Офицер пожал плечами:
– Милостивый государь! Этот дикарь – просто мошенник. Он продал вам то, что никогда ему не принадлежало. Остров с давних пор является английским владением.
Приняв к сведению это заявление, внушительным дополнением к которому служили орудия «Томагавка» и штыки морской пехоты, Тартарен счел дальнейшие препирательства излишними, но зато сорвал злобу на своем недостойном тесте:
– Старый мерзавец!.. Как ты смел уверять нас, что это твой остров?.. Как ты смел нам его продавать?.. Как тебе не стыдно обманывать порядочных людей?..
Но Негонко тупо молчал – его недальний ум, ум дикаря, улетучился вместе с винными и чесночными парами.
– Уведите его!.. – крикнул Тартарен тем ратникам ополчения, которые его привели, и обратился к офицеру, с высокомерным и бесстрастным видом наблюдавшему за этой семейной сценой. – Во всяком случае, милостивый государь, моя честность вне подозрений.
– Это установит английский суд… – с высоты своего величия процедил тот. – Отныне вы мой пленник. Что касается жителей, то они должны в двадцать четыре часа эвакуировать остров, в противном случае мы их расстреляем.
– Расстреляете? Вот тебе на!.. – воскликнул Тартарен. – Прежде всего как же они эвакуируются? Судна-то ведь у нас нет. Разве что вплавь…
В конце концов англичанин, проникшись доводами Тартарена, согласился довезти колонистов до Гибралтара, с тем, однако, условием, что все оружие будет сдано, включая охотничьи ружья, револьверы и тридцатидвухзарядный винчестер.
Засим он, приставив к губернатору вооруженную охрану, отправился на фрегат завтракать.
Так как в Правлении в это время тоже обыкновенно завтракали, то, осмотрев все латании и кокосовые пальмы, росшие вокруг резиденции, и так и не обнаружив принцессы, сановники оставили для нее за столом место и принялись за еду.
Отец Баталье от волнения позабыл даже прочесть молитву.
Некоторое время все ели молча, уткнувшись в тарелки, как вдруг Паскалон встал и поднял стакан:
– Господа! Наш губернатор вое-еннопленный. Поклянемся же последовать за ним в пле-е-ен…
Тут все, не дав ему договорить, вскочили и, подняв стаканы, огласили резиденцию криками восторга:
– Непременно!
– Вот как бог свят, мы за ним последуем!..
– А как же!.. Хотя бы и на эшафот!..
– Хо-хо-хо!.. Да здравствует Тартарен!.. – завывал Экскурбаньес.
А час спустя все, за исключением Паскалона, покинули губернатора, все, даже маленькая принцесса Лики-Рики, каким-то чудом обнаруженная на крыше резиденции. При первом же выстреле, не сознавая, что на крыше гораздо опаснее, она туда взобралась и, еле живая от страха, спустилась только после того, как придворные дамы издали показали ей раскрытую коробку сардин, служившую для нее не менее соблазнительной приманкой, чем для вылетевшего из клетки попугая что-нибудь сладенькое.
– Милое дитя мое! – торжественно обратился к ней Тартарен, как только ее подвели к нему. – Я военнопленный. Что бы вы предпочли? Отправиться со мной или же остаться на острове? Я думаю, что англичане позволят вам здесь остаться, но меня уж вы тогда больше не увидите.
Она взглянула на него в упор и, не задумываясь, звонким детским голоском прощебетала:
– Мой остается на остлов.
– Хорошо, вы свободны, – с покорным видом произнес бедный Тартарен, но сердце у него в эту минуту разрывалось на части.
А вечером, оставленный и женой и сановниками, он долго сидел, предаваясь размышлениям, у раскрытого окна в опустевшей резиденции, и только Паскалон делил с ним одиночество.
Вдали мерцали огни города, слышались возмущенные голоса колонистов, песни англичан, расположившихся на берегу, и ропот Малой Роны, вздувшейся от дождей.
Тартарен с тяжелым вздохом затворил окно и, повязав голову большим белым в горошинку платком, сказал своему верному секретарю:
– Что все от меня отреклись, это меня не очень удивило и не очень огорчило, но что и малютка… Откровенно говоря, я думал, что она сильнее ко мне привязана.
