— Тебя обзывают женским именем… каким же?
— Марчеллина, — ответил мальчик.
— А тебе это не нравится?
— Нет… потому что я мужчина.
— Поди сюда, — сказал учитель. Марчелло повиновался и встал рядом с кафедрой. — Теперь, — мягко произнес учитель, — покажи классу свои мускулы.
Марчелло послушно согнул руку и напряг мышцы. Преподаватель вышел из-за кафедры, дотронулся до его руки, с иронией кивнул головой в знак одобрения и, обратившись к классу, сказал:
— Как видите, Клеричи — мальчик крепкий и готов доказать, что он мужчина, а не женщина… кто хочет помериться с ним силой?
Последовало долгое молчание. Учитель обвел взглядом класс и заключил:
— Никто… значит, вы боитесь его… а поэтому престаньте называть его Марчеллиной.
Все школьники рассмеялись. Покраснев, Марчелло вернулся на место. Но с этого дня, вместо того чтобы прекратиться, насмешки возобновились с удвоенной силой, возможно, — потому, что Марчелло, как сказали мальчишки, наябедничал, нарушив тем самым негласный уговор о круговой поруке, связывавшей ребят между собой.
Марчелло понимал: чтобы шутки прекратились, он должен показать товарищам, что он не такой неженка, каким кажется. Интуиция подсказывала ему, что для этого недостаточно, как советовал ему учитель, выставить напоказ мускулы. Нужно было придумать что-то необычное, что поразило бы воображение одноклассников и вызвало бы их восхищение. Но что? Точно сказать не мог, но это должен был быть какой-нибудь поступок или предмет, с которым связывались бы представления о силе, мужестве, а то и попросту жестокости. Он заметил, что товарищи восхищались неким Авандзини, обладателем пары кожаных боксерских перчаток. Авандзини, худенький блондинчик, меньше ростом и слабее Марчелло, не умел даже этими перчатками пользоваться, и тем не менее они завоевали ему особое уважение. Такое же восхищение вызывал и некто Пульезе, потому что знал, а точнее, уверял, что знает, прием японской борьбы, которым, по его словам, можно было уложить противника наверняка. Сказать по правде, Пульезе ни разу не смог этот прием продемонстрировать, но это не мешало тому, что мальчишки уважали его так же, как Авандзини. Марчелло понимал, что должен как можно быстрее обзавестись чем-нибудь вроде боксерских перчаток или изобрести нечто героическое наподобие японской борьбы. Вместе с тем он видел, что не так легкомыслен и несерьезен, как его приятели, что, хочет он того или нет, он принадлежит к породе тех, кто воспринимает жизнь и накладываемые ею обязательства всерьез, что на месте Авандзини он расквасил бы своим противникам нос, а на месте Пульезе свернул бы им шею. Эта неспособность к легкомысленному, безответственному поведению вселяла в него смутную неуверенность в себе. Так, желая предоставить товарищам доказательство своей силы, которое они как бы требовали в обмен на уважительное к нему отношение, Марчелло одновременно этого побаивался.
В один из последующих дней он заметил, что некоторые мальчишки, те, что издевались над ним с особым ожесточением, сговариваются между собой. По их взглядам ему показалось, что они замышляют какую-то новую, направленную против него шутку. Тем не менее урок прошел без происшествий, хотя переглядывания и перешептывания укрепили Марчелло в его подозрениях. Прозвенел последний звонок, и Марчелло, не глядя по сторонам, направился домой. Было начало ноября, в мягком воздухе последнее тепло и запахи ушедшего лета, казалось, смешивались с дыханием приближавшихся осенних холодов. Марчелло в глубине души был возбужден атмосферой опустелости и разрушения, царившей в природе, угадывая в ней то же стремление к уничтожению и смерти, которое несколько месяцев тому назад заставило его расправиться с цветами и ящерицами. Лето было неподвижным, прекрасным, изобильным временем года — ясное небо, покрытые листвой деревья и в их ветвях — множество птиц. Теперь Марчелло с наслаждением наблюдал, как осенний ветер разоряет, разрушает эту красоту, это изобилие, эту неподвижность, гоняя в небе темные рваные облака, срывая листву с деревьев и кружа ее по земле, прогоняя прочь птиц, которые, готовясь к отлету, сбивались меж листьев и туч в аккуратные черные стаи. На повороте Марчелло заметил группу из пяти ребят, преследовавших его. В том, что они шли именно за ним, не было сомнений, так как двое из них жили совсем в другой стороне. Но Марчелло, погруженный в свои осенние ощущения, не придал этому значения. Он спешил дойти до большого бульвара, обсаженного платанами, откуда окольным путем можно было добраться до дома. Он знал, что на тротуарах полным-полно опавших листьев, желтых и шелестящих, и предвкушал удовольствие от того, как будет шагать по листьям, разбрасывать их, а они будут шуршать у него под ногами. Пока же он старался отделаться от своих преследователей, то заходя в подворотню, то смешиваясь с толпой. Но он быстро заметил, что эти пятеро легко нападали на его след. Бульвар был уже близко, и Марчелло стало стыдно, что мальчишки увидят, как он забавляется с листьями. Решив не бояться их, он внезапно обернулся и спросил:
— Зачем вы идете за мной?
