– Прекрасно, делай, как хочешь, черт с тобой! Я больше не вмешиваюсь.
Уолтерс вдруг впал в ярость. Он начал молча раздеваться. Эндрюс лежал некоторое время на спине, глядя в потолок, потом тоже разделся, погасил свет и лег в постель.
Улица Пти-Жардэн – короткая улочка в районе, занятом товарными складами. Серая стена без окон тянулась по одной стороне улицы; на другой стороне сгрудились три старых дома, прислонившиеся друг к другу, так что казалось, будто крайние дома стараются из всех сил поддержать мансардную крышу центрального дома. Позади них возвышалось огромное здание с рядами темных окон.
Когда Эндрюс остановился и осмотрелся, он увидел, что улица совершенно пустынна. Зловещее безмолвие, висевшее над городом с того момента, как он вышел на улицу из своей комнаты, близ Пантеона, здесь, казалось, дошло до кульминационного пункта. В тишине он мог слышать мягкий звук шагов собаки, перебегавшей в отдалении через улицу. Дом с мансардной крышей был помечен восьмым номером. Фасад нижнего этажа был когда-то выкрашен в шоколадный цвет. На грязном окне около дверей было выведено белым: «Питейный дом».
Эндрюс толкнул дверь – она легко открылась. Где-то в глубине продребезжал звонок, оглушительно громкий в тишине улицы. На стене противоположной двери находилось испещренное пятнами зеркало, по стеклу которого звездой расходилась трещина; под ним стояли скамейка и три столика с мраморными досками.
Цинковая стойка заполняла третью стену. В четвертой стене была стеклянная дверь, заклеенная газетной бумагой. Эндрюс подошел к стойке. Звон колокольчика замер. Он ждал. Странное тревожное состояние овладело им. о всяком случае, подумал он, он зря тратит время; он должен действовать, если хочет устроить свое будущее. Он прошел к выходной двери. Колокольчик зазвенел снова, когда он открыл ее. В ту же минуту из двери, заклеенной бумагой, вышел человек. Это был толстый чина, в белой рубашке, с темными пятнами под мышками, туго стянутой у талии эластичным поясом, поддерживавшим желтые вельветовые брюки. Лицо у него было дряблое, зеленоватого оттенка; черные глаза его пристально глядели на Эндрюса сквозь голые веки; они казались какими-то длинными щелями над скулами. «Это и есть Ходя», – подумал Эндрюс.
– Ну? – сказал мужчина, занимая свое место за стойкой и широко расставив ноги.
– Пива, пожалуйста, – сказал Эндрюс.
– Нет пива.
– Тогда стакан вина.
Человек кивнул головой и, не спуская глаз с Эндрюса, крылся опять за дверью. Минуту спустя появился Крисфилд. Волосы у него были спутаны; он зевал и протирал кулаками глаза.
– Я только что встал, Энди. Пойдем внутрь.
Эндрюс последовал за ним через маленькую комнатку, заставленную скамейками и столиками, в коридор, в котором аммиачный запах щипал ему глаза, и поднялся по лестнице, покрытой грязью и мусором. Крисфилд отпер дверь, выходившую прямо на лестницу, и они вошли в большую комнату, окно которой выходило во двор.
Крисфилд осторожно закрыл дверь и, обернувшись, с улыбкой посмотрел на Эндрюса.
– Так ты тут живешь?
– Нас целая орава живет здесь.
Большая кровать, ничем не покрытая, на которой спал, завернувшись в одеяло, мужчина в темно-оливковом костюме, составляла всю меблировку комнаты.
– Нас трое спит на этой кровати, – сказал Крисфилд.
– Кто это? – воскликнул, приподнявшись, человек.
– Не беспокойся, Эл, это мой товарищ, – сказал Крисфилд. – Он снял форму.
– Господи, у вас хватило мужества? – сказал Эл.
Эндрюс пристально взглянул на него. Полотняная тряпка, в нескольких местах смоченная кровью, была обвязана вокруг его головы, а забинтованная рука его была подвешена. Рот его страдальчески искривился, когда он медленно опускал голову на постель.
– Товарищ, что ты с собой сделал? – воскликнул Эндрюс.
– Хотел вскочить на товарный поезд в Марсель.
– Для этого нужна практика, – сказал Крисфилд; он сел на кровать и начал снимать с себя сапоги. – Я опять лягу в постель, Энди. Я смертельно устал – всю ночь рубил капусту на рынке. Они дают там работу, не спрашивая, кто ты и откуда. Дай папиросу.
Эндрюс сел на постель в ногах у Крисфилда и бросил ему папиросу.
– Хотите курить? – спросил он Эла.
– Нет, я не могу курить. Я чуть с ума не схожу из-за этой руки. По ней проехало колесо… Я отрезал бритвой то, что осталось от мизинца.
Эндрюс видел, как пот катился с его лица, когда он говорил.
– Этот бедняга здорово намучился, Энди. Мы боялись позвать доктора, а сами не знали, что нужно сделать.
