— Один тип в поезде показал.
— Мне кажется, это нетрудно, — сказал Адам.
— А вы попробуйте. Не выйдет. Держу пари на что хотите.
— На сколько, например? — Лотти сияла, такие вещи были в ее вкусе.
— На сколько хотите. На пятьсот фунтов?
— Соглашайтесь, — сказала Лотти. — Выиграете. У него денег много.
— Идет, — сказал Адам.
Он взял монеты и тоже подвигал их по столу, а кончив, спросил: — Ну как?
— Ах, черт побери, — сказал молодой человек. — В первый раз вижу. Я за одну неделю заработал этим фокусом уйму денег. Получите. — Он достал бумажник и протянул Адаму кредитку в пятьсот фунтов. Потом опять сел в тот же уголок.
— Одобряю, — сказала Лотти. — Сразу виден благородный человек. По этому случаю надо выпить. И все выпили еще по бокалу. Вскоре молодой человек опять встал с места.
— Предлагаю реванш. Орел или решка. Два из трех — выигрыш.
— Идет, — сказал Адам.
Они бросили монету по два раза, и оба раза выиграл Адам.
— Ах, черт побери, — сказал молодой человек, протягивая ему вторую кредитку. — Везет вам.
— У него денег куры не клюют, — сказала Лотти. — Тысяча фунтов для него пустяк.
Ей нравилось воображать это про всех своих постояльцев. Но в данном случае она заблуждалась. У этого молодого человека было в кармане столько денег потому, что он только что продал те немногие ценные бумаги, которые у него еще оставались, чтобы купить новый автомобиль. Вместо этого он на следующий день с горя купил подержанный мотоцикл.
Чувствуя легкое головокружение, Адам выпил еще бокал, чтобы мысли прояснились.
— Можно, я схожу позвоню? — сказал он. И позвонил Нине Блаунт.
— Это Нина?
— Адам, милый, ты уже пьян.
— Откуда ты знаешь
— Слышу. Тебе что нужно, а то я сейчас уезжаю обедать.
— Я только хотел сказать, что пожениться мы сможем. У меня есть тысяча фунтов.
— Чудесно. А как ты их добыл?
— Расскажу, когда увидимся. Мы где обедаем?
— В „Ритце“. Потом к Арчи. Милый, я очень рада, что мы поженимся.
— Я тоже. Но не надо делать из этого мелодраму.
— А я и не собиралась. К тому же ты пьян.
Он вернулся в гостиную. Мисс Рансибл уже приехала и стояла в холле, разодетая для вечера.
— Кто эта девка? — спросила Лотти.
— Она не девка. Это Агата Рансибл.
— А на вид девка… Здравствуйте, душенька, входите. Мы тут как раз собрались выпить. Вы, конечно, со всеми знакомы? Вот этот, с бородой, — король… Нет, солнышко, король Руритании. Вы не обиделись, что я приняла вас за девку, нет? Очень уж похоже, и наряд весь такой. Теперь-то я, конечно, вижу, что ошиблась.
— Дорогая моя, — сказала Агата Рансибл, — если б вы увидели меня сегодня днем… — И она стала рассказывать Лотти Крамп про свои злоключения на таможне.
— Что бы вы сделали, если бы вдруг получили тысячу фунтов? — спросил Адам.
— Тысячу фунтов, — сказал король, и глаза его затуманились от такого фантастического видения. — Ну, сначала я бы купил дом, автомобиль, и яхта, и новые перчатки, а потом основал бы в моей стране одна маленькая газета, чтобы она писала, что я должен вернуться и быть король, а потом не знаю, что буду делать, когда опять получу веселость и великолепность.
— Но к сожалению, сэр, тысячи фунтов на все это не хватит.
— Да?… Не хватит?… Целой тысячи фунтов? Ну, тогда я, наверно, куплю золотая вечная ручка с орлами, какая украли либералы.
— А я знаю, что бы я сделал, — сказал майор. — Я бы поставил их на лошадь.
— На какую?
— Могу вам назвать аутсайдера, у которого есть все шансы победить в ноябрьском гандикапе. Кличка — Селезень. Пойдет в двадцати к одному, а то и меньше. Если поставить на нее тысячу и она придет, вы сразу станете богатым человеком, разве нет?
— Верно. Это идея. Вы знаете, я, пожалуй, так и сделаю. Идея просто замечательная. А как это можно сделать?
— Давайте мне вашу тысячу, я все устрою.
— Вы очень любезны.
— Ничего, ничего, пожалуйста.
— Нет, в самом деле, это очень любезно с вашей стороны. Спасибо, вот они. Вам налить?
— Нет, уж это я угощаю.
— Я первый сказал.
— Ну, тогда выпьем вместе.
— Одну минуту, мне только нужно позвонить по телефону. Он позвонил в отель „Ритц“ и попросил найти Нину.
— Милый, ты что-то очень часто звонишь.
— Нина, у меня к тебе важный разговор.
— Слушаю, милый.
