Нийл мог бы порадоваться скромным лаврам Фила Уиндека — он не знал, как мало они прельщали самого Фила, — но Нийла мучили домашние неурядицы. Вестл так успешно подвизалась у Тарра, что с полным основанием стала считать себя не скромной помощницей мужа, а женщиной, самостоятельно делающей карьеру в «искусстве коммерции», как она выражалась. Из приятной молодой дамы она превращалась в человека. Она с увлечением сообщала Нийлу свои планы: после рождения Букера Т. она наймет няню, а сама станет у Тарра агентом по закупкам или заведующей отделом, у нее будет свой кабинет, командировки в Нью-Йорк в салон-вагоне, шикарные номера в отелях, деловые обеды.
«Может, она когда-нибудь откроет и собственное дело, а меня, как цветного, возьмет к себе швейцаром. Хорошо ли я поступаю, что не расстаюсь с ней? Может быть, отказаться от этого дома, от этой жизни? Сумею я прожить один? Сумею я выучиться чему-нибудь, чтоб быть независимым, хотя бы как Шугар Гауз? Что ж, уйти? Я уйду, если так будет лучше для нее».
Но это самоотверженное решение не вспомнилось ему, когда он спустя несколько дней застал дома интересную картину: Мортон Бихаус при поддержке Оливера и сестры Вестл, приехавшей из Дулута, делал последнюю попытку спасти свою несчастную дочь.
— А-а, Нийл, добрый вечер. Садитесь, — сказал Мортон Нийлу, хозяину дома. — Нам сегодня предстоит выполнить тяжелую обязанность, но, хотя вы и доказали, что вам не хватает чувства ответственности, я верю в ваши добрые намерения. Вы, как нам кажется, не понимаете, в каком позорном положении оказались по вашей милости Вестл и Бидди.
Вестл слушала молча. То ли она была согласна с отцом, то ли обещала не перебивать.
— Если бы вы это понимали, — продолжал Мортон, — вы приняли бы меры, чтобы немедленно с этим покончить. В том, что вы цветной, они не виноваты, так с какой же стати им за это страдать?
Нийл изумился:
— По-вашему, я должен просить, чтоб они ушли от меня?
Дядя Оливер не выдержал и вмешался:
— Дорогой мой, а как же иначе? Сейчас еще не поздно спасти их репутацию. Но если вы будете тянуть…
— Нет.
— Что?
— Я сказал — нет. Вестл мне дороже всего; я прекрасно понимаю, что ей трудно; я не буду пытаться влиять на нее: пусть поступает по своему желанию, которое, между прочим, может не совпасть с вашим желанием. Я не на вас женился.
— К счастью! — ответил Оливер столь же неизящно.
— Но я решил, что раз я негр, то и Бидди и тот ребенок, который должен родиться, — негры, и хватит нам стыдиться этого, хватит слушать вас, белых людей.
— Так, — сказал дядя Оливер. — Понятно, — сказал дядя Оливер. — Значит, вы намерены выместить на этих двух невинных младенцах свое — мм, — ну, будем называть это печатью…
— Нет, не будем. Вы одного не хотите понять — я теперь вовсе не считаю, что они были бы счастливее на положении белых детей. Я не считаю, что мои негритянские друзья хуже такого сухаря и тупицы, как вы. Не сочтите за грубость, конечно.
— Так, так. Понятно.
Нужно заметить, что контора Оливера одно время ведала земельными делами Эйзенгерца, и Оливер был подробно осведомлен о правах на недвижимость в Сильван-парке и о так называемых «ограничительных условиях», представлявших собою джентльменское соглашение, по которому белые, покупая участок, обязывались ни в коем случае не перепродавать его негру, будь он хоть Александром Дюма или св.Августином. Во всех районах Гранд-Рипаблик, кроме Файв Пойнтс, Суид-холлоу, Кэну-хайтс и нескольких заболоченных пустырей, уже действовали эти ограничительные условия, в которых для чистоплотных и честолюбивых негров содержался намек, что, по мнению лучших представителей белой расы, им следует быть грязными, забыть о честолюбии и держаться подальше.
Был Оливер осведомлен и о деятельности организации Сант Табак и не раз обсуждал ее с Буном Хавоком и Роднеем Олдвиком, хотя никто из них официально в ней не числился.
В то воскресенье под вечер Нийл и Вестл услышали, как хлопнула входная дверь, а потом из столовой раздался громкий плач Бидди. Когда они бросились к ней, она подняла голову и сердито посмотрела на них скорбными, покрасневшими от слез глазами. Потом всхлипнула:
— Мама, миссис Стаубермейер говорит: я ниггер.
— Ой…
— Я разве ниггер?
— Не больше, чем пала и мама, — поклялась Вестл, — а ты посмотри на нас, разве мы плохие?
— Я такая, как Черный Самбо? Или как тот противный мальчишка на банке с гуталином?
