— Вас хочет видеть какой-то мужчина, ужасный субъект. Он не больной и говорит, что не коммивояжер. Визитной карточки у него нет. Его фамилия — Боленд.
— Боленд? — повторил рассеянно Эндрью. И — вдруг лицо его просветлело. — Уж не Кон ли Боленд? Впустите его, сестра. Скорее!
— Но вас дожидается пациент. А через десять минут придет миссис Робертс.
— Ну, и пускай приходит! — бросил он с раздражением. — Делайте то, что я сказал.
Шарп вспыхнула от его тона. У нее просился на язык ответ, что она не привыкла, чтобы с нею так разговаривали. Она фыркнула и вышла с высоко поднятой головой. Через минуту она впустила Боленда.
— О, Кон! — сказал Эндрью, вскакивая с места.
— Алло, алло, алло! — прокричал Кон, прыгнув вперед с широкой, веселой улыбкой. Это был рыжий дантист собственной персоной, ничуть не изменившийся, такой же неряшливый в своем слишком широком лоснящемся синем костюме и расхлябанных коричневых башмаках, как будто он только что вышел из своего деревянного гаража, может быть, чуточку постаревший, но такой же бурный, неукротимый, взлохмаченный, сыпавший восклицаниями. Он крепко ударил Эндрью по плечу. — Ей-Богу, Мэнсон, страшно приятно увидеть вас опять! Выглядите вы замечательно, замечательно! Я бы вас узнал среди миллиона людей. Да, да, подумать только! А шикарно вы тут устроились! — Он, сияя, посмотрел на кислую Шарп, которая презрительно наблюдала за ним. — Эта лэди не хотела меня пускать, пока я ей не сказал, что я тоже причастен к медицине. Святая правда, сестрица! Этот франт, у которого вы служите, не так давно работал в том же жалком обществе медицинской помощи, где я. В Эберло. Если когда-нибудь очутитесь проездом в наших местах, загляните к нам, и мы вас угостим чашкой чая. Всякий друг моего старого друга Мэнсона для нас желанный гость!
Шарп только посмотрела на него и вышла из комнаты. Но на Кона это не произвело никакого впечатления, — он продолжал сыпать словами, захлебываясь чистой и простодушной радостью. Когда Шарп вышла, он, повернувшись к Эндрью, воскликнул:
— Красавицей ее назвать нельзя, Мэнсон, дружище! Но приличная женщина, головой ручаюсь. Ну, ну, как же вы поживаете? Как поживаете?
Он не выпускал руки Эндрью, тряс ее и весь расплывался в улыбке.
Эндрью очень обрадовало появление Боленда в этот гнетущий день. Освободившись, наконец, из рук Кона, он бросился в кресло, чувствуя, что снова становится человеком. Он пододвинул Кону папиросы, и тот, сунув большой палец одной руки подмышку, а другой сжимая мокрый конец зажженной папиросы, изложил причину своего приезда.
— Мне полагался небольшой отпуск, Мэнсон, и, кроме того, у меня кое-какие дела тут, так что жена велела мне собираться и ехать. Видите ли, я работал над изобретением пружины для закрепления ослабевших тормозов. Трудился над этим все ночи напролет. Но черт бы их побрал, никто не хотел и взглянуть на мое изобретение. Ну, да ничего, мы его продвинем. Однако это дело не такое важное, как второе. — Кон стряхнул пепел на ковер, и лицо его приняло серьезное выражение. — Слушайте, Мэнсон: тут речь идет о Мэри, — вы, наверное, помните Мэри, потому что, должен вам сказать, она не забывает вас. Она очень плохо себя чувствует в последнее время, совсем неважно. Мы ее водили к Луэллину, но ни черта не вышло, ничем он ей не помог. — Кон вдруг разгорячился, заговорил хриплым голосом. — Представьте себе, Мэнсон, он имел нахальство заявить, что у нее начальная стадия туберкулеза, как будто бы с этим не покончено раз и навсегда в нашей семье с тех пор, как мой дядя Дэн пятнадцать лет тому назад уехал в санаторий. Теперь слушайте, Мэнсон, — хотите вы сделать что-нибудь во имя нашей старой дружбы? Мы слыхали, что вы стали большим человеком, ведь в Эберло только и речи, что о вас. Не осмотрите ли вы Мэри? Вы не можете себе представить, как эта девочка в вас верит, мы и сами верим — миссис Боленд и я. Ну вот, она мне и говорит: «Сходи к доктору Мэнсону, если его разыщешь. И, если он согласен осмотреть нашу девочку, мы ее отправим в Лондон в любое время, когда ему удобно». Ну, что же, Мэнсон? Если вы слишком заняты, вам стоит только сказать, и я могу убраться восвояси.
На лице Эндрью выразилось огорчение.
— Не говорите таких вещей, Кон. Разве вы не видите, как я вам рад? И Мэри... бедная девочка... вы знаете, что я сделаю для нее все, все, что смогу.
Не замечая многозначительных появлений в кабинете сестры Шарп, он тратил драгоценное время на разговор с Коном, пока она, наконец, не выдержала.
