— Моя мама, — начал снова старший, — настоящая дама, она живет с мамзель Мисс…
— Фу-ты-ну-ты — ножки-гнуты, — подхватил Гаврош.
Тут он остановился и стал рыться и шарить во всех тайниках своих лохмотьев.
Наконец он поднял голову с видом, долженствовавшим выражать лишь удовлетворение, но на самом деле торжествующим.
— Спокойствие, младенцы! Хватит на ужин всем троим.
Не дав малюткам времени изумиться, он втолкнул их обоих в булочную, швырнул свое су на прилавок и крикнул:
— Продавец, на пять сантимов хлеба!
«Продавец», оказавшийся самим хозяином, взялся за нож и хлеб.
— Три куска, продавец! — крикнул Гаврош.
И прибавил с достоинством:
— Нас трое.
Заметив, что булочник, внимательно оглядев трех покупателей, взял пеклеванный хлеб, он глубоко засунул палец в нос и, втянув воздух с таким надменным видом, будто угостился понюшкой из табакерки Фридриха Великого, негодующе крикнул булочнику прямо в лицо:
— Этшкое?
Тех из наших читателей, которые вообразили бы, что это русское или польское слово, или же воинственный клич, каким перебрасываются через пустынные пространства, от реки до реки, иоваи и ботокудосы, мы предупреждаем, что слово это они (наши читатели) употребляют ежедневно и что оно заменяет фразу: «Это что такое?» Булочник это прекрасно понял в ответил:
— Как что? Это хлеб, очень даже хороший, хлеб второго сорта.
— Вы хотите сказать — железняк? — возразил Гаврош спокойно и холодно — негодующе. — Белого хлеба, продавец! Чистяка! Я угощаю.
Булочник не мог не улыбнуться и, нарезая белого хлеба, жалостливо посматривал на них, что оскорбило Гавроша.
— Эй вы, хлебопек! — сказал он. — Что это вы вздумали снимать с нас мерку?
Если бы их всех троих поставить друг на друга, то они вряд ли составили бы сажень.
Когда хлеб был нарезан и булочник бросил в ящик су, Гаврош обратился к детям:
— Лопайте.
Мальчики с недоумением посмотрели на него.
Гаврош рассмеялся:
— А, вот что! Верно, они этого еще не понимают, не выросли. — И, прибавив: — Ешьте, — он протянул каждому из них по куску хлеба.
Решив, что старший более достоин беседовать с ним, а потому заслуживает особого поощрения и должен быть избавлен от всякого беспокойства при удовлетворении своего аппетита, он сказал, сунув ему самый большой кусок:
— Залепи-ка это себе в дуло.
Один кусок был меньше других; он взял его себе.
Бедные дети изголодались, да и Гаврош тоже. Усердно уписывая хлеб, они толклись в лавочке, и булочник, которому было уплачено, теперь уже смотрел на них недружелюбно.
— Выйдем на улицу, — сказал Гаврош.
Они снова пошли по направлению к Бастилии.
Время от времени, если им случалось проходить мимо освещенных лавочных витрин, младший останавливался и смотрел на оловянные часики, висевшие у него на шее на шнурочке.
— Ну не глупыши? — говорил Гаврош.
Потом задумчиво бормотал:
— Будь у меня малыши, я бы за ними получше смотрел.
Когда они доедали хлеб и дошли уже до угла мрачной Балетной улицы, в глубине которой виднеется низенькая, зловещая калитка тюрьмы Форс, кто-то сказал:
— А, это ты, Гаврош?
— А, это ты, Монпарнас? — ответил Гаврош.
К нему подошел какой-то человек, н человек этот был не кто иной, как Монпарнас; хоть он и переоделся и нацепил синие окуляры, тем не менее Гаврош узнал его.
— Вот так штука! — продолжал Гаврош. — Твоя хламида такого же цвета, как припарки из льняного семени, а синие очки — точь-в-точь докторские. Все как следует, одно к одному, верь старику!
— Тише! — одернул его Монпарнас. — Не ори так громко!
И оттащил Гавроша от освещенной витрины.
Двое малышей, держась за руки, машинально пошли за ними.
Когда они оказались под черным сводом ворот, укрытые от взглядов прохожих и от дождя, Монпарнас спросил:
— Знаешь, куда я иду?
— В монастырь Вознесение-Поневоле[44], — ответил Гаврош.
— Шутник! Я хочу разыскать Бабета, — продолжал Монпарнас.
— Ах, ее зовут Бабетой! — ухмыльнулся Гаврош.
Монпарнас понизил голос:
— Не она, а он.
— Ах, так это ты насчет Бабета?
— Да, насчет Бабета.
— Я думал, он попал в конверт.
— Он его распечатал, — ответил Монпарнас и поспешил рассказать мальчику, что утром Бабет, которого перевели в Консьержери, бежал, взяв налево, вместо того чтобы пойти направо, в «коридор допроса».
Гаврош подивился его ловкости.
— Ну и мастак! — сказал он.
