Начались расспросы. Восторгам этой встречи, кажется, и конца бы не было. Но рабочие сказали Панфилу:
- Пора. Надо переть барку-то кверху.
- Так ты где ино теперь? - спросил брат сестру.
- Без места я, и денег у меня нету - украли. И сама не знаю, где украли.
- Пойдем ино на барку: у нас хлеб-то есть, - сказал брат.
- Иди, место будет, - проговорили рабочие.
Пелагея Прохоровна пошла за братом и рабочими в барку и дорогой рассказала брату, как она ушла из Прикамска и попала в Петербург:
- Уж натерпелась же я горя в этом Петербурге! И если бы знала, что здесь такая жизнь, ни за что бы не пошла из Пояркова.
- Ну, я тоже в Пояркове робил, народ - собака.
- Не ври; там люди хорошие и достатошно живут.
- Кои тамошние; а кои пришедшие, те и работы не скоро найдут. Это, может, тебе так показалось, потому што ты баба. А я там прожил с неделю и узнал, что тамошние-то жители между собой уговариваются, штобы им оттереть пришлых, и смотрителей на пристанях задобривают.
- Ну, а ты-то как попал сюда?
- Как?.. Нанялся на баржу до Нижнего, а в Нижнем эту баржу взяли да продали, и мы все, сколько там было, поступили в службу к другой компании. Ну, нагрузили наши баржу, и потащил нас пароход в Тверь. А в Твери двое товарищей и говорят: пойдемте в Питер, еще поспеем на суда. Ну, и получили расчет. Мне досталось пять рублей с четвертаком. Походили по Твери дня четыре и нашли еще пятерых - тоже в Питер сбирались, только они ехали в Чудово. Ну, мы и поехали на чугунке и скоро нанялись на барку камень сплавлять.
- Сколько же ты получаешь?
- Да вот, как камень представим, надо бы по десяти рублей получить.
- Пошто же ты оборван?
- Пошто!.. Поживи, так узнаешь. Вот ты говоришь - тебе нехорошо; а нашему брату и еще лучше…
Наконец вошли в барку по дощечке. Здесь, на реке, были два плота с плотно сложенным на них сеном, в середине которого было устроено подобие коридора, в котором и спасались от дождя рабочие; далее стояла большая лодка, вмещавшая в себе до восьми кубических саженей песку, еще дальше - четыре судна, дожидающиеся попутного ветра, и та барка, на которой находился Панфил Прохорыч. Эта барка не походила на те, которые видела на родине Пелагея Прохоровна: она не имела палубы, была несколько овальнее, посредине ее не было гребных весел. Вся она была нагружена кирпичом.
- Уж мы в четвертый раз этот кирпич плавим с кирпичного завода. А завод этот недалеко: сейчас за Охтой будет линейный завод, так не доходя ево. Сперва плавили в Фонтанку-реку, потом в Обводный канал, потом по Обводному же каналу - в Лиговский канал, теперь сюды - уж в последний раз. Говорят, скоро лед пойдет. Нанимали в Кронштадт, в море, по двадцати рублев давали, да опоздал.
- Ты видал ли Питер-то?
- Вот те раз!.. Да я там везде выходил. Чудной этот город; не верю я, штобы тебе там худо было.
На этой барке было всего шесть человек рабочих. Панфил откачивал воду, остальные что-нибудь стругали, зачинивали в барке дыры, починивали свои полушубки, а один, сидя в корме под досками, которые были положены на края барки, для того чтобы было удобно грести и править, варил гречневую кашу на всех рабочих.
От груза на барке было так тесно, что всем приходилось сидеть на грузе, а там, где варилась крупа, можно было уместиться только двум человекам, и то присев. Поэтому рабочие сидели где попало, спиною к ветру, не обращая внимания на то, что сквозь дыры рубах ветер сквозит на голое тело. Пелагея Прохоровна тоже присела. Теперь ей было весело; она нашла брата, и с братом ей будет легче работать.
Между тем все рабочие порасспросили Пелагею Прохоровну о ее родине и пребывании в Петербурге. Двое говорили, что у них жены находятся тоже в Питере и они виделись с ними раза по три, но и они не хвалят питерское житье. Начались общие сетования на мужицкую долю, на то, что мужику везде одинакова жизнь, и Питер, по ихнему мнению, еще, пожалуй, хуже, потому что редкий к концу лета не захворает чем-нибудь.
- Никто и в Питере-то не хвалится житьем. Оно бы и заработок ладный, а деньги идут, и сам не знаешь, на што… И все-таки ни сыт, ни голоден. Еще ладно, если кто на одном месте долго держится. А как свернется с места, и слоняйся да проживай денежки. Ну, вот лето-то летенское робишь, бережешь деньги, потому дома оброки да недоимки нужно платить, нужно хлеба купить; опять и то: об семье надо позаботиться. Чем она-то виновата? Прожил зиму - и марш опять сюда; а дома какая ныне работа - и по гривеннику на день не заработаешь… И што это за жизнь, господи! Летом живешь один, робишь-робишь; домой приедешь - деньги издержишь и живешь кой-как. И не ходил бы домой на зиму, да семью жалко и воздохнуть хочется. А здесь жить с семьей нельзя.
