И вот заговорил Ифтах. Широкоплечий, он стоял под солнцем, выставив вперед крупную голову, и говорил:
— Судья Гилеад, мой отец, подарил мне дом и имения в Маханаиме и приказал вырезать мое имя на межевых камнях. Я любил своего отца и слушался его. Что бы я ни делал, молился, воевал или брал жену — все это происходило с ведома и по воле моего отца, который был судьей в нашем роду. То, что говорит здесь мой сводный брат Елек, обвиняет отца, но не меня. Брат мой бесстыдник. Только что похоронили нашего отца, и он оскорбляет его из жадности своего корыстолюбивого сердца.
Это была простодушная речь, которую трудно было счесть возражением обоснованным доводам Елека против права наследования Ифтаха. Но видно было, что слова Ифтаха понравились старейшинам.
Большая часть этих старейшин была, впрочем, не так стара; тем, кто насчитывал чуть более тридцати лет, полагалось отращивать бороду. Старейшин так и называли — «бородачами». Был среди них очень древний старец по имени Менаше, который дружил с Гилеадом. Он участвовал во многих военных походах и в одном из них в качестве добычи взял аммонитку, с которой сразу же переспал, ещё до окончания войны. Затем eё объявили вне закона и принесли в жертву Господу, ибо этого требовали священники и закон. Другой раз он поступил умнее, заставив себя воздержаться от сближения с добытой им девушкой до конца войны. Только потом взял eё себе в наложницы. У него были от неё дети, и те имели уже детей и даже внуков. Женщина давно, как и первая, была мертва, умерло и большинство детей. Старый человек частично потерял память. Однако он отлично помнил о том, что священники настойчиво предостерегали его от связи с аммониткой. Тем не менее, он их не послушал, оставил женщину себе и был очень доволен, что сделал это, ибо eё бог Мильком оказался сильным богом — и даже внуки его аммонитки выросли удачливыми. И если дух его друга Гилеада сидел теперь на каменной скамье, он слушал голос сына, рожденного аммониткой, с большим удовольствием, чем голос добросовестного, разумного Елека.
Итак, старый Менаше дружелюбно промолвил своим дребезжащим голосом:
— Продолжай, Ифтах, сын друга моего, Гилеада. Скажи нам все, что хочешь сказать. Твой отец был хорошим человеком, и ты тоже кажешься вполне удачным.
Среди слушателей находился и священник Авиам. Маленький, он стоял на слабых ногах, прислонившись к городской стене и опираясь на палку. Смотрел и слушал. В словах Ифтаха содержалось не много смысла, на его взгляд, но они были сердечны и проникали в душу. Они трогали Менаше, они трогали собравшихся здесь, даже его самого. И все же Авиам не забыл про мешок с отвратительными маленькими скульптурами. Он взглянул на пояс Ифтаха. Не притащил ли он их и сюда? И Авиам не мог принять решение — ни в пользу сыновей Зилпы, ни в пользу Ифтаха. А Господь все ещё молчал.
Тем временем Ифтах говорил:
— Благодарю тебя, о старец, друг моего отца, но мне почти нечего больше сказать. Этот жадный сын Зилпы утверждает здесь, будто бы моя мать и жена старались изгнать бога Господа из моего дома. Это — злостная ложь. Судья Гилеад в свое время отрезал волосы моей матери Леване, как велит закон, и моя мать с новыми волосами обновилась и была принята в союз Господа. Она была израильтянкой, когда забеременела мною. Я тоже поступил по закону: остриг Ктуре волосы и сделал eё другой, прежде чем она стала моей любимой женой.
Мужчины из Мицпе слушали внимательно, скорее — благосклонно. Но на этот раз ответила Зилпа. И говорила она твердо:
— Не прячь за многословием правды, ненастоящий сын Гилеада. Ты сам, как и твои женщины, насквозь заражен дыханием Милькома, поганого бога. Разве ты не осмелился принести с собой на своем теле в дом покойника божков этих женщин? Своими собственными глазами видела я, как они блестели при лунном свете. Мы все видели, и первосвященник Авиам — тоже. Может быть, они и сейчас за твоим поясом, поклонник идолов?
Это обвинение показалось людям из Мицпе убедительным. Они смотрели теперь на Ифтаха и на его пояс другими глазами, полными страха, сомнения, возмущения. Однако этот удивительный человек ответил на взгляд Зилпы, быть может, немного смущенно, но без малейшего сознания вины. Он даже улыбнулся и сказал:
— Драгоценности принадлежали моей матери и были ей очень дороги. И мой отец знал и видел, что она играла с ними, и терпел это…
Однако ему не удалось привлечь слушателей на свою сторону. Гилеад был мертв. Не клеветал ли Ифтах на него ради собственной защиты?
