Доктор Цербе не жалел сил, чтобы снова оказаться на вершине, на которую он так быстро забрался и с которой еще быстрее упал.
Ему было отвратительно все вульгарное и примитивное, но он стал писать для простонародья, лишь бы его пьесы шли. Он даже превзошел конкурентов в пошлости. Поэт, мистик и философ, доктор Цербе становился практичным человеком, как только садился за письменный стол. Он честно служил тем, кто платит. Он преклонялся перед греческими мыслителями, восхищался Сократом, его мужеством и глубокими мыслями, которые он излагал ученикам, до того как выпил чашу с ядом. Доктор Цербе наслаждался красотой, мудростью и стилем античных философов, но ему и в голову не приходило сделать их образцом для подражания.
У доктора Цербе не было ни сил, ни желания переделывать мир. Он смотрел на чернь, как на огромного, страшного и отвратительного зверя, сражаться с которым — себе дороже.
Когда-то он воевал с конкурентами из местечек, но не он начал эту войну. Доктор Цербе изо всех сил старался подделаться под них, стать таким же, но они не принимали его в свою компанию. Он вынужден был воевать. Вести же войну с новыми хозяевами было нельзя. Нужно было лизать им сапоги, если не хочешь, чтобы тебя растоптали. Доктор Цербе смирился. Поначалу он думал, что новые хозяева поймут его, позволят расцвести его таланту, но им больше нравились грубость и пошлость. Что ж, если так, доктор Цербе будет вволю давать им то, чего они хотят, пусть подавятся. Свиньи не хотят изысканной пищи, они любят помои, значит, доктор Цербе будет кормить их помоями. С усердием и отвращением одновременно он принялся писать бульварные пьески и похабные поэмы. Он опустился до черни, заговорил с ней на ее языке. Доктор Цербе из кожи лез, чтобы угодить людям в сапогах, но все равно оставался для них чужим, посторонним.
Хилый, нескладный, с большой головой и тщедушным телом, интеллектуал до мозга костей, в котором сразу узнавался сын пастора, он не мог добиться любви этих людей. У него не хватало сил участвовать в их пирушках, он не мог столько жрать, пить и курить, ему нечего было рассказать о войнах и оружии. А им было с ним скучно, в нем все, от эрудиции до внешности, нагоняло на них тоску. Увидев, что люди в сапогах не жалуют интеллектуалов, доктор Цербе попытался высмеивать таких, каким был сам. Но сколько бы он ни разносил интеллектуалов в пух и прах, он все равно оставался одним из них. Ему было не перегнать новых авторов в пошлости и отсутствии вкуса. Представители власти начали его избегать, дамы в салонах перестали обращать на него внимание. Доктор Цербе часто вспоминал салон Рудольфа Мозера и людей, с которыми там встречался. Получилось, доктор Клейн был прав, но обратной дороги для доктора Цербе уже не было.
Не сумев удержаться на вершине, он соскальзывал все ниже и ниже. Сначала он с должности редактора опустился до секретаря. Новый редактор, бывший репортеришка, командовал им, давал приказы и даже не всегда принимал его статьи. Потом у него отобрали и эту унизительную должность. Ему дали другую работу: описывать манифестации, демонстрации и празднования. Понемногу он перешел к разведслужбе за границей.
Доктор Цербе себя не обманывал. Официально он был пресс-секретарем дипломатической службы, но на самом деле — агентом разведки. Доктор Цербе, поэт и мыслитель, стал шпионом! И не руководителем, а слугой тех, кто стоял над ним. Ему давали приказы и следили за ним, как за тем, кто не вызывает доверия.
Ни дома, ни здесь он не мог добиться любви сотрудников. Новички, получившие назначение от партии, не ценили ни учености доктора Цербе, ни его поэтического дара. Они видели перед собой всего лишь смешного, старомодного человечка, занудного и придирчивого. А он не переносил их манер, его раздражали выкрики «Хайль!», щелканье каблуков отдавалось в мозгу, он видеть не мог, как они выбрасывают руку в приветствии. Он был разочарован и измучен. Его большие, водянистые глаза покраснели от бессонницы. Головные боли не прекращались, сколько бы аспирина он ни принимал.
В то утро ему было особенно нехорошо. Доктор Цербе просматривал почту со всех концов страны. Что-нибудь стоящее попадалось очень редко. В основном приходили письма, восхвалявшие новую власть за океаном, поэтические излияния старых дев, угрозы в адрес врагов, важные новости, которые давно не были новостями, советы, пожелания и благословения в прозе и даже в стихах. Доктора Цербе тошнило от пропагандистского жаргона, патриотической галиматьи и пошлости, когда секретарша горой вываливала корреспонденцию ему на стол. Мутными глазами он быстро просматривал письма, рвал и кидал в корзину. Он заранее знал, что в них написано, они ничем не отличались друг от друга.