— Нет, совсем не такая, как Черный Самбо. Скорее, как дядя Аш Или как Нора.
— У, они-то хорошие!
— Бидди! Ну-ка рассказывай. Что случилось?
— Я играла с Тедди и Тесси Стаубермейерами, и Тедди сказал, что я ниггер, а я сказала, что нет, а он говорит, его папа и мама все время смеются над моим папой, потому что он ниггер, и я, значит, тоже, а потом он сказал, что если я хочу с ними играть, так чтобы я разделась, а я не хотела…
— Что такое? — Нийла душила холодная злоба.
— Он сказал, и Тесси сказала: раз я ниггер, значит, я раба, а рабе полагается ходить перед своими хозяевами совсем без всего. А потом миссис Стаубермейер, она все время стояла на крыльце и слушала.
— Ах так?!
— …она сказала: нет, не надо говорить, чтобы я разделась, сегодня слишком холодно, но мне поделом, потому что мой папа очень задается, а на самом деле он всего-навсего ниггер, и она сказала, чтобы я убиралась оттуда и шла домой. Я и пошла.
Они успокоили и развеселили Бидди, прежде чем уложить ее спать, и она заявила, что будет негритянкой, как Нора Дэвис, и еще — индейской принцессой по имени Розмэри Киска Солнечный Луч. Она уже вкладывала в эти романтические фантазии увлечение, на какое ее отец не чувствовал себя способным.
Выйдя из детской, Нийл проворчал:
— Жаль, что она узнала не от нас, а от этих выродков. Пошли. Мы сейчас поговорим со Стаубермейерами.
По дороге он бросил взгляд в открытую дверь «кабинета» и заметил на стене свой любимый винчестер. Без прямой связи с происходящим он все же вспомнил, что стреляет как снайпер и что для этого вида спорта хромота не помеха.
Седрик Стаубермейер, торговец коврами и красками, не был похож на своего соседа — крепко сколоченного, решительного мистера У.С.Вандера. Он был пухлый, надутый, истеричный, но в своей неуравновешенности мог быть опасен. Увидев у своей парадной двери Нийла и Вестл — дверь была светлого дуба, с ромбовидным окошечком, затянутым изнутри кисейной занавеской, — он как будто смутился и угрюмо буркнул:
— Войдите.
Каминная полка в гостиной тоже было светлого дуба, с зеркалом, а на столе, покрытом скатертью в псевдовосточном стиле, лежала брошюрка Джета Сну да.
Миссис Стаубермейер являла собой зрелище более воинственное, чем ее муж, — это была мегера с растрепанными седыми волосами. Она стояла молча, лихо подбоченясь.
Нийл заговорил первым:
— Я не буду грозить, что пожалуюсь в полицию и все такое, но предупреждаю: если еще раз повторится то, что случилось сегодня с моей дочерью, я этого так не оставлю.
— А что же вы сделаете? — спросила миссис Стаубермейер.
Ответить на этот вызов было трудно, так что Нийл даже обрадовался, когда Седрик пронзительно заорал:
— Вы не оставите? Скажите лучше — вас самих тут не оставят. Да вы знаете, как весь район мечтает от вас избавиться? Я первый жду не дождусь. Я давно подозревал, что вы ниггер или что-то в этом роде, очень уж вы всегда ладили с жидами и с итальяшками!
Вестл сказала:
— А знаете вы, культурные христиане, что ваш сын предложил моей дочери раздеться догола?
Смех миссис Стаубермейер напоминал скрежет пилы по железу:
— О да, он в этом смысле взрослый мужчина. Стаубермейеры все развиваются рано. И разрешите сказать вам, сударыня, что мы больше не желаем видеть вашу дочь у себя во дворе, так что можете не беспокоиться!
Еще долго после этого Бидди и боялась и слегка гордилась, вспоминая свое приключение, а во сне часто вздрагивала. Слухи о происшедшем распространились среди соседей в нескольких более или менее гнусных вариантах, по которым почти всегда выходило, что Бидди вела себя крайне непристойно. Родители старались не выпускать ее за ворота и радовались:
— Слава богу, есть хоть свой двор, где она всегда сможет играть спокойно.
Мистер Оливер Бихаус пришел к выводу, что, поскольку в 1941 году, когда Нийл Кингсблад подписывал контракт на покупку дома, Сильван-парк уже находился под защитой «ограничительных условий», вышеозначенный Нийл Кингсблад, утаив свою принадлежность к «цветным», совершил тяжкое преступление против мистера Эйзенгерца, мистера Стопла, Законов о Здравоохранении, Конституции США, Библии и Великой Хартии Вольностей. По расчетам Оливера, его племянница Вестл должна была наконец уйти от мужа, когда он лишится не только работы, но и дома. Оливер хорошо знал налоговое законодательство, но плохо знал женщин.
