Джером Джером - Пол Келвер

— Надеюсь, в хозяйстве пригодится, — сказал я. Мамаша Селларс оставила нас и поспешила к гостям, сгрудившимся в другом конце зала.

— Вам, наверное, кажется, что я ветреная кокетка и просто морочила вам голову, — сказала леди Ортензия.

— Не будем об этом, — ответил я. — Оба мы вели себя глупо.

— Это не совсем так, — не слушала меня леди Ортензия, — вы мне нравились. Я совсем не собиралась водить вас за нос. Мы, женщины, быстро усваиваем новый материал. Но вы не дали мне времени на подготовку домашнего задания.

— Поверьте мне, все обернулось как нельзя лучше, — сказал я.

— Будем надеяться, — ответила она. — Я поступила опрометчиво. — Она оглянулась; похоже, никого не интересовало, о чем это мы там шепчемся в углу. — Я наговорила про вас всяких небылиц, — сказала она. — Но я не могла сдержаться, мне было больно и обидно. А теперь мне стыдно. Хотите, я расскажу им всю правду?

Я вдруг придумал, как избавить ее от угрызений совести.

— Дорогая моя, — сказал я. — Вы взяли всю вину на себя, а я вышел сухим из воды. Это очень благородно с вашей стороны.

— Я что-то вас не понимаю, — удивилась она.

— Если вы скажете всю правду, — объяснил я, то позор падет на мою голову. Ведь это я нарушил данное слово, и вообще, с начала до конца вел себя недостойно.

— Об этом я как-то не подумала, — ответила она. — Хорошо, пусть все останется между нами.

За столом мне отвели место рядом с мамашей Селларс; слева от меня сидела Синьора, а напротив — О'Келли. Дядя Гуттон восседал напротив молодых. Разочаровавшийся в жизни Джозеф был сокрыт от меня пышным букетом, и когда время от времени он начинал что-то вещать, мне казалось, что я слышу невидимого оракула; это, несомненно, придавало его словам большую весомость.

Первые пятнадцать минут за столом царила почти гробовая тишина. Мамаша Селларс шепотом бранилась со взмокшим официантом, а когда тот исчезал, занималась подсчетами, пустив в дело тупой карандаш, которым писала прямо на скатерти.

— С их стороны было очень любезно пригласить меня, — тихонько сказала мне Синьора. — Но, по-моему, не следовало идти.

— Почему? — удивился я.

— Мне здесь не место, — срывающимся голосом прошептала она. — Я не имею права присутствовать на свадебном завтраке. Вот Вилли — дело другое, он человек женатый. — О'Келли, которому обычно в гостях ни до кого, кроме Синьоры, дела не было, воспользовавшись тем, что сосед его глух и к беседе не склонен, задумчиво молчал.

Джармэн отпустил несколько острот, носящих общий характер, но никто не обратил на него внимания. Присяжные поклонники леди Ортензии, сидящие своей компанией на краю стола, перебрасывались шуточками, игнорируя окружающих. Время от времени кто-нибудь из них нервно хихикал. Но в общем все молчали; был слышен лишь стук ножей и вилок, шарканье официанта и странный шипящий звук, вроде того, что издает спустивший шарик, — это дядя Гуттон пил шампанское.

Совместными усилиями (и немалыми) молодые разрезали, а правильнее сказать, раздробили свадебный пирог на множество мелких кусочков, и все немного оживились. От компании, подогретой едой, начал исходить пар; еще немного — и закипит бурное веселье. Мамаша Селларс, отрешившись от горестных мыслей, которые вызывали у нее карандашные записи, одарила, гостей улыбкой.

— Как все же печально, — сказала она, тяжело вздохнув, — когда твоя дочь выходит замуж и покидает тебя.

— Куда печальней, — встрял дядя Гуттон, — когда она замуж не выходит, торчит безвылазно дома и сидит у тебя на шее.

Охотно верю, что дядя Гуттон хотел всего лишь утешить мамашу Селларс, по секрету поделившись своими соображениями, но голос у него был не из тех, какими принято поведывать тайну. Одна из подружек невесты — невзрачная, переспелая девица — вспыхнула и уткнулась в тарелку. Я заключил, что это — мисс Гуттон.

