Ознакомительная версия.
Морель посмотрел на Форсайта.
– Джек, тот тип на скале… Первый, в которого я выстрелил. Ты не знаешь, я в него попал?
– Я видел, как он упал в озеро. И не поднялся. К тому же по нему прошли слоны.
– Хорошо.
Морель повернулся к Хабибу.
– Я был с самого начала уверен, что это затея вашего дружка де Вриса, – сказал он. – Он один достаточно хорошо знает эти места, чтобы рассчитать удар… Я его предупреждал.
И вас тоже. Я ему обещал, что если замечу поблизости от слонов, то его укокошу. И я это сделал.
Хабиб явно растерялся. Лицо его посерело, зубы стиснули сигару. Потом лицо разгладилось, на нем снова появилась насмешливая улыбка. Он потряс головой и толстыми пальцами вынул сигару изо рта.
– Если я вас правильно понял, он все же улизнул у меня из рук, – проговорил Хабиб неожиданно весело. – Раз или два мне удалось его удержать, но рано или поздно это должно было случиться. Inch’Allah! Придется искать другого товарища по несчастью…
Он выплюнул окурок сигары и слегка задумался. Потом разразился добродушным хохотом, который вовсе не казался деланным.
– Ну-ну! Уж это-то не помешает мне держаться на плаву!
Когда Филдс узнал, каковы были отношения, которые связывали Хабиба с его молодым подопечным, он мог лишь восхититься спокойствием и основательностью этого негодяя с могучими ляжками, размах которого поначалу недооценил.
Через несколько лет Филдс встретился с Хабибом в Стамбуле, в баре отеля «Хилтон», где как раз остановился. Он скучал в одиночестве над бокалом мартини, как вдруг услышал здоровый смех и огромная лапища стукнула его по плечу. Это был Хабиб – со свежевыкрашенной бородой, в ловко сидевшем на нем кителе капитана дальнего плавания торгового флота одной из стран Центральной Америки, – «Можете поверить, месье, груз – апельсины! На это раз настоящие апельсины! Клянусь!» Филдс приехал в Стамбул в момент напряженных отношений между Турцией и Грецией; со дня на день ждали каких-нибудь событий, и Хабиб мог снабдить его кое-какими интересными, не предназначенными для широкой публики сведениями. (Блокада Кипра английскими военными кораблями не мешала контрабанде оружием.) Он оказался на редкость хорошо осведомленным. Потом они заговорили о деле Мореля и об их встрече на озере Куру. «Помните, вы тогда повернулись к Морелю, чтобы спросить, не можете ли чем-нибудь помочь? Вот когда вы меня насмешили! Почему? Да потому что вы уже спасли ему жизнь, поэтому ваш вопрос и показался мне таким уморительным. Конечно, я могу объяснить, каким образом: три молоденьких ученика Вайтари – Маджумба, Н’Доло и третий, не помню, как его звали, такой чертовски красивый мальчик, – ну вот, они решили казнить Мореля как изменника. Втроем даже провели в Хартуме нечто вроде трибунала, судили его за измену и приговорили к смерти еще до приезда на Куру. Кажется, Морель обманул их во время вылазки в Сионвилль, ни единым словом не упомянул об идеологических мотивах, ради которых просил поддержки. Не сказал ни слова о независимости Африки. В своем манифесте, – помните, в том, который заставил напечатать в местной газете, – он заявил, что его действия не имеют никакой политической подоплеки; это их взбесило, потому что они-то поехали только ради нее. Они вернулись в Хартум, кипя от негодования, торжественно его осудили и приговорили к смерти. Приехав на Куру, они стали настаивать, чтобы Вайтари разрешил им привести приговор в исполнение. Если бы не ваше присутствие, Мореля бы пристукнули как крысу, – но Вайтари не составило труда им объяснить, что раз здесь находится знаменитый журналист, о казни не может быть и речи. Помните, как он поспешил выйти из хижины?
Так вот, он направился утихомиривать троих ребятишек… А вы еще спрашиваете у Мореля, чем бы ему помочь… Вот смехота! Ах, скажу я вам, хорошее было времечко! К несчастью, такие забавники, как Морель, не каждый день встречаются… Обидно. Не так уж часто имеешь возможность получить удовольствие… « – Он молча поковырял в зубах. – „Ничего не поделаешь, такова жизнь, inch’Allah!“ – заключил он с легким сожалением.
Филдс еще немного постоял в хижине, где никто не произносил ни слова, не зная, чем бы подбодрить пленников. В голову ему приходили только какие-то туманные, малоубедительные ссылки на реакцию американского общественного мнения, «которое принимает происходящее близко к сердцу и требует охраны слонов», – фраза, встреченная Форсайтом иронической улыбкой. Морель не обращал на него ни малейшего внимания. Минна глубоко вздохнула и вытерла слезы.
– Будем продолжать, сколько сможем, – сказал Пер Квист.
– С каким оружием? – спросил Морель и повернулся к Филдсу.
