— Потрясающе, — пробормотала я, — просто потрясающе.
Мне не хватало Дорин. Она бы непременно отпустила какое-нибудь язвительное, бьющее не в бровь, а в глаз замечание насчет Хильды и ее пелеринки — и это меня взбодрило бы.
У меня было очень тяжело на душе. Как раз нынешним утром не кто иной, как Джей Си, сумела вывести меня на чистую воду, и теперь я начинала осознавать, что все те грустные подозрения, которые я питала относительно собственной персоны, понемногу оправдываются, и я даже не в состоянии скрыть этого от окружающих. После беспрерывной девятнадцатилетней гонки за всякого рода наградами, призами, премиями и стипендиями я начала сдавать, сбиваться с темпа, медленно, но неуклонно сходить с дистанции.
— А почему ты не поехала туда вместе с нами? — спросила Бетси.
У меня возникло впечатление, что она начинает повторяться, потому что тот же вопрос она вроде бы задавала мне минуту назад, но я пропустила его мимо ушей.
— Ты ходила куда-нибудь с Дорин?
— Нет. Я хотела поехать на демонстрацию мехов, но позвонила Джей Си и велела мне прийти в офис.
Насчет моего желания поехать на демонстрацию мехов — это было неправдой, но я пыталась убедить самое себя, что дело обстояло именно так и только поэтому меня раздосадовал звонок Джей Си.
Я сообщила Бетси о том, как все утро пролежала в постели, предаваясь мыслям о демонстрации мехов. Правда, я не рассказала ей, что ко мне в номер зашла Дорин и заявила:
— Какого черта ты намыливаешься на этот дурацкий показ? Мы с Ленни собрались поехать на Кони-Айленд, так почему бы тебе не присоединиться к нам? Ленни пригласит для тебя какого-нибудь славного парня. А день пропадет так на так с этим банкетом и с кинопремьерой после обеда, и нас с тобой никто не хватится.
Я чуть было не поддалась искушению. Демонстрация мехов — это, конечно же, сущий идиотизм. Меха меня никогда не интересовали. Но в конце концов я решила проваляться в постели до тех пор, пока мне это не надоест, а затем отправиться в Сентрал-парк и полежать там на травке. Там самая густая трава, какую можно найти в здешней каменной пустыне.
Я сказала Дорин, что не поеду ни на демонстрацию мехов, ни на банкет, ни на премьеру, но на Кони-Айленд с ними я тоже не поеду — я просто поваляюсь в постели. Но после ухода Дорин я задумалась над тем, почему не могу больше следовать предложенному нам распорядку, и почувствовала себя от таких раздумий больной и усталой. А затем я задумалась о том, почему в таком случае не могу делать всего того, что нам делать не велено, как поступает та же Дорин, и почувствовала себя еще более больной и усталой, чем прежде.
Не знаю, который был час, но я слышала, как девицы разгуливают и переговариваются в холле, собираясь на демонстрацию мехов, а потом все стихло, и я лежала на спине в постели и глядела вверх, на белый потолок, и тишина казалась мне все более и более оглушительной, пока я не почувствовала, что от нее у меня вот-вот лопнут барабанные перепонки. И в эту минуту зазвонил телефон.
Долгое время я смотрела на него, не поднимая трубку. Она чуть подпрыгивала в своей цвета слоновой кости колыбельке, и поэтому я понимала, что кто-то и впрямь мне звонит. Я решила, что дала кому-нибудь свой номер на вечеринке или на танцульке, а сама забыла об этом. Я схватила трубку и произнесла радостным, исполненным жажды приключений голосом:
— Алло!
— Это Джей Си, — грубо прервала поток моих мечтаний начальница. — Вы не собираетесь зайти сегодня в офис?
Я рухнула на постель. Я не могла понять, с какой стати Джей Си решила, что я могла планировать на сегодня посещение офиса. У нас были напечатанные на ротапринте расписаньица, в которых отмечены все предлагаемые на тот или иной конкретный день занятия, причем многие из них связаны с выездом в город, а вовсе не с посещением офиса. Разумеется, это расписание далеко не всегда соблюдалось неукоснительно.
В разговоре возникла определенная пауза. Затем я проблеяла:
— Я собиралась на демонстрацию мехов.
Разумеется, — ни на какую демонстрацию я не собиралась, но надо же было что-то сказать.
Я сказала ей, что собираюсь на демонстрацию мехов, а она велела мне прийти в офис. Ей надо было со мной поговорить, и еще там была кое-какая работа.