— Вас ждет уже пять пациентов, доктор Мэнсон. И вы больше чем на час задержали всех, кому назначено определенное время. Я больше не могу придумывать предлоги, и я не привыкла так обращаться с пациентами.
Даже и после этого Эндрью никак не мог расстаться с Коном и проводил его до двери на улицу, навязывая ему свое гостеприимство.
— Я не намерен вас так скоро отпустить домой, Кон. На сколько времени вы приехали? Три-четыре дня? Отлично. А где вы остановились? В Вестленде? Почему бы вам лучше не перебраться ко мне, это же близко оттуда. И у нас места сколько угодно. В пятницу вернется Кристин. Она вам очень будет рада, Кон, очень. И мы поболтаем втроем о старых временах.
На другой день Кон со своим мешком перебрался на Чесборо-террас. После вечернего приема они с Эндрью отправились в мюзик-холл. В обществе Кона все доставляло удовольствие. Он охотно смеялся, и смех его сперва отпугивал, потом заражал соседей. Люди оборачивались и сочувственно улыбались Кону.
— О Господи! — Кон ерзал на месте. — Заметили этого парня? С велосипедом!
Во время антракта они стояли в буфете, Кон — сдвинув шляпу на затылок, с пеной на усах, широко расставив коричневые башмаки.
— Не могу вам передать, какое удовольствие вы мне доставили, Мэнсон! Вы — сама любезность!
Простодушная благодарность Кона заставила Эндрью почувствовать себя грязным лицемером.
Потом они ели бифштекс и пили пиво у Кэдро. Воротясь домой, развели огонь в камине и уселись беседовать. Они говорили и курили и опять пили пиво, бутылку за бутылкой. Эндрью забыл на время обо всех сложностях высококультурного существования. Нервное напряжение, которого требовала его большая практика, перспективы работы в предприятии Ле-Роя, надежды на выдвижение в больнице Виктории, состояние его вкладов, нежное тело Франсиз Лоренс, страх перед обвиняющим взглядом Кристин — все, все потеряло остроту, отошло на задний план, когда Кон выкрикивал:
— А помните, как мы воевали с Луэллином? Экхарт и остальные пошли против нас (Экхарт все тот же и шлет вам привет), и тогда мы с вами засели вдвоем и выпили все пиво.
Но прошел еще день, и неумолимо приблизился момент встречи с Кристин. Эндрью потащил ничего не подозревавшего Кона к концу перрона, внутренне злясь на то, что недостаточно владеет собой, и видя в Боленде свое спасение. Сердце его билось от болезненного нетерпения, когда поезд подошел к станции. Он пережил потрясающую минуту испуга и раскаяния при виде знакомого худого лица среди толпы чужих, с жадным ожиданием обращенного к нему. Затем все заслонилось усилием изобразить беззаботную сердечность,
— Алло, Крис! Мне уже казалось, что ты никогда не вернешься. Да, да, посмотри на него. Это Кон и никто другой! И ни на один день не постарел. Он гостит у нас, Крис, — мы тебе все расскажем по дороге. Автомобиль мой на улице. Ну, хорошо провела время? Ох, что же это я! Зачем ты сама тащишь свой саквояж!
Взволнованная неожиданностью этой встречи на вокзале (а она боялась, что ее никто не встретит), Кристин не казалась уже такой измученной, и нервный румянец залил ей щеки. Она тоже страшилась встречи с Эндрью, была взвинчена, жаждала нового примирения. Теперь в ней ожили надежды. Сидя в автомобиле рядом с Коном, она оживленно болтала, украдкой поглядывая на профиль Эндрью, сидевшего впереди.
— Как хорошо очутиться дома! — сказала она, войдя в комнату, и глубоко вздохнула. Затем спросила торопливо и жадно: — А ты скучал по мне, Эндрью?
— Еще бы! Все мы скучали. Правда, миссис Беннет? Правда. Флорри? Кон! Какого черта вы там застряли с багажом?
Он выбежал из комнаты под предлогом помочь Кону, затеял ненужную суету с чемоданами. Потом, раньше чем что-нибудь еще было сказано или сделано, наступило время ехать по визитам. Он настаивал, чтобы они ждали его к чаю. А очутившись в автомобиле, простонал:
— Слава Богу, это позади! Она выглядит ничуть не лучше, чем прежде. О ад!.. Но я уверен, что она ни о чем не догадалась. А это теперь главное.
Вернулся он поздно, но такой же неестественно веселый и суетливый. Кон был очарован.
— Господи Боже мой, да в вас теперь больше жизни, чем когда-либо в прежние годы, Мэнсон, дорогой мой.
Раза два он ловил на себе взгляд Кристин, моливший о каком-нибудь знаке душевной близости. Он видел, что болезнь Мэри ее расстроила, встревожила. В разговоре выяснилось, что она просила Кона телеграфировать Мэри, чтобы она выехала завтра же, если возможно. Кристин высказала надежду, что можно будет немедленно сделать что-нибудь, вернее — все, для Мэри.