– Я достал немного чистого спирта и промыл им раны. Инфекции нет. Я думаю, что все сойдет благополучно.
– Откуда вы, Эл? – спросил Эндрюс.
– Из Сан-Франциско. Ах, я попробую заснуть. Я не сомкнул глаз ни на минуту целых четыре ночи.
– Почему вы не приняли веронал или что-нибудь в этом роде?
– Денег нет, Энди, цента нет лишнего.
– О, если бы были деньги, мы жили бы по-царски, – сказал Эл с нервным смешком.
– Вот что, Крис, – сказал Эндрюс, – я поделюсь с вами. У меня есть пятьсот франков.
– Слушай, не шути так.
– Вот тебе двести пятьдесят франков. Это не так много, как кажется.
– Скажи, как тебе удалось освободиться? – спросил Эл, поворачивая голову к Эндрюсу.
– Я удрал из дисциплинарного батальона.
– Расскажи, как это было, товарищ. Я забываю свою руку, когда говорю с кем-нибудь. Я бы был теперь дома, если бы не этот кабак в Эльзасе. Скажи, ты не находишь, что эти огромные махины-чепцы, в которых щеголяют там девушки, чертовски красивы? Я прямо с ума схожу всякий раз, как вижу их. Я возвращался из отпуска из Гренобля и проезжал через Страсбург, город есть такой. Мой полк стоял в Кобленце. Там-то я и встретился с Крисом. Конечно, мы куролесили в Страсбурге, и как-то я попал в один кабачок в подвале. Там, значит, девушка. Ну, познакомились. Она говорит: «Я зашла сюда, потому что ищу брата. Он в Иностранном легионе служит». Эндрюс и Крисфилд рассмеялись.
– Чего вы смеетесь? – продолжал Эл стремительно. – Честное слово, я готов сейчас жениться на ней, дайте только выпутаться из беды этой. Это самая лучшая девушка на всем свете. Она служила кельнершей в ресторане и, когда была свободна от службы, всегда носила этот эльзасский костюм… Ну, я, значит, и застрял. Каждый день я думал: ну, завтра поеду. Как-никак, война окончилась… надобности во мне там, в полку, никакой нет. Разве человек не имеет никаких прав? А тут полевая жандармерия начала очищать Страсбург, и мне пришлось удрать. И похоже на то, что мне уже не вернуться.
– Слушай, Энди, – сказал вдруг Крис, – пойдем вниз за какой ни на есть выпивкой.
– Хорошо.
– Слушай, Эл, тебе из аптеки ничего не нужно?
– Нет. Я ничего не буду делать; мне надо только полежать спокойно и промывать рану спиртом, чтобы не было инфекции. Однако сегодня первое мая. Вы сумасшедшие, если пойдете на улицу. Вы попадетесь. Говорят, сегодня будет бунт.
– Боже мой, а я и забыл, что сегодня первое мая! – воскликнул Эндрюс. – Они объявили всеобщую забастовку протеста против войны с Россией…
– Один молодец говорил мне, – прервал Эл резким голосом, – что может произойти революция.
– Идем, Энди, – сказал Крис, стоя в дверях.
На лестнице Эндрюс почувствовал, что Крисфилд крепко сжал его руку.
– Слушай, Энди! – Крис приблизил свои губы к уху Эндрюса и заговорил страстным шепотом. – Ты один знаешь… ты понимаешь, о чем я говорю. Ты – и этот сержант. Не говори ничего такого, что могло бы заставить молодцов здесь догадаться, слышишь?
– Хорошо, Крис, не буду, но, милый человек, ты не Должен так распускать свои нервы. Ты не единственный человек, который когда-либо застрелил и…
– Заткни глотку, слышишь! – злобно пробормотал Крисфилд.
Они сошли вниз молча. В комнате, смежной с баром, они нашли Ходю, читавшего газету.
– Он француз? – шепотом спросил Эндрюс.
– Не знаю, кто он такой. Он не из белых, готов держать пари, – сказал Крис, – но он честный малый.
– Вы знаете что-нибудь о том, что происходит сейчас? – спросил Эндрюс по-французски.
– Где? – Ходя поднялся, бросив на Эндрюса взгляд из уголков своих похожих на расщелины глаз.
– Снаружи, на улицах, в Париже, везде, где люди собрались под открытым небом и могут действовать. Что вы думаете о революции?
Ходя пожал плечами.
– Все возможно, – сказал он.
– Как вы думаете, они могут на самом деле свалить армию и правительство вот так, в один день?
– Кто? – вмешался Крисфилд.
– Кто? Народ, Крис, обыкновенные люди, вроде нас с тобой, которым йадоела вечная муштровка, которым надоело, что их топчут ногами такие же люди, как они сами, но только более счастливые, сумевшие поладить с общественным строем.
– Вы знаете, что я сделаю, когда начнется революция? – вмешался Ходя. – Я пойду прямо к одному из ювелирных магазинов на улице Ройяль, набью себе полные карманы бриллиантами и вернусь домой.