Зилпа громко и презрительно рассмеялась над его неуклюжей ложью. А Гадиель высказал то, что думали все:
— И он ещё оскорбляет покойного отца! Елек деловито, холодным тоном спросил:
— Зачем же, мой сводный брат Ифтах, ты засунул мешок с богами за пояс и принес их в Мицпе?..
Это убедило слушателей. В толпе засмеялись. Сначала — лишь некоторые, затем — все. Громкий иронический смех прокатился над площадью.
Ифтах смутился, может, нарочито, и объяснил, когда смех утих:
— Я не хотел никому говорить, потому что это касается только отца и меня. Но если ты, любопытный Елек, спрашиваешь с таким недоверием, я скажу. Я принес фигурки своему отцу в пещеру, чтобы он посмеялся над ними, как делал это в счастливые времена своей жизни в Маханаиме. У меня не было лучшего дара.
Объяснение прозвучало странно, но правдоподобно. Оно тронуло слушателей — и мужчин и женщин. А Менаше даже похвалил Ифтаха своим хриплым голосом:
— Да, это доставит моему молодому другу Гилеаду радость в пещере… Ты — удачный сын.
Священник Авиам не верил Ифтаху. Разумеется, камни дала ему с собой аммонитка Ктура… А когда они принесли ему не благословение, а несчастье, он придумал отговорку. Но это была умная, рассчитанная ложь, которую многие тут же доверчиво проглотили. Это легко было прочесть по лицам слушателей. Кроме того, он преподнес эту ложь очень ловко. Пожалуй, сам верил в то, что говорил. Молодой человек был находчив, в этом надо было отдать ему должное. Так уж получалось: Господь вдохнул в этого, родившегося в поганой постели, лучшее дыхание, чем в законных сыновей Гилеада. Но почему же он дал ему такую мать и побудил затащить неверную к себе в постель? Священник стоял в мучительной нерешительности. А ведь он знал, что все ждут его слова.
Тем временем Елек, возмущенный легковерием старейшин и всего народа, насел на Ифтаха:
— Мы все, — заметил он сердито, и его глаза теперь уже не казались заспанными, — признаем твои добрые намерения, благочестивый сын Гилеада. Но одного я не понимаю: почему ты не оставил отцу твоих колдовских кукол сразу, когда был в пещере? Второй раз тебе будет тяжело отодвигать громадные камни. Да и можешь ли ты вообще сделать это?
— Я возьму с собой двух пастухов нашего отца, — ответил Ифтах, Ханайю и Намера, которые пасут поблизости скот. Они сначала боялись, но я их уговорил. Они сильны, да и я не слаб. Позовите же их, чтобы они подтвердили…
Зилпа с ожесточением произнесла:
— Этим дурным пастухам нужно оставаться около своих овец. Они не должны помогать бастарду нарушать мир пещеры. Я накажу их.
Однако люди из Мицпе поверили Ифтаху. Он старался оказать честь Гилеаду, принести ему особые, с любовью выбранные дары. Он был хорошим сыном хорошего судьи.
Тем не менее, Елек напал на Ифтаха снова:
— Ты не ответил на мой первый вопрос, сводный брат Ифтах. Почему ты не положил амулеты в пещеру, когда был там вместе с нами? Эта мысль, признайся, пришла тебе на ум позже.
Поскольку Ифтах взял с собой маленьких разноцветных божков только потому, что его тронуло, что его жена Ктура верила в их волшебство, щекотливый вопрос Елека поначалу смутил его. Но прежняя уверенность быстро вернулась к нему. Свое решение он вынес, когда находился вдали от коварных братьев. Тогда в ночной тиши он понял, как должны обрадовать отца воспоминания о его любимой жене, и раз Ктура все равно лишится своих богов, он отнесет их в пещеру. Воспоминание о величии и искренности своей жертвы придало его голосу нотки возмущения, когда он отвечал Елеку на его полный подозрений вопрос:
— Не желаю, чтобы между мной и моим отцом, когда я принесу свои дары, встали ваши грязные мысли, ваши сомнения. Мне было бы неприятно, если бы ваши дерзкие глаза смотрели на это. Я — любимый сын Гилеада. И хотел говорить с ним наедине, без посторонних.
Его слова звучали так убедительно, что сомнения слушателей окончательно рассеялись. Они с видимой благосклонностью смотрели на смелого молодого человека, который не боится вести разговор с отцом в жуткой темной пещере.
— Он лжет, этот человек! — выкрикнула Зилпа. — Лишь на треть он принадлежит народу Господа. На две трети — к аммонитам. И если эти куклы действительно должны были лежать в пещере, то я не уверена, что они единственные идолы в доме Маханаима. Скажи же, Ифтах, если можешь, поклянись именем Господа, держит ли твоя аммонитка в доме другие преступные безделушки?..