– Вот вы меня спросили, чем можете нам помочь. Вы могли бы уговорить Вайтари оставить нам оружие и припасы. В конце концов, его интересует только одно: чтобы заговорили о восстаниях в Африке, и я не понимаю, почему бы ему вам отказать…
Филдс вдруг понял, что с тех пор, как Морель узнал о провале конференции в Африке, он ни на секунду не переставал строить планы будущей кампании. Журналиста утешало, что он может хоть что-то сделать; он пообещал, что попробует, и вышел, твердо решив добыть для Мореля оружие и припасы, даже если для того понадобится злоупотребить своим положение и украсть то и другое в ночной темноте. Он нашел Вайтари на отмели, тот с жаром спорил с двумя молодыми неграми, которые выглядели крайне чем-то недовольными. Третий парень, казавшийся взволнованным и несколько смущенным, держался в отдалении. В голосе Вайтари звучал гнев. При появлении Филдса спор же сразу прекратился, и оба молодых человека неприветливо поглядели на репортера. Просьба журналиста явно удивила и рассердила Вайтари, но, немного подумав, он согласился ее удовлетворить. Казалось, Морель его больше совсем не интересует, зато очень заботит, какое впечатление на Филдса произвели его слова и то, что тут произошло. Почувствовав, какое значение придает ему бывший депутат Уле, Филдс повел себя довольно сдержанно, заявив, что пока не успел еще все хорошенько обдумать; потом пошел на озеро, чтобы сделать несколько снимков; стрельба там хоть и стала реже, но по-прежнему продолжалась – на дальних излучинах и в тростниках. Он попытался определить, что за людей набрал Вайтари. И выяснил, что почти все они из южного Судана, владеют начатками английского языка и обращаются слегка по-военному – «сэр». Но на все его вопросы они только широко скалили зубы и отказывались отвечать. Он сильно удивился, обнаружив среди них четырех белых, – двух немцев, прибалта и словака, – все они дезертировали из Иностранного Легиона и уже давно прониклись полным безразличием относительно того, «с кем и против кого» воюют, при условии, что их профессиональные услуги щедро оплачиваются, чего, как видно, в Легионе не было, – ни этого, ни длинного срока службы они ему простить не могли. Во время передышки они охотно давали себя фотографировать, как люди, свободные от всяких обязательств, которые побуждали бы их оставаться неузнанными.
Они жаловались на суданцев, которые стреляли «как новобранцы», что в устах крепкого, белокурого словака звучало страшным оскорблением; считали, что хорошо обученные стрелки, учитывая пассивность слонов, могли поначалу забивать от семи до десяти животных на каждое ружье. Однако в значительной мере утратили словоохотливость, когда Филдс попытался узнать, для какой цели они приехали в Хартум; немец в конце концов сказал, что они «ждали» и были там «в распоряжении»… Филдс заметил, что их экспедиция носила откровенно военный характер. Они имели при себе даже повара и провиант; единственное опасение, которое они высказали, – чтобы на обратном пути их не схватила суданская полиция, «хотя у нее есть и другие заботы».
Жара достигла апогея; над озером кружили слетевшиеся со всех сторон грифы. Филдс удивился, увидев в воде целую толпу негров, сбежавшихся неизвестно откуда, чтобы с ножами наброситься на мясо.
Он пытался подсчитать, сколько слонов погибло за день, но счет каждый раз получался другой. Эта цифра интересовала его в первую очередь потому, что он хотел хотя бы приблизительно оценить, сколько может нажить на экспедиции Вайтари и сколько оружия сможет приобрести. К концу дня было убито сто пятьдесят слонов, из них восемьдесят четыре с бивнями; если брать в среднем по сорок фунтов за пару бивней, это составит около трех тысяч пятисот египетских фунтов. Пулемет «томпсон» сейчас стоит на Среднем Востоке пятьдесят фунтов; ящик с двадцатью четырьмя гранатами – сто фунтов, ручное оружие – от десяти до пятнадцати фунтов, в зависимости от состояния; карабин «беретта» – двадцать фунтов; цены колебались в пределах пятидесяти процентов, в соответствии с политической ситуацией и состоянием рынка. Дезертира из Иностранного Легиона нанимали за пятьдесят фунтов в месяц.
Филдс высчитал, что от доходов своей экспедиции Вайтари мог экипировать и содержать в течение трех месяцев человек двадцать «добровольцев»… Чего, естественно, помимо того, что это не удовлетворяло его честолюбивых замыслов, но и не хватало на то, чтобы разжечь беспорядки в одной из наиболее мирных и наилучшим образом управляемых африканских колоний. Но главной целью Вайтари было покончить с мифом вокруг слонов, предстать перед глазами всего мира подлинным вождем восстания в Африке. В конце концов Филдс довольно грубо спросил об этом у самого Вайтари. Тот спокойно подтвердил правоту предположений репортера, признав, что, конечно, сам все тщательно обдумал.
Ознакомительная версия.