С таким же отвращением он взял в руки письмо, написанное каким-то Йоахимом Георгом Гольбеком, — несколько страниц готическими буквами. Пробежав начало, банальное учтивое приветствие с извинениями, доктор Цербе уже собрался отправить письмо в корзину, но вдруг его наметанный глаз зацепился за необычные строки. Такого доктору Цербе еще не попадалось. Чем дальше он читал, тем интереснее ему становилось. Это было не просто письмо, но крик души, исповедь, написанная не чернилами, а кровью. В письме хватало мальчишеской глупости и бессвязных фраз, но в нем были также глубокие переживания, боль и тоска. Доктор Цербе внимательно перечитал письмо несколько раз.
Автор письма не заинтересовал доктора Зигфрида Цербе. Какое ему дело до чьих-то переживаний? Единственным человеком, который был важен для доктора Цербе, был он сам. Остальные интересовали его лишь настолько, насколько они могли быть ему полезны или вредны, приятны или неприятны. Ученых, художников или поэтов он ценил не за их талант, а за то, что с ними интересно поговорить. Чернь была ему отвратительна не своим поведением, а потому, что с ней скучно. Доктор Цербе совершенно не скрывал своего отношения к людям, наоборот, он им гордился. Философ по призванию, знаток истории и физики, он знал, что жестокость и мучения существуют столько, сколько стоит мир. Сильный всегда будет преследовать слабого, как волки всегда будут жрать овец. Доктор Цербе не верил еврейским пророчествам, что лев возляжет рядом с ягненком, он был согласен с римлянами, что человек человеку — волк. Овца всегда будет испуганно блеять, пока волк будет рвать ее зубами. Философу глупо думать, что волчья природа может измениться. Мир принадлежит сильным, происходит естественный отбор. Пусть наивные моралисты и проповедники льют из-за этого слезы. Философ должен мыслить, а не плакать.
Судя о людях по себе, доктор Цербе был уверен, что все равнодушны к нему так же, как он равнодушен ко всем. Он один на целом свете. Когда он не может ночью сомкнуть глаз, это только его беда, когда ему плохо, это его горе и больше ничье. Никто не заплачет, когда он умрет. Было бы странно, если бы доктора Цербе заинтересовал человек по имени Йоахим Георг Гольбек. До его расовой принадлежности доктору Цербе тоже не было дела. Как философ и физик, он понимал, что разговоры о расовом превосходстве — полная чушь. Ему было смешно, когда юнцы в сапогах пытались его убедить, что они избранные, что они чем-то лучше еврейских интеллектуалов из салона Рудольфа Мозера, с которыми он любил побеседовать. Доктор Цербе делил людей иначе: на сильных и слабых, на тех, кто приносит ему пользу, и тех, кто приносит вред. Единственное, что его заинтересовало, это то, насколько Йоахим Георг Гольбек сможет ему пригодиться.
Наметанным глазом доктор Цербе сразу увидел, что человек, приславший ему исповедь, — личность неординарная. Одно из двух. Может быть, это фанатик, за идею готовый пойти в огонь и воду. В таком случае доктор Цербе мог бы его использовать. Или же это подосланный агент, который разыгрывает фанатика, чтобы втереться к доктору Цербе в доверие. В любом случае надо бы с ним встретиться. Еще раз перечитав письмо, он отбросил подозрения и убедился, что имеет дело с фанатиком и мечтателем, с одним из еврейских изгнанных фанатиков, попавших в мясорубку времени.
Доктор Цербе давно искал человека из вражеского лагеря, желательно еврея, которого он мог бы завербовать на службу.
Во-первых, одной из его обязанностей было наблюдать за эмигрантами и изгнанниками, следить за каждым их шагом в чужой стране. В основном они вели себя тихо и осторожно, ничего не говорили о тех, кто вынудил их уехать. Чтобы получить разрешение на выезд, они давали слово молчать, и надо было следить, держат ли они его. Если нет, их близких, оставшихся за океаном, ожидало возмездие. У доктора Цербе были осведомители, но лучше было найти на эту роль еврея, которому эмигранты доверяли бы. Во-вторых, не все изгнанники молчали. Были и те, кто открыто сражался с германской властью. Одним из самых опасных врагов была доктор Эльза Ландау.
Из-за нее доктор Цербе хлебнул немало неприятностей. Она тоже пообещала, что будет молчать, но не сдержала слова. Едва ступив на американскую землю, она всеми способами письменно и устно, принялась порочить правительство своей страны. Как на родине, когда она была депутатом рейхстага, так и здесь она разъезжала по городам, выдавала секреты и говорила все, что думала о новых правителях Германии. Эльза Ландау издавала еженедельную газету, небольшую, но насыщенную новостями «оттуда». Доктор Цербе не мог взять в толк, как она их добывает. Она не только распространяла свой еженедельник по всей Америке, но умудрялась пересылать по нескольку сотен экземпляров за океан.