Отзывчивый Паскалон постарался утешить его. Что ни говори, но возвращаться в Тараскон с таким багажом, как эта принцесса-дикарка, – а в Тараскон они рано или поздно непременно вернутся, – было бы довольно оригинально, и когда жизнь у Тартарена снова наладится, то папуаска только бы стесняла, компрометировала его…
– Вспомните, дорогой учитель, как вас извел ве-ерблюд, когда вы возвращались из Алжира…
Но тут Паскалон запнулся и покраснел. Что ему пришло в голову сравнивать верблюда с принцессой королевской крови? И, чтобы загладить свою бестактность, Паскалон обратил внимание Тартарена, что он сейчас в таком положении, в каком находился Наполеон, когда его взяли в плен англичане и когда его оставила Мария-Луиза76.
– А ведь и правда, – весьма польщенный подобным сближением, согласился Тартарен.
И, утешенный сознанием, что у него общая судьба с великим Наполеоном, он спал потом всю ночь, не просыпаясь.
На другой день, к великой радости колонистов, Порт-Тараскон был эвакуирован. Потеря денег, несуществующие «гектары», грандиозная банковская операция «паршивого бельгийца», который их надул, – все казалось им теперь сущими пустяками, так счастливы были они вырваться из этого болота.
Во избежание столкновений с «Существующим порядком», на который они теперь сваливали всю вину, их посадили на корабль раньше Тартарена.
Когда их вели к шлюпкам, Тартарен выглянул в окно, но принужден был тотчас же скрыться, ибо все при виде его дружно засвистели и замахали кулаками.
Конечно, в солнечный день они были бы снисходительнее, но беда в том, что погрузка происходила под настоящим проливнем, и несчастные тарасконцы шлепали по грязи, унося на подошвах целые комья этой проклятой земли и кое-как прикрывая зонтиками свои убогие пожитки.
Когда все колонисты покинули остров, пришел наконец черед Тартарена.
Паскалон все утро провел в хлопотах, готовился к отъезду, увязывал архив колонии.
В последнюю минуту его осенила гениальная мысль посоветоваться с Тартареном, не надеть ли ему в дорогу плащ сановника первого класса.
– Надень, надень, это произведет на них впечатление! – сказал губернатор.
И он сам надел ленту ордена первой степени.
Внизу уже стучали ружейные приклады конвоя и рявкал офицер:
– Господин Тартарен! Господин губернатор! Пора!
Прежде чем сойти вниз, Тартарен в последний раз окинул взором этот дом, где он любил, где он страдал, где он познал все муки властолюбия и сердечного влечения.
Но тут он, заметив, что правитель канцелярии прячет под плащом какую-то тетрадь, спросил, что это такое, и попросил показать. Паскалону ничего другого не оставалось, как признаться дорогому учителю, что это мемориал.
– Ну что ж, продолжай, дитя мое, – ласково промолвил Тартарен и дернул его за ухо, подобно тому как Наполеон дергал за ухо своих гренадеров, – ты будешь моим маленьким Лас-Казом.
Вот уже второй день он упорно думал о схожести своей и Наполеоновой судьбы. Да, несомненно… Англичане, Мария-Луиза, Лас-Каз…77 Точно такие же обстоятельства и тот же характер. И оба южане, черт побери!
1. Прием, оказанный англичанами Тартарену на борту «Томагавка». Последнее «прости» острову Порт-Тараскон. Губернатор беседует на палубе со своим маленьким Лас-Казом. Костекальд отыскался. Супруга командора. Тартарен первый раз в жизни стреляет в кита
Горделивая осанка Тартарена, поднявшегося на палубу «Томагавка», произвела на англичан сильное впечатление, но больше всего их поразила розовая орденская лента с вышитым на ней изображением Тараска, которую губернатор носил как масонский знак, а равно и Паскалонов плащ сановника первого класса, красный с черными полосами, длинный до пят.
Англичане, как известно, испытывают особое почтение к чинам, к служебному положению и к проявлениям мабулизма (от арабского слова мабул – простодушный, чудаковатый).
На верхней ступеньке трапа Тартарена встретил дежурный офицер и с великим почетом проводил в каюту первого класса. Паскалон последовал за ним и был вознагражден за свою преданность: ему отвели каюту рядом с губернатором, а между том других тарасконцев, на которых англичане смотрели как на стадо презренных эмигрантов, загнали на нижнюю палубу и туда же впихнули весь бывший генеральный штаб острова, наказанный таким образом за малодушие и вероломство.
Каюту Тартарена отделял от каюты верного ему секретаря, во-первых, небольшой салон, где стояли диваны, где на стенах висело оружие и где красовались экзотические растения, а во-вторых, столовая, атмосферу которой освежали две глыбы льда, сверкавшие по углам в вазах.
К его превосходительству были приставлены для услуг метрдотель и два или три лакея, а тот принимал все почести с полнейшим равнодушием и на всякую любезность отвечал «прррэкрасно» тоном властелина, привыкшего к знакам уважения и внимания.
