Он увлекся на мгновение своими мыслями, но лицо его ско ро омрачилось.
— Нет, никаких отсрочек! За кого вы меня принимаете? За пугало? За чучело, сделанное из шляпы и старых лохмотьев, за манекен без чувств, без внутренностей и без мозгов? Нет, — продолжал он с жаром, — он никогда больше не войдет в вашу комнату… никогда, никогда!..
Настало молчание. Его омрачали терзания ревности, и он даже не смотрел на молодую женщину. Она выпрямилась; потом медленно, постепенно склонилась к нему, словно собираясь упасть в его объятия. Он поднял глаза и, сам того не подозревая, остановил ее движение.
— Скажите! Вы так хорошо боретесь с мужчиной голыми руками… могли бы вы… а? Сумели бы вы пустить одному из них кровь вот таким ножичком?
Она широко открыла глаза и улыбнулась ему странной улыбкой.
— Как я могу сказать? — прошептала она с чарующей интонацией. — Дайте мне на него взглянуть.
Не сводя глаз с лица Лены, он вытащил нож из ножен; это был короткий, широкий, массивный обоюдоострый клинок с костяной ручкой. Наконец он опустил глаза на нож.
— Это надежный друг, — сказал он просто. — Возьмите его в руку и взвесьте.
В ту минуту, как она наклонилась, чтобы его взять, в ее загадочных глазах зажглось внезапно пламя, красный свет в белом тумане, окутывавшем побуждения и желания ее души. Она достигла успеха! Орудие смерти в ее руках; пробравшаяся в ее рай змея изрыгнула свой яд, и она держала ее, беспомощную, в своей власти, почти наступив ей на голову каблуком. Растянувшись на циновках пола, Рикардо незаметно приблизился к креслу, на котором она сидела.
Все мысли, все желания молодой женщины были направлены к тому, чтобы обеспечить себе окончательное обладание этим оружием, которое, как ей казалось, объединяло в себе все опасности и все угрозы этой преследуемой смертью планеты. Она сказала с тихим смешком, в котором Рикардо не расслышал торжествующей нотки:
— Я бы никогда не поверила, что вы доверите мне это оружие!
— Почему же нет?
— Из опасения, как бы я вдруг не нанесла вам удара.
I — За что? За сегодняшнюю историю? О нет. Вы ведь на меня не сердитесь. Вы меня простили. Вы меня спасли. Вы м «ня гак же победили. Да и к чему это вам послужило бы?
— Ни к чему, это правда, — согласилась она.
В глубине души она чувствовала, что не могла бы этого сделать. Если бы дело дошло до борьбы, ей пришлось бы выпустить оружие, чтобы бороться голыми руками.
— Слушайте, — сказал Рикардо. — Когда мы будем вместе бродить по свету, вы будете меня всегда называть «мой муж». Хорошо?
— Да, — проговорила она, собираясь с силами для борьбы, какова бы она ни была.
Нож лежал у нее на коленях. Она засунула его в складки юбки. Потом, сплетя руки вместе, она положила локти на колени, которые отчаянно стиснула вместе. Ужасный предмет был, наконец, спрятан от глаз.
Она почувствовала, что всю ее обдало холодным потом.
— Я не похороню вас, как этот ни к чему не годный ломака, этот смешливый джентльмен. Вы будете моей гордостью и моим товарищем. Разве это не лучше, чем покрываться плесенью на каком-то острове в угоду джентльмену, покуда он не бросит вас?
— Я буду всем, чем вы захотите, — сказала она.
В своем опьянении Рикардо придвигался все ближе с каждым произносимым ею словом, с каждым ее движением.
— Дайте вашу ножку, — молил он робким шепотом, но с полным сознанием своей власти.
— Все, что хотите!
Все, она бы все сделала, чтобы держать убийцу спокойным и безоружным, покуда не вернется к ней сила ее членов и она не решит, что ей надо сделать. Самая легкость успеха колебала ее твердость. Она немного высунула ногу из-под юбки, и он с жадностью накинулся на нее. Она даже не отдавала себе отчета в том, что он делал. Она подумала о лесе, в который ей велели бежать. Да, лес, вот куда надо отнести ужасную добычу, жало побежденной смерти. Рикардо сжимал ее щиколотку, прижимаясь время от времени губами к ее ноге, бормоча слова, прерывистые, похожие на стоны страдания и отчаяния. Гром, которого они не слыхали, рокотал вдалеке сердитыми переливами могучего голоса, и вокруг мертвой неподвижности этой комнаты, в которой профиль Гейста-отца строго смотрел в пространство из своей золоченой рамы, внешний мир содрогался непрерывной дрожью.