Монпарнас сообщил подробности побега, а в заключение сказал:
— Ты не думай, это еще не все!
Гаврош, слушая Монпариаса, взялся за трость, которую тот держал в руке, машинально потянул за набалдашник, и наружу вышло лезвие кинжала.
— Ого! — сказал он, быстро вдвинув кинжал обратно. — Ты захватил с собой телохранителя, одетого в штатское.
Монпарнас подмигнул.
— Черт возьми! — воскликнул Гаврош. — Уж не собираешься ли ты схватиться с фараонами?
— Как знать, — с равнодушным видом ответил Монпарнас, — булавка никогда не помешает.
— Что же ты думаешь делать сегодня ночью?
Монпарнас снова напустил на себя важность и процедил сквозь зубы:
— Так, кое-что.
Затем, переменив разговор, воскликнул:
— Да, кстати!
— Ну?
— На днях случилась история. Вообрази только. Встречаю я одного буржуа. Он преподносит мне в подарок проповедь и свой кошелек. Я кладу все это в карман. Минуту спустя шарю рукой в кармане, а там — ничего.
— Кроме проповеди, — добавил Гаврош.
— Ну, а ты, — продолжал Монпарнас, — куда идешь?
Гаврош показал ему на своих подопечных и ответил:
— Иду укладывать спать этих ребят.
— Где же ты их уложишь?
— У себя.
— Где это у тебя?
— У себя.
— Значит, у тебя есть квартира?
— Есть.
— Где же это?
— В слоне, — ответил Гаврош.
Монпарнаса трудно было чем-нибудь удивить, но тут он невольно воскликнул:
— В слоне?
— Ну да, в слоне! — подтвердил Гаврош. — Што — туткоо?
Вот еще одно слово из того языка, на котором никто не пишет, но все говорят. «Штотуткоо» означает: «Что ж тут такого?»
Глубокомысленное замечание гамена вернуло Монпарнасу спокойствие и здравый смысл. По-видимому, он проникся наилучшими чувствами к квартире Гавроша.
— А в самом деле! — сказал он. — Слон так слон. А что, там удобно?
— Очень удобно, — ответил Гаврош. — Там, правда, отлично. И нет таких сквозняков, как под мостами.
— Как же ты туда входишь?
— Так и вхожу.
— Значит, там есть лазейка? — спросил Монпарнас.
— Черт возьми! Об этом помалкивай. Между передними ногами. Шпики ее не заметили.
— И ты взбираешься наверх? Так, понимаю.
— Простой фокус. Раз, два — и готово, тебя уже нет.
Помолчав, Гаврош добавил:
— Для этих малышей у меня найдется лестница.
Монпарнас расхохотался:
— Где, черт тебя побери, ты раздобыл этих мальчат?
— Это мне один цирюльник подарил на память, — не задумываясь, ответил Гаврош. Вдруг Монпарнас задумался.
— Ты узнал меня слишком легко, — пробормотал он.
Вынув из кармана две маленькие штучки, попросту — две трубочки от перьев, обмотанные ватой, он всунул их по одной в каждую ноздрю. Нос сразу изменялся.
— Это тебе к лицу, — сказал Гаврош, — сейчас ты уже не кажешься таким уродливым. Ходи так всегда.
Монпарнас был красивый малый, но Гаврош был насмешник.
— Без шуток, — сказал Монпарнас, — как ты меня находишь?
Голос тоже у него был теперь совсем другой. В мгновение ока Монпарнас стал неузнаваем.
— Покажи-ка нам Пет-р-рушку! — воскликнул Гаврош.
Малютки, которые до сих пор ничего не слушали и были заняты делом, ковыряя у себя в носу, приблизились, услышав это имя, и с радостным восхищением воззрились на Монпарнаса.
К сожалению, Монпарнас был озабочен.
Он положил руку на плечо Гавроша и произнес, подчеркивая каждое слово:
— Слушай, парень, следи глазом: ежели бы я на площади гулял с моим догом, моим дагом и моим дигом, да если бы вы мне подыграли десять двойных су, а я не прочь ведь игрануть, — так и быть, гляди, глупыши! Но ведь сейчас не масленица.
Эта странная фраза произвела на мальчика должное впечатление. Он живо обернулся, внимательно оглядел все вокруг своими маленькими блестящими глазами и заметил в нескольких шагах полицейского, стоявшего к ним спиной. У Гавроша вырвалось:
— Вон оно что!
Но он сдержался и, пожав руку Монпарнасу, сказал:
— Ну, прощай, я пойду с моими малышами к слону. В случае, если я тебе понадоблюсь ночью, можешь меня там найти. Я живу на антресолях. Привратника у меня нет. Спросишь господина Гавроша.
— Ладно, — молвил Монпарнас.
Они расстались. Монпарнас направился к Гревской площади, Гаврош — к Бастилии. Пятилетний мальчуган, тащившийся за своим братом, которого в свою очередь тащил Гаврош, несколько раз обернулся, чтобы поглядеть на уходившего «Петр-р-рушку».
