Я, кажется, уже рассказывал вам, что воронковцы кормились благодаря крестьянам и зарабатывали преимущественно во время больших ярмарок - "Красных торгов", как их называли. Этих ярмарок воронковцы дожидались с нетерпением. В это время они суетились вовсю, делали дела, зарабатывали деньги. А тем временем покупатели воровали, - впрочем, большей частью женщины. И не укрыться, не уберечься от них! Только вытряхнешь у одной из рукава платок или ленту, как уже другая стащила из-под носа сальную свечу или рожок. Что делать? И Хая-Эстер, жена Нохума Вевикова, нашла выход: она поставила своих детей в лавке следить за ворами. Ребята следили усердно и зорко: они не только набивали полные карманы рожков, табаку, орехов, сушеных слив, но еще подбирались и к зеленой шкатулке, где лежала выручка; в то время как мать разговаривала с покупательницей, они опускали в карманы несколько монет - какие-нибудь круглые пятаки, а потом тратили их в хедере на блины, коржики, маковки, вареный горох, семечки или же проигрывали в карты.
Игра в карты была болезнью, эпидемией во всех хедерах; начиналась она в праздник хануки[24] и не прекращалась потом всю зиму. Известно, что в дни хануки сам бог велел играть. Кто играл в юлу[25], кто в карты. Правда, это не были настоящие, печатные карты, речь идет о самодельных еврейских картах, об игре в "тридцать одно". Но какая разница - тот же соблазн, тот же азарт. Когда наступала ханука, учитель не только разрешал играть в карты, но и сам принимал участие в игре и был рад, если ему удавалось выиграть у своих учеников ханукальные деньги. А проиграть учителю ханукальные деньги было удовольствием, честью, радостью. Во всяком случае, лучше проиграть учителю ханукальные деньги, чем быть им высеченным, - с этим как будто согласится всякий.
Но как только ханука уходила - тут тебе конец празднику, конец картам! Учитель строго-настрого предупреждал: "Берегитесь!" И если кто осмелится прикоснуться к картам, упомянуть о картах или даже подумать о них, быть тому наказанным - он будет высечен.
Учитель, видимо, и сам был когда-то порядочным сорванцом и поигрывал в картишки не только в честь хануки, иначе откуда бы пришли ему в голову подобные мысли? Так или иначе, ученики всю зиму после хануки играли в карты еще более азартно, еще с большим рвением, чем в дни хануки. Проигрывали завтраки и обеды, проигрывали наличные, когда же не было денег, а ведь играть хотелось, находили всякие способы, чтобы раздобыть их. Кто добирался до кружки Меера-чудотворца[26] и навощенной соломинкой вытаскивал из нее по одному омытые слезами гроши, которые мать спускала туда каждую пятницу, перед молитвой над свечами; кто ухитрялся выгадать несколько грошей "комиссионных", когда его посылали на рынок с каким-нибудь поручением; а кто просто подбирался к отцовскому кошельку или к маминому карману и ночью, когда все спали, вытряхивал оттуда, сколько удастся. Все это делалось в величайшем страхе, с огромным риском. И все уходило на карты, на "тридцать одно".
Вопрос заключался лишь в том - где и когда играть, как устроиться, чтобы не узнал учитель. Об этом уже заботились ребята из старшей группы, такие, как Эля, сын Кейли, - уже жених, рыжий, с серебряными часами, и Берл, сын вдовы, толстогубый парень с удивительно крепкими зубами, которыми можно грызть железо. У него уже пробивалась бородка, - и он сам был в этом виноват, потому что курил. Так объяснял сам Берл. "Вот вам доказательство, - говорил он, - попробуйте сами, начните курить - и у вас вырастет борода". И он шутки ради научил своих товарищей курить, не только курить, но подсказал им также, как раздобывать "материал" для курения. То есть попросту научил их воровать. Понятно, за учение Берл получал плату табаком и папиросной бумагой.
У Берла была своя система: кто слушался его, приносил табак и папиросную бумагу, был славным парнем, хорошим товарищем, тот же, кто боялся или не умел воровать, - считался у него размазней, слюнтяем и исключался из товарищества. И если ему особенно не везло, он еще бывал бит рукою того же Берла. Поссориться с Берлом или пожаловаться на него не имело никакого смысла, пришлось бы выдать себя с головой - и на это ни у кого не хватало смелости. И ребята делали все, что Берл приказывал, погружаясь вместе с ним все глубже и глубже в трясину. Бог знает, к чему бы это привело, если бы самого Берла не постиг печальный конец, да такой, что и в голову не сразу придет. А ребята по молодости своей и невинности толком даже не поняли, что тут произошло. Они только знали, что случилась история в пятницу. Парня поймали у бани, когда он, выставив кусочек стекла, подглядывал одним глазком, как моются женщины.
Боже, что творилось в местечке! Мать Берла, вдова, упала в обморок, его самого забрали из хедера, не пускали в синагогу, ни один мальчик из хорошей семьи не смел встречаться с этим "вероотступником". Так прозвали его тогда. И как видно, чтобы оправдать это прозвище, Берл впоследствии, после смерти матери, крестился и пропал бесследно.
14
ФЕЙГЕЛЕ ЧЕРТ
Сорванцы каются. - Не девушка, а черт. - Ведьма, которая щекочет
Все же не следует думать, что дух зла постоянно брал верх, а ангел добра всегда оказывался побежденным. Не нужно забывать, что существует месяц элул, дни покаяния, Новый год, Судный день и вообще молитвы, посты и всякое другое самоистязание, которое придумали для себя благочестивые евреи. Невзирая на мелкое воровство, картежную игру и прочие мальчишеские прегрешения, можно с уверенностью сказать, что средний из братьев, Шолом, был по-настоящему благонравным и богобоязненным, он не раз давал себе слово исправиться и когда вырастет, если богу будет угодно, стать праведным и благочестивым, как наставляла его бабушка Минда, учитель и все добрые, почтенные люди.
Часто случалось, что во время молитвы он плакал, бил себя в грудь, отдалялся от старших братьев и от товарищей - озорников, которые подговаривали его делать дурное. Но настоящим кающимся грешником он становился, когда приходили дни суда и покаяния.
Быть праведным и благочестивым вообще очень отрадно и приятно. Но тот, кому когда-либо приходилось каяться, согласится, что на свете нет ничего лучше. Кающийся - это человек, который примиряется с богом, преодолевает в себе дух зла и соприкасается с богом. Посудите сами, что может быть лучше примирения! Что может быть слаще победы! Что может быть прекрасней, чем божья благодать! Кающийся чувствует себя сильным, чистым, свежим, заново рожденным и может смело смотреть всем в глаза. Как хорошо, как чудесно быть кающимся грешником!
Как только наступал месяц элул и слышался первый звук рога[27], герою этого жизнеописания казалось, что он видит духа зла связанным, поверженным в прах, умоляющим, чтобы его не слишком топтали ногами. А Новый год! А Судный день! А испытания трудного поста! Чувствовать голод, смертельную жажду и держаться наравне со взрослыми - во всем этом была такая сладость, такая красота, оценить которую может только тот, кто верует или хоть когда-нибудь веровал. Какое удовольствие может сравниться с тем наслаждением, которое испытывал Шолом к исходу Судного дня, когда, голодный и усталый, но зато очищенный от грехов и с просветленной душой, он выходил из синагоги и, предвкушая райский вкус ржаной коврижки, смоченной в водке, торопился домой, и вдруг... стоп! В чем дело? Прихожане остановились, чтобы приветствовать новолуние... Мы таки порядком устали и проголодались, но это ничего не значит. "Твою луну, отец небесный, мы все же благословим".
Ах, как приятно быть кающимся грешником! Но дух зла - пропади он пропадом! - сатана - погубитель всюду вмешивается и все портит. На этот раз сатана появился в образе деревенской девушки с вьющимися волосами и зелеными глазами. Откуда взялась эта девушка, вы сейчас узнаете.
В дни постов и покаяний, таков был старинный обычай, деревенские евреи, "праздничные гости", как их называли, съезжались из окрестных деревень в местечко Воронку. Каждый хозяин принимал своего постоянного праздничного "гостя" и "гостью". Гость Нохума Вевикова - Лифшиц из Глубокого - приходился ему дальним родственником. Это был набожный человек с широким лбом, лбом мудреца, хотя в действительности он умом не отличался. И жена была набожная - горячая молельщица и любительница нюхать табак. Детей они не имели, но жила у них служанка - сирота, дальняя родственница, по имени Фейгл. Ребята же называли ее по-иному - Фейгеле - черт, потому что это была не девушка, а огонь, бес, девчонка с мальчишескими повадками, любившая шалить с ребятами, когда никто не видит, рассказывать им сказки, петь песенки, большей частью не еврейские.
Однажды, в теплую, светлую ночь праздника кущей, она пробралась к месту, где спали мальчики (из-за "праздничных гостей" детей уложили спать во дворе), уселась возле них полураздетая и, расплетая косы, принялась рассказывать удивительные сказки. Это были не те сказки, какие рассказывал Шолому друг его Шмулик. Фейгеле рассказывала про чертей, духов, бесов, которые причиняют человеку всякие неприятности, - выворачивают одежду наизнанку, переставляют мебель, перелистывают книги, бьют посуду, таскают горшки из печи, словом, делают всякие непотребные вещи. И о колдунах она рассказывала и о ведьмах; ведьма, если захочет, говорила Фейгеле, может целую сотню людей замучить щекоткой.
