– Если бы не Тухачевский, не катились бы, – коротко и зло сказал Львов. Сказал, как выстрелил.
За столом наступила тишина. Казалось, Львов скажет сейчас что-то еще, такое же холодное и резкое, но он ничего больше не сказал, а, придерживая левой рукой куриную ножку, обернув ее кончик кусочком линованной бумаги, по случаю гостей нарезанной из тетрадок вместо салфеток, счищал с нее мясо вынутым из кармана маленьким перочинным ножом.
С середины 1937 года Тухачевский считался предателем, и к этому уже привыкли. Но чем дальше шла война, тем меньше в армии любили говорить на эти темы. Они все дальше отодвигались куда-то не то в прошлое, не то в сторону. И от внезапных слов Львова всем стало не по себе.
– А ты где был тогда? Помнится, на Перекопе? – нарушив молчание, обратился Батюк к Серпилину.
– В северной Таврии и на Перекопе, полком командовал, – сказал Серпилин.
Ему показалось, что, хорошо зная, где он в то время был, Батюк нарочно задал этот вопрос после слов Львова.
Он посмотрел на Львова – все еще держит бумажкой, чтоб к пальцам не прилипло, и стругает своим перочинным ножом курицу…
– Я тогда в тифу лежал, – сказал Батюк. – Первая конная с Западного Буга на Каховку пошла, а я как дурак – в тифу.
Он встал, так и не дав Львову достругать свою курицу.
– Если вопросов нет, поехали. – Батюк застегнул верхний крючок на кителе и разгладил пальцами усы.
– Товарищ командующий, есть срочный вопрос, – сказал Серпилин; он помнил, что вопрос надо задать как можно скорей, но ждал, когда кончится обед.
– Какой?
– Может, пройдем к начальнику штаба? Хотел бы на карте…
– Давай здесь, – сказал Батюк. – Я твою карту наизусть помню. Слушаю.
Серпилин начал с того, что авиаторы сегодня еще раз подтвердили пункт расположения штаба немецкого армейского корпуса.
– Тебе еще раз подтвердили, а мне еще не докладывали, – ревниво сказал Батюк.
– Это в моей полосе, – сказал Серпилин. – А вас на месте не было.
– Ладно, – усмехнулся Батюк. – Вернемся – разберемся, почему такие вещи тебе раньше меня докладывают. В чем твой вопрос? Хочешь, чтоб ударили по этому штабу?
– Да.
– Ударим.
По выражению его лица было видно, что он настроен сейчас же ехать. Но Серпилину еще предстояло самое трудное.
– У нас есть предложение и просьба, – сказал он.
– Просьба?
На недовольном лице Батюка можно было прочесть тот упрек, которого Серпилин заранее ждал: «Сколько тебе дали, всех соседей раздели, чтобы тебе дать! Себя самих раздели, фронтовых резервов в обрез оставили – все тебе! Какие еще у тебя просьбы?»
Но Серпилин все равно сказал то, что собирался: о прибывшем в распоряжение фронта дальнобойном артиллерийском полке и о необходимости временно подчинить его армии для удара по штабу немецкого армейского корпуса.
Пока Серпилин говорил все это, Батюк медленно багровел. Сдерживал себя, но не сдержал.
– Не дам! – отрезал он и, надев на голову фуражку, которую до этого держал в руках, дернул ее за козырек, надвинув на лоб.
– Товарищ командующий, разрешите… – начал было Серпилин.
– Не разрешу! Совсем обнаглели. Думаете, одна ваша армия на весь фронт? Слали им, слали, – как в ненасытную прорву, чего только не дали! А ему еще надо! Полк, понимаешь, ко мне вчера пришел! Вчера пришел, а сегодня уже тебе его отдай? А откуда вам известно, что к нам этот полк пришел? Кто вам эти сведения сообщил? Ты, что ли, Ланской, сообщил им? – спросил Батюк, повернувшись к стоявшему позади него полковнику.
– Оперативное управление ничего никому не сообщало, товарищ командующий, – сказал полковник. – Прибытие резервов из Ставки Главного командования по положению строго секретно.
– Для кого секретно, а для кого и нет! Для них, выходит, не секретно. – Батюк уже пошел к машине, но на ходу повернулся и сказал: – По делу надо бы еще спросить – откуда об этом знаете?
– А может, и в самом деле надо спросить, – сухо сказал молчавший до того Львов.
– Надо бы, да неохота, – махнул рукой Батюк. – Все равно начальники сухими из воды выйдут, а какой-нибудь стрелочник виноват окажется. Не хочу мараться перед самым наступлением, а то бы спросил. А полка не дам, и не думай! – еще раз повторил он.
И когда повторил это «не дам» во второй раз, Серпилин подумал: Батюку все же запала в голову мысль, что полк просят для дела. Но в том состоянии гнева и даже обиды на Серпилина, в каком он сейчас находился, не мог дать хода этой здравой мысли.
