ходить не будут, извозчики не выедут. Будут демонстрации с красными флагами. И патрули будут ходить с заряженными ружьями и стрелять.
Тут одна старушка побледнела.
— Почему это? Почему бы им стрелять?
Шадхн прикусил белесые тонкие губы:
— Так следует!
— А люди, — сказал Мейше-портной гордо, — рискуют жизнью!
Мейше-портной здесь самый молодой и здоровый. У него лишь дочь убежала, жена умерла и правая рука сохнет. С иголкой ему уже не совладать, а так — совсем еще крепкий человек.
— И чего же они хотят, твои люди? — ехидно спросил шадхн.
— Я-то знаю, чего они хотят, — ответил Мейше-портной и, подмигнув красноватыми глазками, усмехнулся в козлиную бородку.
Говорить он не станет: дохлятина, можно сказать, покойники все. Тогда шадхн произнес:
— У-гу…
Это означало: он сомневается, знают ли остальные, а тем более Мейше-портной.
"Отсохни моя левая рука, — сказал про себя Мейше-портной, — если я не знаю! Это идут на хозяев".
И он уже не может сдержаться:
— Разбойники, весь мир захватили!
— Вот как! — сказал шадхн.
— Мира ему уже нехватает, портняге этому, — скривилась старушка.
— А почему бы и нет? — вскочил Мейше-портной. — Что, у меня заместо души луковица! Не по вкусу он мне, что ли, придется! Да пусть моя левая рука отсохнет…
И он сел, все еще продолжая ворчать:
— Все забрали эти убийцы! Юшкой из-под рыбы кормят они нас! Им все — дома, деньги, украшения, платья! Кто возводит дома? — каменщики. Кто создает украшения? — золотых дел мастер. А кто платья шьет? — я.
И он стукнул себя в худую грудь так, что зазвенело.
А шадхн спросил его:
— Ну, а деньги кто делает?
Мейше-портной запнулся. Ответил, заикаясь, Лейбл, бывший служка погребального братства:
— В-власть.
Тогда вновь вскочил Мейше-портной:
— Вот это-то как раз и не годится!
Поднялся страшный шум.
— О-о, разошелся…
— Скривило бы ему набок рот…
— Да хватит!..
Но у шадхена совсем нет охоты спорить!
— Вот власть-то, — сказал он, — и стреляет!
Портняжка ему зло в ответ:
— Пока подчиняется солдат…
— Но он обязан, — вырвалось сразу у всех, — на то он и солдат.
А портной все не поддается.
— Вы что же думаете, эти злодеи, хозяева, служат в солдатах? Они, негодяи, мерзавцы, откупаются… — И он опять ударил себя в грудь. — Мы служим! Ну, уж посмотрим!
И глаза у него запылали еще ярче, бородка затряслась.
— Заберут у них все добро…
А ядовитый шадхн вновь с вопросом:
— И ты тоже? А какого добра тебе, сухорукий, не хватает?
Мейше-портной задумался на мгновение и рассмеялся:
— Сейчас? Сосет что-то под ложечкой. — И вновь задумался, а затем объявил, чего бы ему хотелось:
— Гусиный пупочек…
— Не глуп! — сказал шадхн.
Тут у всех изо рта слюнки потекли. Каждый стал повторять про себя: "гусиный пупок!"
Даже глухая услышала и зашлепала мокрыми губами:
— Гусиный пупочек…
И Лейбл, бывший служка погребального братства, повторил:
— Гусиный пупочек…
Вновь поднялся шум:
— В кишках так и играет…
— Им бы такую жизнь, хозяевам! Ну, можно ли протянуть день-денской, поевши рыбной юшки чуть да хлеба кусочек!
— К тому ж половину крадет служитель…
— Давайте же на самом деле жизнь усладим…
— Кажется, от одного запаха душа возликовала бы…
И у края могилы, у преддверия потустороннего мира, является дьявол искуситель. Разгорелись страсти — вкусного бы им чего-нибудь! Зажглись белесые глаза, вздрогнули обвисшие губы; а раскоряченные рты хрипловато перекликаются:
— Пупочек!.. Ах, пупочек!.. Ох, гусиный пупочек! Ах, жирный гусиный пупок!.. Благоухающий…
И руки сами вытаскивают из карманов, из пазух двух-трехгрошовые монеты.
