Тетушка обратилась ко мне необыкновенно величественно.
— Ты поймешь, Луцилла, что после таких слов мне остается только выйти из комнаты. Если ты в состоянии образумить мистера Гроссе, скажи ему, что он может обратиться ко мне со своими извинениями и объяснениями письменно.
Произнеся эти высокопарные слова ледяным тоном, мисс Бечфорд вытянулась еще более и величественно выплыла из комнаты.
Гроссе не обратил никакого внимания на оскорбленную тетушку. Он стоял, засунув руки в карманы и глядя в окно. Когда дверь затворилась, Оскар вышел из угла, в котором сидел надувшись с тех пор, как мы вошли в комнату.
— Нужен я здесь? — спросил он.
Гроссе готов был ответить на вопрос еще менее учтиво, чем он был задан, но я остановила его взглядом.
— Мне надо поговорить с вами, — шепнула я ему.
Он кивнул и, повернувшись резко к Оскару, спросил его:
— Вы живете в этом доме?
— Я живу в гостинице на углу.
— Отправляйтесь в свою гостиницу и ждите там, пока я не приду к вам.
К моему величайшему изумлению, Оскар не протестовал против такого повелительного обращения. Он молча простился со мной и вышел из комнаты. Гроссе взял стул и уселся напротив меня с отеческим видом.
— Ну, моя милочка, — сказал он. — О чем же вы тосковали с тех пор, как я не видел вас? Откройтесь во всем вашему папаше Гроссе. Начинайте скорей.
Он, вероятно, истощил свое неудовольствие с тетушкой и с Оскаром. Он произнес эти слова более чем ласково, почти нежно. Его сердитые глаза как будто смягчились под его очками, он взял мою руку и гладил ее, чтобы приободрить меня.
В моем дневнике записаны некоторые вещи, которые я, конечно, не могла сказать ему. Утаив их и не касаясь мадам Пратолунго, я совершенно откровенно призналась врачу, как изменилось мое отношение к Оскару и что я теперь уже не так счастлива с ним, как была прежде.
— Я не больна, как вы полагаете, — объяснила я. — Я только недовольна собой и падаю духом, когда думаю о будущем.
Открывшись ему таким образом, я задала вопрос, который решила задать, лишь только увижу Гроссе.
— Восстановленное зрение, — сказала я, — сделало меня другим существом. Приобретя чувство зрения, я утратила чувствительность, которой владела, когда была слепа. Я хочу знать, возвратится ли она, когда я привыкну к новому своему положению. Я хочу знать, буду ли опять когда-нибудь так счастлива в обществе Оскара, как в былое время, прежде чем вы начали лечить меня, в те блаженные дни, когда я вызывала сожаление, когда люди звали меня «бедная мисс Финч»?
Я хотела сказать больше, но Гроссе (неумышленно, мне кажется) внезапно прервал меня. К моему удивлению, он выпустил мою руку и резко отвернулся от меня, как будто ему был неприятен мой взгляд. Его большая голова склонилась на грудь. Он поднял руки, мрачно сжал их и опустил на колени. Его странное поведение и еще более странное молчание так смутили меня, что я потребовала, чтоб он объяснился.
— Что с вами? — спросила я. — Почему вы не отвечаете мне?
Он встрепенулся и обнял меня с удивительной нежностью, необычной для такого грубого человека.
— Ничего, дорогая моя, — ответил он. — Я не в духе. Ваш английский климат иногда заражает вашим английским сплином и иностранцев. Я тоже заразился им. Английский сплин в немецкой внутренности! So! Я пойду выгоню его и возвращусь к вам опять бодрым.
После такого странного объяснения он встал и попытался дать мне ответ, необыкновенно загадочный, на вопрос, который я ему задала.
— Что же касается прочего, — сказал он, — да, конечно, да. Вы вскружили ему голову. Вы говорите, что ваше зрение мешает вам чувствовать. Когда ваше зрение и ваше чувство привыкнут друг к другу, ваше зрение останется на своем месте, ваше чувство возвратится на свое. Одно уравновесит другое. Вы будете чувствовать, как чувствовали прежде, вы будете видеть, как видели прежде, все в одно время, и все пойдет по-старому. Вот вам мое мнение. Теперь отпустите меня прогнать мой сплин. Я обещаю вам вернуться с хорошим настроением. До свидания, моя Финч, до свидания.
Сказав это, он с большой поспешностью, как будто желая уйти поскорее, поцеловал меня в лоб, надел свою истрепанную шляпу и выбежал из комнаты.
Что это значит?