Внезапно Рикардо почувствовал, что его отталкивает нога, которую он ласкал, отталкивает таким сильным ударом в грудь, что он был отброшен назад и встал на колени. Он прочел в испуганных глазах молодой женщины опасность, которой он под вергался, и в ту самую минуту, как вскакивал на ноги, услыхал выделявшийся из грохота грозы сухой, разрывающий звук вы стрела, наполовину оглушивший его, словно удар кулаком. Он повернул пылающую голову и увидел Гейста, стоявшего в две рях. Мысль, что негодяй стал лягаться, пробежала у него в моз гу. Одну десятую секунды глаза его искали на полу нож, но тщетно.
— Пустите ему сами кровь! — крикнул он молодой женщине хриплым голосом.
И он с отчаянием кинулся к задней двери. Повинуясь таким образом инстинкту самосохранения, он в то же время сознавал, что не выйдет из дома живым. Но дверь широко открылась под давлением его тяжести, и в то же мгновение он захлопнул ее за собою. Тогда, прислонившись к ней плечом, ухватившись за ее ручку руками, ошеломленный и одинокий посреди полной содроганий и угрожающих шепотов ночи, он пытался овладеть собой. Он спрашивал себя, сколько раз в него выстрелили. Плечо его было мокро от крови, стекавшей с головы. Ощупывая ее повыше уха, он убедился, что это всего лишь царапина, но потрясение неожиданности лишило его сил.
— О чем думал, черт возьми, патрон, что упустил этого негодяя? А может быть… может быть, патрон убит?..
Царившая в комнате тишина пугала его. Не могло быть и речи о том, чтобы туда вернуться.
— Но она сумеет выпутаться, — пробормотал он.
У нее был его нож. Опасна была теперь она; он — он был теперь безоружен, бессилен до лучшего будущего. Он неслышными шагами, пошатываясь, пошел прочь от двери. Теплая струйка стекала по его шее, он посмотрит, что сталось с патроном, и возьмет себе оружие в их арсенале.
Выстрелив через плечо Гейста, мистер Джонс счел за лучшее удалиться. Он скрылся с веранды бесшумно, словно видение, Гейст, спотыкаясь, вошел в комнату и обвел ее глазами. Все, что было в ней: книги, старое, поблескивающее серебро, все родные ему с детства вещи, самый портрет на стене — все казалось ему призрачным, нереальным, немыми участниками необычайного хитросплетения сна, который оканчивался обманчивым впечатлением пробуждения, чувством, что он никогда больше не сможет закрыть глаза. Он с отвращением заставил себя посмотреть на молодую женщину. Сидя неподвижно в кресле, она склонилась вперед, к своим коленям и спрятала лицо в ладонях. Гейст внезапно вспомнил Уанга. Как все это было ясно и как, в сущности, забавно! Удивительно забавно!
Она слегка выпрямилась, потом откинулась назад и, отняв руки от лица, прижала их к груди.
— Я знала, что вы войдете вовремя! Теперь вы спасены! Мне удалось… Я бы никогда, никогда не позволила ему… (голос ее угас, но глаза светились навстречу ему, как пронизывающее туман солнце)… никогда не позволила бы ему взять его обратно. О, мой возлюбленный!
Он наклонил голову и проговорил своим учтивым тоном, «тоном Гейста»:
— Очевидно, вы повиновались вашему инстинкту. Женщины снабжены особым оружием. Я был человеком безоружным; я был им всю свою жизнь; я это вижу теперь. Вы можете гордиться своей изобретательностью и своим глубоким знанием самой себя; но, смею вам сказать, что первая ваша поза, изображавшая стыд, имела свою прелесть. Потому что вы полны очарования!
Выражение торжествующей радости сбежало с ее бледного лица.
— Не надо смеяться надо мною теперь. Я уже не знаю стыда. Я от всей своей грешной души благодарила бога за дарование мне сил, чтобы сделать это… за то, что он таким образом подарил мне вас. О, мой возлюбленный! Наконец совсем, совсем мой!
Он смотрел на нее безумными, широко раскрытыми глазами. Она попыталась робко извиниться за неповиновение его указаниям. Каждая интонация ее чарующего голоса так глубоко раздирала сердце Гейста, что он от боли едва понимал ее слова. Он повернулся к ней спиной, но неожиданное замирание ее голоса заставило его обернуться. Бледная головка молодой женщины поникла на белой шее, как склоняется на своем стебле цветок, убитый жестокой засухой. Гейст затаил дыхание, посмотрел на нее внимательно, и ему показалось, что он прочел в ее глазах ужасающую весть. В ту минуту, как веки Лены опускались, словно закрытые невидимой силой, он схватил ее в объятия, поднял с кресла и, не обращая внимания на резкий звон металла, ударившегося о пол, перенес ее в другую комнату. Его пугала податливость неподвижного тела. Ему казалось, что он ничего больше не может сделать. Подперев подбородок рукой, он с напряженным вниманием вглядывался в безжизненное лицо.