— Но кто же пойдет? Кто пойдет?
— Я — нет! — вздохнул шадхн.
— Я! — выкрикнула "зеленая".
Но ее не хотят.
— Боже сохрани! Она не дойдет, недоскажет. Как раз посередке забудет обо всем — беспамятная ведь, корова.
Хотел было пойти Мейше-портной, но и против него возражают:
— С одной рукой, да еще левая. Он потеряет. У него выбьют из рук.
Тогда отозвался Лейбл-служка:
— Я-а…
Так говорит он.
Он здесь самый старый, самый слабый, ходит на костылях.
И пошли выкрики:
— Да! Да! Он! Он знаток!
— Заведующий столовой знает его и не обманет.
— Но ведь он почти слепой! — попытался кто-то возразить.
— Он знает город на память…
— Ведь он на костыле…
— Пусть на костыле, лишь бы понимал…
И ему помогли встать, дали костыль в руки, и он пошел; голову, насколько это возможно, поднял; пошел, постукивая костылем, и не без величия. А народ вслед:
— Смотрите, смотрите, пошел!..
— Выбери только, Лейбл!..
— Проси его, порядочный пупок!..
— И чтоб упаковал в бумагу!..
— Побольше бумаги!..
— И чтобы веревочкой перевязал!..
— Обязательно!..
— Да не потеряй!..
Костромские богатыри и лейбл-служка
Высоким, широкоплечим костромским солдатам приказано перевести арестантов в острог.
И вот стоят они, выстроившись, с ружьями наперевес, перед юным офицериком с остренькими усиками, быстрыми глазками; он поучает, как им обходиться в дороге с "врагом внутренним".
"Внутренний враг" — это поляк и еврей.
Еврей еще опаснее.
У костромских великанов в усах чуть заметный смешок: "еврейчики, и вдруг опасны! Эх, мошки этакие!"
Но офицерик поясняет:
— Дьявол в них сидит! На демонстрацию выползают дети из люлек, старцы с постелей встают, из больниц выходят.
Такая уж у них ненависть к государству российскому, такая уж затаенная вражда к святой церкви.
Мухи, а когда нужно львами, тиграми становятся. Они притворяются лишь слабыми, как на призыве, маскируются. Хитрый народ эти антихристы.
И с бомбами они идут!
Тут уж лица у великанов тускнеют. На них ложатся суровые тени. Детские глаза загораются зловещим огоньком. Ручищи крепче сжимают винтовку.
Затем команда:
— Марш!
И они направляются твердым, уверенным шагом, уверенные в том, как им нужно поступать.
Забравши из участка арестованных, старых да малых, женщин да юнцов, ведут они их, серьезные, молчаливые, не без боязни, по улицам в острог.
Вдруг навстречу еврей. Таращат глаза:
"Как тихо он шагает!.. Ногами точно щупает, как рукой… крадется… Что-то держит обеими руками… И так осторожно… подальше от себя…"
Окружили тут же.
Старшой сразу:
— Дай-ка сюда!
Лейбл не подчиняется.
Пытаются отобрать — не дает; хотят вырвать — обороняется.
— Мое, мое! — кричит он. — Разбойники!
Еле рассмотрел подслеповатыми глазами: солдаты. Он уже готов бросить свой пакет, но его настигает грозный окрик:
— Не бросать!
Вскинулся было, и получил штыком в самый нос.
И повели его с разодранной ноздрей обратно в участок вместе со всеми арестованными.
Пакет положили на зеленый стол, послали за саперами.
Пришли саперы, все отступили. Саперы осторожно развязали веревочку, дрожащими руками раскрыли пакет и нашли там… Вы уже знаете, что.
Не засудили
Составили протокол:
"Не подчинился патрулю… Сопротивлялся… Оскорбил патруль… Обозвал разбойниками…"
О пупке ни слова —