— Ай-ай-ай, — с сочувствием воскликнула Бетси. Она, должно быть, заметила, как по щекам у меня скатились две слезинки — скатились и упали в вазочку мороженого с коньяком и с меренгами, — потому что она передвинула ко мне по столу свой нетронутый десерт, и я, рассеянно управившись с собственным, принялась за ее порцию. Мне было чуть стыдно притворяться, но в конце концов мои слезы были в какой-то мере искренними: Джей Си наговорила мне сегодня ужасных вещей.
* * *
Когда, часов так в десять, я неуверенно вошла в офис, Джей Си поднялась со своего места, чтобы закрыть за мной дверь. Я уселась в кресло-вертушку к столу, на котором стояла моя пишущая машинка, а она — за свой письменный стол, причем мы очутились лицом друг к другу. Окно у нее за спиной было сплошь заставлено цветочными горшками, и казалось, что Джей Си сидит в тропическом лесу.
— А что, Эстер, тебя не интересует твоя работа?
— Да нет, что вы, интересует! Очень интересует!
Слова выдавливались из меня тягучей массой, как будто я проглотила медузу, что, правда, не прибавляло им убедительности. Однако я сохраняла контроль над собой.
Всю жизнь я убеждала самое себя в том, что больше всего на свете мне хочется читать, писать и работать как одержимой, и это вроде бы соответствовало действительности: я все всегда делала хорошо и училась только на пятерки с плюсом, и к тому времени, когда я попала в колледж, ничто уже не могло и не должно было остановить меня.
Я была корреспондентом городской газеты по колледжу, редактором школьного литературного журнала и заведовала Доской почета — а это весьма престижное поручение означало, что я слежу за академической успеваемостью остальных, — и известная поэтесса, преподававшая у нас литературное мастерство, предрекала мне успех в самых крупных университетах Восточного побережья и гарантировала стипендию на все время обучения там, да и сейчас я проходила практику у самого лучшего редактора модного интеллектуального журнала, — и при всем при том я еле тянула воз и упиралась, как усталая лошадь.
— Меня все чрезвычайно интересует. — Слова падали на столешницу перед Джей Си с плоским и пустым звуком, как какие-нибудь деревянные жетоны.
— Рада слышать это. — В тоне Джей Си, несомненно, сквозила язвительность. — За месяц практики в журнале можно научиться массе полезных вещей. Конечно, если работаешь засучив рукава. Молодая особа, стажировавшаяся здесь до тебя, не тратила время ни на какие показы мод и демонстрации мехов. И прямо отсюда была принята на работу в «Тайм».
— О Господи, — сказала я все тем же похоронным голосом. — Вот так прыть!
— Разумеется, тебе еще целый год учиться в колледже, — продолжила Джей Си, чуть смягчившись, — А чем ты собираешься заняться после того, как его закончишь?
Мне всегда казалось, будто я хочу по окончании колледжа получить стипендию на обучение в порядочном университете или же грант для поездки на учебу в Европу, а впоследствии я собиралась стать профессором и выпустить несколько сборников собственных стихов или же выпустить несколько сборников собственных стихов и пойти на работу куда-нибудь в редакцию. И как правило, предавая эти планы огласке, я за словом в карман не лезла.
— Толком не знаю.
Я услышала, как я это произнесла. И сразу же ощутила глубочайший испуг, потому что, стоило мне это произнести, я поняла, что это сущая правда.
Эти слова прозвучали сущей правдой, и я осознала это примерно так же, как осознаешь, что некая невзрачная и невразумительная личность, долгие годы метавшаяся вокруг твоего дома и вдруг переступившая его порог и объявившая, будто она доводится тебе родным отцом, — примерно как осознаешь, что этот человек похож на тебя как две капли воды и, следовательно, действительно приходится тебе родным отцом, а тот, кого ты почитала родным отцом до сих пор, на самом деле не отец твой, а стыд и позор.
— Толком не знаю.
— С такими настроениями ты никогда ничего не добьешься. — Джей Си сделала паузу. — Какими языками ты владеешь?
— О, я немного читаю по-французски, и мне всегда хотелось изучить немецкий.
Уже лет пять я твердила всем, что хотела бы изучить немецкий.
Моя мать в детстве, проведенном уже в Америке, говорила по-немецки, — и ее за это даже побили камнями одноклассники во время первой мировой войны. Мой немецкоговорящий отец, умерший, когда мне было девять, был родом из некоей маниакально-депрессивной деревушки в черном сердце Пруссии. Мой младший брат в настоящее время участвовал в экспериментальной программе «Международное общежитие» в Западном Берлине и говорил по-немецки, как немец. Однако же я не объявляла людям о том, что стоит мне взять в руки немецкий словарь или какую-нибудь немецкую книгу — и от одного вида этих угрюмых, черных, словно бы изготовленных из колючей проволоки букв душа моя захлопывается, как крышка сундука.
