Франт ответил, что он не понимает по-валлийски; пастор только поглядел на него с изумлением и ничего не сказал.
Мистер Дидаппер, прельстительный Дидаппер, был молодой человек ростом около четырех футов пяти дюймов. Он носил собственные волосы, хотя они были у него такими жидкими, что не грех ему было бы и надеть парик. Лицо у него было худое и бледное; туловище и ноги не наилучшей формы, так как его плечи были очень узки, икры же отсутствовали; а его поступь скорее можно было бы назвать поскоком, нежели походкой. Духовные его достоинства вполне отвечали этому внешнему виду. Мы определим их сперва по отрицательным признакам. Он не был полным невеждой, ибо умел поговорить немного по-французски и спеть две-три итальянские песенки; он слишком долго вращался в свете, чтобы быть застенчивым, и слишком много бывал при дворе, чтобы держаться гордо; он, видимо, не был особенно скуп – так как тратил много денег; и не замечалось в нем всех черт расточительности – ибо он никогда не дал никому ни шиллинга… Не питал ненависти к женщинам; он всегда увивался около них, но при этом был так мало привержен к любострастию, что среди тех, кто знал его ближе, слыл очень скромным в своих наслаждениях. Не любил вина и так мало склонен был к горячности, что два-три жарких слова противника тотчас охлаждали его пыл.
Теперь дадим две-три черточки положительного свойства. Будучи наследником огромного состояния, он все же предпочел из жалких и грязных соображений, касавшихся одного незначительного местечка, поставить себя в полную зависимость от воли человека, именуемого важным лицом, и тот обходился с ним до крайности неуважительно, требуя при этом от него послушания всем своим приказам, которым молодой человек беспрекословно подчинялся, поступаясь совестью, честью и благом родной страны, где ему принадлежали столь обширные земли. В довершение характеристики скажем: он был вполне доволен собственной своей особой и своими дарованиями, но очень любил высмеивать всякое несовершенство в других. Такова была маленькая личность – или, лучше сказать, штучка, – впорхнувшая вслед за леди Буби в кухню мистера Адамса.
Пастор и его друзья отступили от очага, вокруг которого они сидели, и освободили место для леди и ее свиты. Не отвечая на реверансы и чрезвычайную учтивость миссис Адамс, леди, повернувшись к мистеру Буби, воскликнула: «Quelle bete! Quel animal!» [229] А увидев Фанни, которую она распознала бы, даже если б девушка не стояла рядом с Джозефом, она спросила франта, не находит ли он эту юную особу прехорошенькой.
– Черт возьми, сударыня, – ответил франт, – это та самая девица, которую я встретил!
– Я и не подозревала, – промолвила леди, – что у вас такой хороший вкус.
– Потому, конечно, что вы мне никогда не нравились! – воскликнул прельстительный Дидаппер.
– Ах, шутник! – сказала она. – Вы же знаете, что я всегда питала к вам отвращение.
– С таким лицом, – сказал франт, – я не стал бы говорить об отвращении; моя дорогая леди Буби, умойте свое лицо перед тем, как говорить об отвращении, заклинаю вас. [230] – Тут он рассмеялся и принялся любезничать с Фанни.
Все это время миссис Адамс просила и умоляла дам, чтоб они сели, – и, наконец, добилась этой милости. Так как маленький мальчик, с которым произошло несчастье, все еще сидел у огня, мать выбранила его за невежливость, но леди Буби взяла его под защиту и, хваля его красоту, сказала пастору, что сын прямо-таки его портрет.
Увидев затем в руках у мальчика книжку, она спросила, умеет ли он читать.
– Да, – сказал Адамс, – он уже немного знает латынь, сударыня, и недавно приступил к «Quae Genus».
– Да ну их, ваших квагензов, – ответила леди, – пусть он мне почитает по-английски.
– Lege, Дик, lege, – сказал Адамс; но мальчик ничего не отвечал, пока не увидел, что пастор сдвинул брови; тогда он прохныкал:
– Я не понимаю, отец.
– Что ты, мальчик! – говорит Адамс. – Как будет повелительное наклонение от «lego»? «Legito», не так ли?
– Да, – отвечает Дик.
– А еще как? – говорит отец.
– Lege, – выговорил сын после некоторого колебания.
– Умница! – говорит отец. – А по-английски, дитя мое, что означает «lege»?
Мальчик долго молчал в смущении и ответил наконец, что не знает.
– Как! – вскричал Адамс, рассердившись. – Или водой смыло все твои знания? Как перевести на латынь глагол «читать»? Подумай, потом говори.
