сказала:
— Куда вы так спешите, аж взмокли!
— Мы хотели прогуляться до капеллы.
— Это далеко, да и возвращаться придется в гору.
— Не волнуйся, если что — мы тебя понесем!
Модеста была задумчива, она мысленно возвращалась к недавней сцене в гостиной. Да, это была ее вина, ее ошибка, которая могла навлечь на нее неприятности. Постепенно она успокоилась и обрела былую уверенность: что поделать, значит, на этот раз интуиция подвела ее…
Девочки не спешили возвращаться: они хотели сообщить тете важную новость, но не решались, ждали подходящего момента. Собственно, говорить следовало Кьярине, так как секрет касался лично ее, но в этом сестры не были уверены: вдвоем все-таки не так страшно.
— Может, лучше ты ей расскажешь? — взмолилась Кьярина. — Мне как-то неловко…
— А если я надумаю выйти замуж, что тогда?
— Тогда я буду говорить от твоего имени, сама знаешь! Ну, пожалуйста, а то я заплачу…
— Может, отложим разговор до дома?
— Если мы и дальше будем тянуть, то никогда не решимся. Ой, гляди, ежевика — такая спелая и сочная!
— К ней так просто не подобраться.
— Да, тут все руки себе исколешь!
Они прошли улицу Страда дель Мандорло и подходили к капелле. Прямо перед ними, за ежевичной изгородью, росло десятка два кипарисов, все разной высоты. Капелла была похожа на будку: две узкие каменные ступеньки вели к двери, сверху от которой было вырезано небольшое окошко, покрытое ржавой решеткой. Ветхая черепичная крыша была увенчана фигурами св. Бернардино и св. Катерины, напоминавшими облезлых каменных кукол.
Ознакомительная версия.
