– Что ты в первый день войны начал, – помнил, а что на этом направлении, не знал.
– Договариваемся с командиром дивизии, – без улыбки сказал редко шутивший Туманян, – просить командование, как ближе подойдем, нас под Гродно послать. Я там первый бой принимал. И у него причина есть.
Серпилин поднял глаза на Артемьева.
– У меня мать осталась в Гродно, в первый день войны, – сказал Артемьев. – Вместе с племянницей. Вам ваш адъютант Синцов не говорил? Это его дочь там осталась. Он до войны на моей покойной сестре был женат.
– Я говорил комдиву: будем вместе искать! Как так – свою мать потерять?
– сказал Туманян с какой-то особенно горькой и цепкой силой привязанности к своему роду, которая в крови у армян.
Артемьев промолчал, и Серпилин тоже ничего не ответил. Разве скажешь – кто теперь жив и кто умер там, за немецкой линией фронта, которую завтра утром будем наконец проламывать!
Не ответив Туманяну, сказал о себе:
– А мое первое поле боя – теперь рукой подать, на окраине Могилева…
И, сказав это, подумал о том, как много людей в его армии начинали войну здесь, в Белоруссии. И Туманян, оказывается, начинал под Гродно. И начальник штаба Бойко рассказывал о себе, что принял тогда полк после гибели командира под Домачево, южней Бреста. И командующий артиллерией Маргиани вспоминал, как подрывал тогда свои стодвадцатидвухмиллиметровые гаубицы под Слонимом, не мог переправить их через реку Щара. И Синцов был под Могилевом. И докторша его тоже была…
«Да, – с внезапно вспыхнувшей злобой на немцев подумал Серпилин о завтрашнем наступлении, – считали тогда, что уже нет нас: стерли в порошок, проехали по нас – и нет нас! А мы – вот они!»
– Пора к себе. – Он поставил на блюдечко второй, недопитый стакан чая. И, уже встав, спросил Туманяна: – Как тут у вас Евстигнеев себя показал?
– Как докладывал вам, в оперативное отделение зачислили. Может, хотите его увидеть? Он здесь рядом, за пять минут найдем!
– Не за этим спросил. – Серпилину не понравилась готовность Туманяна искать Евстигнеева. – Как показал себя? Не жалеете, что согласились взять?
– Показать себя не успел, – сказал Артемьев. – Случая не было. По мнению начальника штаба, служит исправно. А я пока не сталкивался.
– Сразу как прибыл, просил меня в полковую разведку его направить, – выжидательно сказал Туманян.
– Ну и что? – спросил Серпилин.
– Пока вакансий нет, но просил. – Сказано было в ожидании, что Серпилин сам даст понять, как поступить с его бывшим адъютантом.
Но Серпилин словно бы и не услышал этой интонации в голосе Туманяна. Пожал обоим руки и уехал.
По дороге из сто одиннадцатой Серпилин продолжал думать о людях, с которыми только что расстался.
Туманян, при своей плохой привычке слишком поспешно говорить начальству «есть», слов на ветер не бросал: то, что обещал, непоколебимо исполнял. И хотя был самолюбив и неравнодушен к поощрениям, зарабатывал их честно, докладывал без преувеличений. И с должности начальника штаба, учитывая его упрямство и волю, по мнению Серпилина, со временем мог быть выдвинут на командира дивизии.
В Артемьеве Серпилин ценил опыт, соединенный с молодостью. Много успел. За плечами и академия, и штабная работа, и полк, и уже второй год дивизией командует. А лет всего – тридцать два! По возрасту может еще двадцать пять лет служить и продвигаться. Война, – хотя Ольга Ивановна и считает, что грех об этом каркать, – все же навряд ли последняя. А раз так, надо почаще думать о тех, у кого побольше лет впереди!
Оказывается, Синцов был женат до войны на его сестре. Артемьев сказал «покойной», – значит, или умерла, или погибла уже во время войны. Синцов никогда не говорил об этом. Уже давно, со Сталинграда, считаются в армии со своей докторшей мужем и женой.
«Да, – подумал Серпилин не о Синцове и его покойной жене, а о себе самом, – так и бывает: сперва считаешь – век не забуду, а потом оказывается по-другому».
Дорога шла через лес, потом выходила на открытое место. На выезде из леса, у шлагбаума, стоял «виллис»; из него выскочил офицер и, размахивая руками, препирался с автоматчиком. Режим передвижения по дорогам был строго регламентирован. Каждой части выдали жестко ограниченное количество пропусков на машины. Пропуска были разные: для одних дорог одни, для других – другие, чтобы нигде не происходило заметного немцам скопления.