Продолжает ли он считать меня серьезно больной? Я слишком утомлена, чтобы пытаться понять моего старого доктора. Теперь час ночи, а мне еще нужно записать все, что случилось вчера. Глаза мои начинают болеть и, странно, я едва видела, как писала две или три последние строчки. Чернила как будто побелели. Если бы Гроссе видел, что я делаю теперь! Последние слова, которые он сказал мне, уезжая к своим лондонским пациентам, были: «Не смейте ни читать, ни писать, пока я не приеду к вам опять». Хорошо ему говорить! Я так привыкла к моему дневнику, что не могу жить без него. Однако теперь я должна остановиться по очень убедительной причине. Несмотря на то, что я поставила на мой стол три зажженные свечи, я совсем не вижу, что пишу.
В постель! В постель!
(Замечание. Я нарочно не прерывала моего извлечения из дневника Луциллы до этого места. Здесь она останавливается, и именно здесь надо упомянуть о некоторых обстоятельствах, о которых она тогда ничего не знала.
Вы видели, как верный инстинкт старался внушить ей, что она жертва жестокого обмана, и как все старания были тщетны. Вопреки самой себе она боится человека, уговаривающего ее бежать с ним, хотя он выдает себя за ее жениха. Луцилла замечает слабые места в обвинении, выдвинутом против меня Нюджентом, а именно: недостаток побудительных причин для поступков, в коих он меня обвиняет, и невероятность предположения, что я замышляю (без всякого личного интереса) женить на ней человека, которого она не любит. Она замечает эти странности, но что они действительно означают, остается для нее, конечно, тайной.
До сих пор ее странное и печальное положение было, без сомнения, понятно вам. Но могу ли я быть вполне уверена, что вы так же хорошо понимаете, как велик был вред, причиненный ей беспокойством, разочарованием и сомнениями, терзавшими Луциллу в самое критическое время ее жизни?
Я имею основательную причину сомневаться в этом, так как все ваши сведения почерпнуты из дневника, а дневник показывает, что она сама этого не понимала. Я полагаю, что мне пора выйти на сцену и показать, что думал о ней доктор, рассказать вам, что произошло между Гроссе и Нюджентом, когда немец пришел в гостиницу.
Само собой разумеется, что я пишу, основываясь на том, что узнала в позднейшее время от самих действующих лиц. Относительно частностей источники противоречат, относительно результата они согласны.
Увидев Нюджента в Рамсгете, Гроссе был, конечно, поражен. Знакомый немного с тем, что произошло в Димчорче, он тотчас же понял, под чьим именем Нюджент представился Луцилле. Доктор не мог не убедиться после того, что видел сам и услышал от Луциллы, что мистификация производит на нее самое плохое действие. Придя к такому заключению, Гроссе, не колеблясь, исполнил лежавшую на нем обязанность. Он отправился в гостиницу, где ожидал его Нюджент, и объяснил цель своего посещения следующими словами:
— Укладывайтесь и убирайтесь!
Нюджент хладнокровно подал ему стул и попросил его объясниться.
Гроссе отказался от стула, но не отказался объясниться в выражениях, по-разному передаваемых двумя сторонами. Сличив показания, я полагаю, что Гроссе сказал следующее или почти следующее.
— В качестве доктора, мистер Нюджент, я по-прежнему отказываюсь вмешиваться в семейные дела, касающиеся моей пациентки, но не касающиеся меня. Обязанности мои относительно мисс Финч не имеют ничего общего с семейными затруднениями. Мои обязанности — восстановить зрение молодой особы. Когда я нахожу, что здоровье ее улучшается, я не спрашиваю, кто или что этому способствует. Какие бы мошеннические проделки вы ни творили над моей пациенткой, мне до них нет дела, более того, я сам готов воспользоваться ими, пока они для нее полезны. Но лишь только я замечаю, что ваш семейный заговор начинает вредить ее здоровью и ее спокойствию, я вмешиваюсь как доктор и пресекаю его по медицинским соображениям. Вы вызываете у моей пациентки такое душевное волнение, которое при ее нервном темпераменте не может продолжаться, не причиняя серьезного вреда ее здоровью, а следовательно, и ее зрению. Я этого не допущу. Я говорю вам прямо: укладывайтесь и уезжайте. Я больше ни во что не вмешиваюсь. После того что вы сами видели, я предоставляю вам решить, следует ли возвратить к мисс Финч вашего брата или нет. Я говорю только — уезжайте. Придумайте что угодно, но уезжайте, пока не сделали еще большего зла. Вы качаете головой. Не знак ли это, что вы отказываетесь? Подумайте день, прежде чем решитесь. Меня ждут в Лондоне пациенты, к которым я должен вернуться сегодня. Но послезавтра я приеду сюда опять и если найду вас здесь, то расскажу мисс Финч, какой вы Оскар Дюбур. Она в таком положении, что я нахожу менее опасным нанести ей этот удар, чем подвергать медленному мучению, причиняемому вашим присутствием. Мое последнее слово сказано. Я уезжаю через час. Прощайте, мистер Нюджент. Если вы умный человек, вы присоединитесь ко мне на станции.