— Нина, тебе что-нибудь известно про лошадь по кличке Селезень?
— Кажется, да. А что?
— Какая это лошадь?
— Никуда не годная. Она принадлежит матери Мэри Маус.
— Совсем плохая лошадь?
— Да.
— У нее нет шансов победить в ноябрьском гандикапе?
— Ни малейших. Ее, наверно, даже не выпустят. А что?
— Знаешь, Нина, выходит, что мы все-таки не сможем пожениться.
— Почему, дорогой?
— Да понимаешь, я поставил мою тысячу фунтов на Селезня.
— Очень глупо сделал. Ты не можешь взять их обратно?
— Я их отдал майору.
— Какому еще майору?
— Вдребезги пьяному. Фамилии не знаю.
— Ну, так постарайся догнать его, пока не поздно. А мне надо идти, я обедаю. До свидания.
Но когда он вернулся в гостиную Лотти, майора там не было.
— Какой майор? — ответила Лотти вопросом на его вопрос. — Я тут никакого майора не видела.
— Тот, с которым вы меня познакомили. Сидел вот там, в углу.
— С чего вы взяли, что он майор?
— Вы же мне и сказали.
— Голубчик, я его в первый раз видела. Но он, пожалуй, и правда похож на майора, разве нет? Вы нам не мешайте, эта милашечка рассказывает мне ужасно интересные вещи. Аж сердце замирает, до чего безнравственные бывают люди.
Пока мисс Рансибл заканчивала свою историю (которая при каждом повторении все больше смахивала на непристойную антитурецкую пропаганду), бывший король поведал Адаму, что он тоже знавал одного майора — тот приехал из Пруссии с задачей реорганизовать руританскую армию, а потом скрылся в южном направлении, прихватив с собой все столовое серебро из офицерского собрания, жену лорда-камергера и пару подсвечников из королевской часовни.
К тому времени, как мисс Рансибл кончила, негодование Лотти достигло предела.
— Просто уму непостижимо, — сказала она. — Этакие скоты. А я ведь знала вашего батюшку, когда вас не то что на свете, даже в проекте еще не было. Сейчас же поговорю об этом с премьер-министром. — И она взялась за телефонную трубку. — Мне Фрабника, — сказала она телефонисту. — Он наверху, в двенадцатом номере, с японкой.
— Фрабник не премьер-министр, Лотти.
— Нет, премьер. Вы разве не помните, что сказал Додж?… Алло, это Фрабник? Говорит Лотти. И вам не совестно? Лучше ничего не придумали, чем срывать платье с бедной, беззащитной девушки?
Лотти говорила еще долго.
Мистер Фрабник уже пообедал, и упреки, сыпавшиеся на него из телефона, отчасти соответствовали его настроению. Он далеко не сразу сообразил, что речь идет всего лишь о мисс Рансибл. Лотти к тому времени почти иссякла, однако закончила весьма эффектно.
— Не Фрабник вы после этого, а похабник, — сказала она, швыряя трубку. — Вот какого я о нем мнения. А теперь, может, выпьем?
Но компания ее уже распалась. Майор ушел, судья Скимп спал, уронив красивые белые волосы в пепельницу. Адам и мисс Рансибл решали, куда отправиться обедать. Вскоре остался только король. Он предложил Лотти руку с изысканной грацией, усвоенной много лет назад в далеком краю, в маленьком солнечном дворце, где огромная люстра разбрасывала звездные блестки, как бриллианты от разорванного колье, по малиновому ковру с тканым узором из монограмм и корон.
И они вдвоем проследовали в столовую.
Наверху в двенадцатом номере — апартаментах просторных и даже роскошных — мистер Фрабник уже скользил вниз с вершины отваги, на которую с таким трудом взобрался. Если бы не этот телефонный звонок, говорил он себе, он, безусловно, довел бы дело до конца. А теперь баронесса лепечет, что его, вероятно, ждут дела, и она, конечно, ему мешает, и пусть будет так любезен, вызовет ее машину.
До чего же это все трудно. По европейским понятиям приглашение пообедать вдвоем в номере „Шепарда“ могло означать только одно. То, что она согласилась приехать в первый же вечер по его возвращении в Англию, исполнило его трепетной надежды. Но во время обеда она держалась так спокойно, так по-светски непринужденно. Впрочем, как раз перед тем, как зазвонил телефон, когда они только что встали из-за стола и пересели к камину — тут, несомненно, да, несомненно, чем-то таким повеяло. Но с этими восточными женщинами никогда не знаешь… Он обхватил руками колени и выговорил каким-то странным, чужим голосом, неужели ей нужно уезжать, и что так было чудесно после двух недель, и еще — совсем уже через силу — что он столько думал о ней в Париже. (Ах, куда девались слова — те сокровища речи, что он мог растрачивать как хотел, швырять в палату общин, где они сверкающими крутящимися червонцами катились по полу! Где те несчетные фразы, что он звонкими пригоршнями рассыпал по своему избирательному округу!)