В светлое время по всей полосе армии должно было передвигаться не больше машин, чем два месяца назад, а все остальные – только ночью! Кузьмич, надо отдать ему должное, мотался по дорогам с утра до вечера и порядок навел образцовый.
Подъехав поближе к шлагбауму, Серпилин приказал водителю Гудкову затормозить и, искоса взглянув направо в лес, заметил, что под деревьями уже стоят загнанные туда машины – чей-то штабной автобус и две «эмки».
– Подойдите ко мне! – высунувшись из «виллиса», крикнул Серпилин офицеру. Тот, все еще не заметив начальства, яростно ругал сержанта, упрямо стоявшего перед ним с автоматом наизготовку. – Подойдите сюда, слышите, что вам говорят?
Обернувшись и увидев генерала, офицер подбежал. Это был рослый майор с багровым от злости лицом, в танкистском шлеме и накинутой на плечи поверх комбинезона плащ-палатке.
– Инженер-майор Булыгин, помпотех сто восьмой отдельной танковой бригады, – представился он, не забыв при этом отрапортовать, что их бригада не просто бригада, а гвардейская, краснознаменная, ордена Александра Невского, Карачевская!
– Что гвардейская – это хорошо, танкистов мы уважаем… А вот почему вы сержанта при исполнении служебных обязанностей матом крестите? Он выполняет приказ командования. Мой. Может, и меня перекрестите, раз вам мой приказ не нравится?
– Товарищ командующий… – Танкист не знал Серпилина в лицо, но уже сообразил, что перед ним командующий армией. – Командир бригады приказал мне к пятнадцати часам лично доложить о выходе из ремонта двух поврежденных танков. Не доложу – с меня с самого Шкуру спустят. А он задерживает!
Танкист продолжал стоять по стойке «смирно», только резким движением головы показал в сторону шлагбаума.
– На вашу бригаду, как и на другие, дано два пропуска для дневного проезда, – сказал Серпилин. – Если вас командир бригады вызвал, зная, что у вас нет машины с пропуском, – значит, сам виноват. А если у вас есть машина с пропуском, а поехали без пропуска, придется объяснить командиру бригады, почему не прибыли к сроку.
– Была машина, товарищ командующий, – сказал танкист, – я ее с запчастями вперед отправил, а сам…
– А сам решил на бога. Как же, большой начальник, и глотка здоровая…
– Серпилин усмехнулся и перешел на «ты». – Как так не прорваться через солдата! А вот не прорвался, солдат службу знает, а ты нет! Ему благодарность, а тебе выговор. Машину с дороги – в лес! До двадцать одного часа.
– Разрешите выполнять, товарищ командующий?
– Погоди. – Серпилин оглядел танкиста. – Почему в танкистском шлеме? Приказ о мерах маскировки доводили до вашего сведения?
– Так точно, доводили.
– Но для вас закон не писан? Спешите обнаружить свое присутствие? Чтобы немцы узнали, что ваша гвардейская, краснознаменная, Александра Невского, Карачевская здесь появилась? Хотите заранее напугать их своим прибытием? Так нам этого не требуется!
Серпилин мог бы и покруче взять в оборот этого инженер-майора и взял бы, случись все это три дня назад. Но наутро предстояло наступление, в котором с первых же часов участвовать и этой танковой бригаде, и не хотелось портить перед боем настроение ее командованию, дав несколько суток ареста помпотеху, который завтра будет нужен до зарезу.
В последнюю неделю за нарушения маскировки уже несколько офицеров отправились под арест. А один злостный нарушитель даже пошел под трибунал. Но с этого сегодня хватит и острастки…
– Идите! – Серпилин еще раз усмехнулся, увидев, как шедший к своему «виллису» танкист на ходу вытащил из комбинезона пилотку, нацепил ее на голову, а шлем спрятал под плащ-палатку.
Серпилин подъехал к шлагбауму и подозвал сержанта.
– Кроме этой, были за ваше дежурство попытки не подчиниться?
– Еще одна была, товарищ командующий.
– Будут повторяться – записывайте и докладывайте по команде.
– Есть докладывать по команде! – сказал сержант.
– Спасибо за службу! У нас все в порядке. – Серпилин показал на прикрепленный к ветровому стеклу «виллиса» пропуск. – Можем ехать?
– Так точно, товарищ командующий!
Приехав на командный пункт, Серпилин зашел к себе. Оперативная группа штаба теперь сидела в лесу. Рассчитывая через несколько дней перейти еще дальше вперед, Серпилин приказал блиндаж не рубить, а собрать на скорую руку трофейный штабной металлический домик, который захватили у немцев в прошлом году, осенью. Он растягивался, как гармошка, и быстро устанавливался. Зимой эта металлическая гармошка оказалась холодной, а сейчас, летом, годилась.