Ребенок некоторое время думал, затем пастор два-три раза произнес:
– Le… le…
– Lego, – ответил Дик.
– Очень хорошо! Ну, а на наш язык, – говорит пастор – как перевести глагол «lego»?
– Читать! – воскликнул Дик.
– Отлично, – сказал пастор, – умница! Ты сможешь хорошо учиться, если будешь прилагать старания… Знаете, ваша милость ему только восемь лет с небольшим, а он уже прошел «Propria quae manbus»… [231] Ну, Дик, почитай ее милости.
И так как леди, желая дать франту время и возможность похлопотать около Фанни, подтвердила свою просьбу, Дик начал читать, а что – покажет следующая глава.
Глава X
История двух друзей, которая может послужить полезным уроком для всех, кому случилось поселиться в доме у супружеской четы
– «Леонард и Поль были друзьями…»
– Произноси «Ленард», дитя, – перебил пастор.
– Прошу вас, мистер Адамс, – говорит леди Буби, – не перебивайте мальчика, пусть читает.
Дик продолжал:
– «Ленард и Поль были друзьями; они совместно получили образование в одной и той же школе, где и завязалась у них взаимная дружба, которую они долго сохраняли. Она так глубоко запала в души им обоим, что продолжительная разлука, во время которой они не поддерживали переписки, не могла искоренить ее или ослабить; напротив, она ожила со всею силой при первой же их встрече, случившейся только через пятнадцать лет. Большую часть этого времени Ленард провел в Ост-Индии…»
– Произноси: «Ост-Индия», – говорит Адамс.
– Прошу вас, сэр, помолчите, – говорит леди.
Мальчик продолжал:
– «…в Ост-Индии, меж тем как Поль служил в армии своему королю и отечеству. На этих двух различных поприщах они встретили столь различный успех, что Ленард был теперь женат и вышел в отставку, располагая состоянием в тридцать тысяч фунтов; а Поль дослужился лишь до звания капитана пехоты и не имел за душою ни шиллинга.
Случилось так, что полк, в котором служил Поль, получил приказ стать на квартиры неподалеку от имения, приобретенного Ленардом. Этот последний, ставший теперь землевладельцем и мировым судьей, приехал на сессию суда в тот город, где стоял на постое его старый друг, – вскоре по его приезде туда. По какому-то делу, касавшемуся одного солдата, Полю случилось зайти в суд. Возмужалость, время, действие чужого климата так сильно изменили Ленарда, что Поль сначала не признал давно знакомые черты, но не так было с Ленардом: он узнал Поля с первого взгляда и, не сдержавшись, вскочил со скамьи и бросился его обнимать. Поль стоял сперва несколько смущенный, но друг быстро разъяснил недоразумение; и, вспомнив его, офицер тотчас ответил на объятия с горячностью, которая у многих зрителей вызвала смех, а кое в ком пробудила более высокое и приятное чувство.
Не буду задерживать читателя мелкими подробностями и скажу только, что Ленард стал просить друга в тот же вечер поехать вместе с ним к нему в имение. Просьба эта была уважена, и Поль получил от своего командира отпуск на целый месяц.
Если что-либо на свете могло еще увеличить счастье, ожидаемое Полем от посещения друга, то он получил это добавочное удовольствие, когда, прибыв в его дом, узнал в его жене свою старую знакомую, с которой встречался он раньше на зимних квартирах и которая всегда казалась женщиной самого приятного нрава. Такая слава установилась за нею среди всех ее близких, так как она принадлежала к той породе дам, каждая представительница которой именуется лучшей женщиной на свете.
Но как ни мила была эта дама, она все же была женщиной; иначе говоря, ангелом и не ангелом…»
– Ты, верно, ошибся, дитя, – воскликнул пастор, – ты прочел бессмыслицу.
– Так сказано в книге, – ответил сын.
Мистера Адамса властно призвали к молчанию, и Дик продолжал:
– «Ибо хотя по внешности она заслуживала наименования ангела, но в душе своей она была вполне женщиной. И самым примечательным и, может быть, самым губительным признаком этого служило присущее ей в высокой степени упрямство.
Прошло дня два с прибытия Поля, прежде чем проявились эти признаки, но скрывать их дольше оказалось невозможным. И она и ее муж вскоре перестали стесняться присутствием друга и возобновили свои споры с прежним рвением. Споры эти велись с крайним пылом и нетерпением, из-за какого бы пустяка ни возникали они первоначально. И пусть это покажется неправдоподобным, но самая маловажность предмета спора часто выставлялась оправданием упорства спорящих, как, например:
