— Ох, господин Кийр, — бормочет Март, щуря глаза и едва ворочая языком,
— я и т-так п-перебрал. Уже в-вроде бы …
— Э-эх, что значит перебрал! Лучше растянуть брюхо, чем добрую еду на тарелке оставить.
— И то правда, но … ик, ик … — И взъерошенный вяэнаский Март, каждый волосок на голове и в бороде которого норовит расти в собственном направлении, тяжело опускается щекой на руку; перед носом у него огрызок колбасы, на нее он теперь роняет пепел папиросы, будто это лучшая приправа.
— Ой, черт побери! — вдруг вскрикивает Кийр, взглянув из окна на грязную дорогу. — Там едет мой старый школьный друг, Тыниссон, как вы думаете, не позвать ли его сюда?
— Ясное дело, позвать! — раздаются голоса. — Пусть старый бочонок с салом тоже поставит пару бутылок.
— Нет, речь не о том! — Георг Аадниель машет руками, поспешая к двери.
— Я просто так хотел с ним поговорить, он парень башковитый.
Тыниссон произносит «тпру» И останавливает лошадь. — Ну, что стряслось?
— Его плотно сбитое тело принимает в телеге полулежачее положение.
— Зайди!
— А чего я там потерял?
— Да просто так … перекинемся парой слов. Там сидят еще и другие хозяева.
— Шел бы ты лучше на ярмарку горшками торговать! — бормочет Тыниссон, вновь принимает сидячее положение и едет дальше.
— Видали, вот чертов пентюх! — Портной морщит нос. — Боров объевшийся, лень даже с телеги слезть! Гордец дерьмовый! Ишь ты, компания паунвересцев ему не подходит! Удивительно, как этот толстомясый получил на войне крест за какую-то ерундовую царапину. Правда, поговаривают, будто у него было тяжелое пулевое ранение, но это, ясное дело, пустая болтовня. Однако крест есть крест — тут уж ничего не попишешь. Эх, если бы и у него, Йорха, был такой! Тогда бы он … ог-го-о! А теперь, черт подери, даже немного неловко возвращаться назад к этим выпивохам на даровщинку: они небось видели, что Тыниссон ни во что не ставит его приглашение.
Но вернуться придется — нельзя же такое мероприятие на полпути бросить, раз уж оно начато.
— Подайте сюда еще пару бутылок! — приказывает он как ни в чем не бывало, тогда как в душе у него мрак, а в сердце — затаенная злоба. В мыслях же: «Тряхну еще чуток мошной, поди, не разорюсь, ведь на весы положено многое». Во всяком случае, хотя бы эти деятели, кого он сейчас тут ублажает, его люди. А иной раз бывает достаточно даже и одного горластого мужика, чтобы провести какое-нибудь решение, из тех, на которые по началу не очень-то можно и надеяться.
— Ваше здоровье! Да здравствует справедливость в Паунвере, так же как и во всем мире!
— Ваше здоровье, ваше здоровье! — подхватывают участники застолья. — Да здравствует!
Однако дело в конце концов доходит все же до того, что откладывать больше нельзя — надо идти на заседание. Кийр держит в руке карманные часы, переминается с ноги на ногу, понуждая своих дорогих друзей поспешать. Скоро уже час, как уполномоченным следовало быть в волостном доме. Начало заседания, разумеется, затягивается, как обычно, но все же оно еще никогда не затягивалось до ночи. Нет, Господь видит, пора уже двигаться, гут ничего не поделаешь.
— Двигаться так двигаться, — недовольно соглашаются уполномоченные, поднимаясь из-за стола, где было очень приятно посиживать, тем более, что их уже так и подмывало затянуть песню. Под прикрытием возникшей при этом сумятицы Карла из Подари решил еще кое-что урвать, — схватив со стола изрядный кус колбасы, он с жадностью запихивает его себе в рот и пытается проглотить. Но что слишком, то слишком: не в меру большой кусок застревает у мужика в горле и на минуту-другую лицо Карлы становится таким же зеленым, как и та колбаса, которую он незаметно для собутыльников вознамерился съесть. Картина удручающая. Вот-вот покинет этот мир человек, который находится в расцвете своих сил и от которого еще многого можно ожидать. Однако кризис разрешается: половина куска вылетает наружу, тогда как вторая благополучно следует в желудок. И к тому времени, когда Кийр со своим изрядно накачавшимся ударным отрядом направляет шаги в сторону волостного дома, хозяин хутора Подари вновь — парень хоть куда, только слезы все еще катятся из его набрякших глаз.
И когда развеселая команда приближается к волостному дому, словно бы собираясь взять его штурмом, даже лошади навостряют уши: интересно, кто это там опять идет?
Нет ничего удивительного в том, что в этот день и час во дворе паунвереского волостного дома образовывается настоящая ярмарка; здесь почти столько же лошадей и телег, как в Сионском войске. [10] Страдная пора позади сюда прибыли даже и многие из членов правления хотя бы просто затем, чтобы посмотреть и послушать, что творится на белом свете. Гляди-ка, даже старый раяский хозяин приехал и беседует с саареским. — Эхма, что говорить, небось … Ну да теперь, видать, дело это так далеко зашло, что говорить, небось … Нет, ну чего уж опосля-то…
По-прежнему молодой и свежий Яан Имелик приостанавливается то тут, то там, жаль только, нет у него с собою каннеля, не то отхватил бы какую-нибудь веселую пьеску, порадовал бы сердце. Увидев подъезжающего не спеша Йоозепа Тоотса, старого друга, он готов чуть ли не задушить того в своих объятиях.
— Ох ты, дорогой Йоозеп, неужто жив?
— Живой, как видишь, — смеется юлесооский хозяин, — только живу неважно.
— Чего же тебе не хватает, старый герой?
— Не болтай вздора — герой! Скажи это слово Кийру, ему, может быть, оно больше по душе придется, а мне все одно. Я с удовольствием стал бы ничем … будь это возможно.
— Что же такое с тобой стряслось? — спрашивает Имелик, глядя на друга простодушными синими глазами, которые у него, так сказать, всегда при себе.
— Ты же ведь не какой-нибудь… какой-нибудь… Не знаю, как и выразиться.
Имелик трясет руки школьного друга, весь — готовность помочь.
Однако больше им ничего не удается сказать друг другу, возле них внезапно, словно челнок в ткацком стане, возникает их школьный приятель, рыжеголовый Кийр.
— Ну так здравствуйте! — произносит он кисло-сладким голосом.
— Здрасьте, здрасьте! — отвечает Яан Имелик, доброжелательства которого хватает на всех. — Ты тоже пришел на заседание?
— Не-ет, — портной трясет головой, — я же в волостном правлении не состою. Пришел просто так … посмотреть. А впрочем, чего попусту скрытничать, все и без того уже более или менее всем известно, так вот, пришел из-за того самого земельного надела, который по всей правде и справедливости должен бы получить мой брат, погибший на Освободительной войне.
— Скажи теперь, Яан, — Тоотс усмехается, — это свое недавнее слово, ну, ты знаешь.
— Да Бог с ним! — Имелик подталкивает своего школьного друга. И, обращаясь к Кийру, продолжает: — А разве твой погибший брат уже не получил свой надел?
— Так-то оно так, но и его наследникам тоже должно бы что-нибудь достаться. Неужели ты, Имелик, считаешь, что это много, если родители моего братишки за жизнь своего сына обретут маленький поселенческий хутор?
— Я сейчас так вдруг не могу сказать, много это или мало, однако мне все же известно, что у родителей твоего брата есть еще два рослых сына, которые прекрасным образом могут их прокормить. Да и что станут делать старики с поселенческим наделом? Какие из них работники на лугу или на пашне?
— Ах, черт! — Йорх Аадниель хватается за живот и сгибается крючком.
— Что с тобой? — сочувственно спрашивает Имелик.
— Страшная резь, — жалуется Кийр, вращая глазами. — Ох ты, черт побери! Погодите тут немного, я кое-куда сбегаю, и чем это они меня там, в заведении для хуторян, напичкали?!
И Кийр исчезает из глаз с проворством веретена, однако совершенно непонятным образом он спешит отнюдь не туда, куда следует, а прямиком влетает в судебный зал к помощнику секретаря, словно бы ищет у последнего совета и помощи по случаю рези в желудке. Вначале кажется, будто Аадниель и сам ошарашен своим поведением, вся его фигура выражает растерянность. Зачем он, черт побери, вторгся именно сюда? Какая-то побудительная причина все же должна была быть — без этого ничего не движется в этом мире. Штанины хорошо сшитых брюк Кийра дрожмя дрожат, как на ветру, как бывало в школьные годы, кота он предотвращал и разоблачал всевозможные штуки и трюки своих «добронравных» соучеников.
— Господин Сярби, — останавливается он перед столиком помощника секретаря, — дайте мне бумагу.
— Бумагу? — Молодой человек оглядывает пришельца. Какую бумагу? Со штемпелем или без?
— Ох, — охает Йорх, — мне совершенно все равно, хоть так, хоть эдак. Главное, дайте поскорее. У меня …
— Что у вас? Какое-нибудь торговое дело?
— Да, — поджимает Кийр ляжки, — чисто господнее дело. Но вроде бы уже поздно. Тысяча чертей, дьявол побери эту столетнюю колбасу цвета радуги!
— Какой-нибудь, незаполненный листок я для вас найду, — Сярби роется в груде всяких бумаг. — Минуточку … Это требует некоторого времени. Но… может быть, присядете?