Один из ребят, остролицый блондин, стриженный наголо, быстро ответил:
— Мы идем не за тобой, дорога общая, разве не так?
Марчелло ничего не ответил и пошел дальше.
Вот и бульвар; между двумя рядами гигантских голых платанов, за которыми выстроились многооконные дома, лежали опавшие листья: желтые, словно золото, они усеяли черный асфальт, кучами громоздились в канавах. Мальчишек не было видно, возможно, они решили больше не преследовать его, и он был один на широком бульваре с пустынными тротуарами. Не спеша Марчелло погрузил ноги в листву и стал шагать потихоньку, наслаждаясь тем, что ноги утопают по колено в подвижной, легкой шуршащей массе. Но едва он нагнулся, чтобы поднять горсть листьев и подбросить их вверх, как услышал насмешливые голоса:
— Марчеллина… Марчеллина, покажи трусики.
В нем вдруг вспыхнуло желание подраться, оно было почти приятным, и лицо его загорелось воинственным пылом. Он выпрямился и решительно направился к своим преследователям:
— Уйдете вы, наконец, или нет?
Вместо ответа все пятеро набросились на него Марчелло решил было поступить, как Гораций и Куриаций, о которых говорилось в книгах по истории, — расправиться с ними по очереди, перебегая то туда, то сюда, нанося каждому удары с тем, чтобы убедить их отказаться от задуманного. Но он сразу увидел, что этот план невыполним: мальчишки предусмотрительно навалились на него разом и теперь держали его — один за руки, другой за ноги, а двое — за туловище. Пятый же торопливо вскрыл какой-то пакет и теперь осторожно приближался, держа в руках девичью юбку темно- синего цвета. Все пятеро хохотали, продолжая крепко держать его, а тот, с юбкой, сказал:
— Ну, Марчеллина… не сопротивляйся, мы наденем тебе юбку, а потом отпустим к маме.
В общем, это была как раз одна из тех шуток, которых Марчелло опасался и на которые сам натолкнул ребят своей недостаточно мужественной внешностью. Покраснев, в ярости он отчаянно отбивался, но мальчишки были сильнее, и, хотя ему удалось расцарапать одному лицо, а другому заехать кулаком в живот, Марчелло чувствовал, что его сопротивление ослабевает. И пока он стонал: "Оставьте Меня… кретины… отпустите!”, у его преследователей вырвался торжествующий крик: им удалось натянуть юбку ему на голову, и теперь Марчелло бился в этом своеобразном мешке. Он вновь попытался вырваться, но все было напрасно. Мальчишки ловко спустили юбку ему до талии и старались завязать ее узлом на спине. Они кричали: "Затягивай… давай… туже!", но тут раздался спокойный голос, который спросил скорее с любопытством, нежели с осуждением:
— Можно узнать, что вы делаете?
Ребята сразу отпустили его и бросились прочь, Марчелло остался один, растрепанный, задыхающийся, в юбке, завязанной на талии. Он поднял глаза и прямо перед собой увидел человека, задавшего вопрос. Тот был одет в темно-серую форменную куртку с тесным воротничком, сдавливавшим шею. Бледное худое лицо с ввалившимися глазами, большой унылый нос, презрительно сложенный рот и стриженные ежиком волосы поначалу производили впечатление излишней суровости. Но присмотревшись, Марчелло разглядел черты, в которых не было ничего строгого, напротив: беспокойные, горящие глаза, вялость и даже дряблость в линиях рта, неуверенность в манерах. Человек нагнулся, поднял книги, которые Марчелло, защищаясь, уронил на землю, протянул их мальчику и спросил:
— Что они хотели с тобой сделать?
Голос у него тоже был строгий, как и лицо, но вместе с тем не лишенный какой-то потаенной нежности. Марчелло сердито ответил:
— Они все время издеваются надо мной… настоящие дураки! — Он безуспешно пытался развязать на спине пояс от юбки.