– За хлеб-соль спасибо, – сказал Батюк, садясь в машину. – Думал, даром нас похарчили, оказывается, не даром! Завтра на НП встретимся. – Он приложил руку к фуражке.
– Товарищ командующий фронтом, – подал голос стоявший у самой машины Кузьмин, – разрешите вас проводить до границы армии?
– Провожайте, коли вам больше делать нечего, – сказал Батюк, – только на своей, – и махнул водителю: – Давай!
Львов сухо и не спеша простился за руку с Серпилиным и Бойко и сел в свою «эмку». По выражению его лица Серпилин понял, что он все же выяснит, откуда у них в армии сведения об этом полке из резерва Главного командования.
Кузьмин насмешливо мотнул головой, крякнул по-стариковски и полез в свой «виллис», запасливо оказавшийся тут же рядом, у столовой…
– Ты, Федор Федорович, не слыхал еще в ту мировую войну рассказ: что есть субординация?
– Не слыхал, – сказал Серпилин.
– Вернусь доложить, как сопроводил, расскажу.
Машина Кузьмича развернулась и ушла вслед за двумя первыми. Серпилин и Бойко остались вдвоем.
– Чего вы расстроились, Федор Федорович? – спросил Бойко, глядя на Серпилина. – Плюньте.
– На форму плюнуть могу. А на содержание – не вправе. Пусть бы хоть обматюкал, но полк дал. Не хочу с этим мириться, что не внял голосу рассудка. Конечно, отсюда, из армии, не все видно, но убежден, что этот полк завтра нигде с большей пользой не задействует, чем там, где мы предложили! Вот вроде меняется человек на твоих глазах к лучшему, а потом вдруг наткнешься и видишь: в одном изменился, а в другом какой был, такой и есть.
– Пойдемте поработаем, – предложил Бойко.
– А что же еще делать? Слезы лить? Пошли.
Они проработали минут тридцать. Раздался звонок, и Бойко взял трубку.
– Бойко слушает. Да, здесь. А ты бы после позвонил, не отрывал сейчас. Работает командующий, не до тебя, – сказал Бойко с той властной повадкой, которая замечалась у него и раньше, а после того, как исполнял обязанности командарма, еще усилилась. – Никитин звонит. – Бойко повернулся к Серпилину, держа трубку в руке. – Говорит, всего на минуту вас оторвет.
Серпилин взял трубку, подумав, что начальник особого отдела армии Никитин, скорее всего, звонит в связи с неутверждением приговора над тем сержантом. Но Никитин звонил совсем о другом.
– Извините, товарищ командующий, что оторвал, – быстро сказал он в трубку. – Ко мне временно прибыл один человек. Уверен – вы его увидеть захотите. Прошу назначить время, когда могу с ним зайти.
Серпилин чуть не поддался первому желанию спросить, что это за человек, имя и должность которого почему-то не назвал Никитин, но удержался и, сказав, чтобы Никитин зашел в двадцать один час, добавил:
– Сперва один. – Когда клал трубку, заметил скользнувшее по лицу Бойко выражение любопытства и мимолетно улыбнулся: – Секреты разводит. Видимо, лично, а не по телефону доложить хочет.
Они проработали еще полчаса, когда раздался второй звонок. Бойко снова взял трубку и сразу передал ее Серпилину:
– Командующий фронтом!
– Принимай то хозяйство, о котором просил, – с места в карьер, не называя Серпилина ни по фамилии, ни по имени и отчеству, сказал Батюк. – Уже приказал, чтоб отдали завтра до конца дня в твое распоряжение. Но на дальнейшее не рассчитывай, отберу. – Батюк ничего не добавил и, не прощаясь, положил трубку.
«Нелегко ему далось пересилить себя, а все же, пока доехал до соседа, пересилил!» – подумал Серпилин и весело сказал Бойко, чтоб тот звонил Маргиани – пусть начинает действовать по плану.
– Даже «спасибо» не успел сказать командующему фронтом. Сразу трубку бросил!
Бойко позвонил Маргиани и, переговорив с ним, озабоченно сказал Серпилину:
– Помяните мое слово, как только займем эту рощу, командующий фронтом сразу же пошлет лично от себя проверять, что там стояло и как мы ударили – в яблочко или нет.
– Ну и правильно, что пошлет, – сказал Серпилин. – Не задарма же давать такое хозяйство!
Они радовались, что получили артиллерийский полк, который ударит по штабу немецкого корпуса, и в то же время заранее беспокоились: что покажет проверка после того, как мы займем этот нынешний пункт расположения немецкого штаба.
И в том, как они запросто говорили об этом сейчас, накануне наступления, незаметно для них самих сказывались все те перемены, которые произошли в армии к четвертому году войны.