- Отчего нельзя? - спросила Пелагея Прохоровна.
- То-то нельзя. В деревне-то все ж свое хозяйство. А здесь - на-тко, займись хозяйством-то!
- И подлинно мужицкая жизнь самая скверная, - сказал другой рабочий.
- А я мекаю, здешним солдатам житье - помирать не надо!
Эти слова были произнесены потому, что по Самсониевскому мосту прошло несколько рот солдат с музыкой.
- Ну, а вот наш Пантюхин сделался купцом, а тоже на судах сперва ходил.
Рабочие стали смотреть на солдат и смотрели молча до тех пор, пока они не скрылись.
- Нет, им тоже, поди, служба-то - о-ёй! - сказал кто-то.
- Чего - о-ёй! Я вон как в Ижоре камень ломал, так ходил к брату в Красное, - начал молодой высокий рабочий. - Ну, и житье ему - умирать не надо! вся служба в том и заключается, штобы на лошадях разъезжать. А это разъезжание, он говорил, так только, чтобы мужики солдатам не мешали, когда солдаты с ученья идут.
- Ну, все же солдату трудно.
- Трудно, вот коли ученье. Только не люблю я их. Потому, может, не люблю, очень уж важничают перед нашим братом, ни за што нас считают. Вот хошь бы этих городовых взять - из солдат ведь?
- Ну, ты потому их не любишь, што в полиции сидел пьяный.
- Нешто я не шел на барку?
- То-то! ты дошел бы!
- Ну уж, што ни говори, а не люблю. Вот у брата просил денег, - не дал: жениться, говорит, сбираюсь. Я говорю: што ж, Онисим Пантелеич, позовешь меня в гости?.. Он: коли, говорит, пальто есть, приходи. Ну, не подлец ли он после этого, братец-то мой родимый?
Стали хлебать гречневую кашу из большого чугуна большими деревянными ложками; Пелагею Прохоровну пригласили тоже. Она сидела рядом с братом и осматривала его фигуру, в которой находила много перемен. Рабочие ели молча.
- Вон, Панфил, ты и сестру нашел. Чать, уж не пойдешь более на суда али на барки? - спросил молодой рабочий Панфила Прохорыча.
- Куда подешь? Надо што-нибудь работать.
- Ты што умеешь-то?
- Ковать умею.
- Ой ли?.. Где ты энтой науке обучен?
- Дома я в заводе робил… Наши заводы не вашим чета: у нас завод не меньше города.
И Панфил стал рассказывать, что такое горный завод, но так как кашу скоро съели, то этот рассказ не был окончен, да и рабочих он мало интересовал, и они глядели больше на реку и на фабрики. Вообще рабочие были народ молчаливый, точно тяжелая работа отбила у них всякую охоту к рассуждению.
Панфил стал откачивать воду, рабочие принялись отчаливать барку, а Пелагея Прохоровна сидела посреди барки и смотрела, как ее брат откачивает воду.
- Ты за это занятие десять-то рублей получишь? - спросила она брата.
- За это. На этой барке-то я уж четвертый раз плыву, вот за все разы мне и назначили десять рублей.
- А хлеб-то чей?
- Мой: вперед деньги взял. Уж теперь, почитай, рублей пять взял.
Барка плыла по течению. Хотя рабочие и употребляли в дело шесты, но барка шла сама, и только приходилось работать на корме и на носу. Рабочие ругались, если барку поворачивало в которую-нибудь сторону, или на нее чуть-чуть не наплывал маленький пароход с двумя десятками пассажиров, или большая лодка с мебелью, которую плавили с дачи.
Наконец пристали недалеко от каких-то казарм. Лоцман, заступивший место приказчика и обязанный от подрядчика доставить сюда кирпич в целости, ушел в казармы, а рабочие, оставив Панфила Прохорыча караулить барку и отливать воду, ушли на берег разыскивать, где бы им поесть.
Пелагея Прохоровна осталась с братом.
Несколько минут они сидели молча.
- Где-то наши? - спросил вдруг Панфил Прохорыч.
- Я сперва об них долго думала, а теперь уж не думаю. Поди, и им, Панфил, не лучше нашего?
- Кто ево знает. Я вот как на пристани робил, мне говорили, что на железной дороге хорошо робить: денег много дают. Хотел идти - и не пошел, потому не с кем было, и народ все какой-то острожный. Я вот по чугунке ехал, так, говорят, на железной дороге народу мрет много и порядки там дурацкие.
- Поди, и они там померли.
- А вот што-то наш дядя? Поди, богатей теперь стал. - Пелагея Прохоровна задумалась.
- А ты, сестра, ноне больно худа сделалась.
- Нездоровится мне што-то, братчик. Вот как этот проклятый майор прогнал меня в одной рубахе, так я в те поры, верно, простудилась.