— Мне кажется, — отозвалась миссис Гуттон с другого конца стола, — что нынешние молодые люди не спешат жениться, не то что в наши годы.

— Умнее стали, — пропищал невидимый Джозеф. — Понимают, что к чему.

— А по-моему, — высказал свою версию какой-то длиннолицый джентльмен, — все дело в том, что все эти формальности стоят безумно дорого. Нужно протестовать. Взять хотя бы развод. Это же непозволительная роскошь!

Разговор явно принимал нежелательный оборот, но, к счастью, Джармэну удалось направить его в нужное русло.

— А я объясняю это тем, — сказал Джармэн, — что девушки поднялись в цене, В былые времена, как мне рассказывали, за невестой давали пару постельного белья да какой-нибудь стул — и ступай себе замуж. Теперь же все иначе. За какого-нибудь прощелыгу девушку не отдадут, уж больно много средств в нее вложили. А первосортный товар достается лишь женихам состоятельным, вроде Клеппера.

Мистер Клеппер, во многих отношениях человек заурядный, обладал одним достоинством, располагавшим к себе: любая, самая незатейливая шутка приводила его в полный восторг, и он разражался громоподобным хохотом.

— Давать и получать, — изрекла мамаша Селларс. — Вот на чем держится семейная жизнь.

— Даешь куда больше, чем договаривались, а получаешь то, чего тебе не надо, — таков баланс, — горько посетовал невидимка.

— Ты бы лучше помолчал, Джо, — посоветовала ему полненькая дамочка, в которой я наконец-то признал некогда худосочную девицу. — Мужчине болтливость не пристала.

— Мне что, и рта нельзя открыть? — возмутился невидимый оракул.

— Когда он у тебя закрыт, — осадила его полненькая дамочка, — не так заметно, что ты дурак.

— Мы всем покажем, как можно жить ладно и дружно, — улыбнулась леди Ортензия жениху.

Мистер Клеппер что-то пробурчал.

— Когда я делал своей старушке предложение, — сказал дядя Гуттон, — то не сулил ей золотые горы. Я выложил все, как есть. «Я не принц», — говорю ей…

— А она что, за принца вас принимала? — поинтересовался Миникин.

Мистер Клеппер тут же расхохотался, что было несколько бестактно. Я с ужасом смотрел на дядю Гуттона: глаза его медленно вылезали из орбит.

— За принца крови, кривой болван, она меня конечно же не принимала, — ответил дядя Гуттон, испепеляя взглядом невозмутимого Миникина. — Я, говорю ей, не принц. Ума у моей старухи поболее, чем у некоторых, и она великолепно понимала, что я так шучу. Райской жизни тебе не обещаю, могу предложить лишь себя. Бери меня, каким есть.

— И что же, взяла? — спросил Миникин, подбирая кусочком хлеба соус с тарелки.

— Как видите, сэр, — произнес дядя Гуттон так грозно, что все затрепетали. Однако Миникина пронять было нелегко. — А по-вашему, ей следовало бы мне отказать? Почему же, потрудитесь объяснить?

— Да что вы кипятитесь? — попытался успокоить его Миникин. — Бедная старушка ни в чем не виновата. У всех нас бывают моменты, когда деваться просто некуда.

Бедняга Клеппер опять захохотал. Дядя Гуттон начал медленно подниматься со стула. Но Джармэн и тут не растерялся.

— Внимание, внимание! — закричал он, забарабанив по столу ножом. — Слово предоставляется дяде Гуттону. Сейчас он произнесет тост. Просим!

К его просьбе присоединилась миссис Клеппер. Все захлопали.

— Что бы мне такое сказать? — задумался дядя Гуттон.

— Дорогой дядя Гуттон! Пожелайте молодым счастья, — подсказал Джармэн; находчивости ему было не занимать.

Польщенный дядя Гуттон уже и думать забыл про Миникина.

— Ну ладно, — сказал он, — раз вы считаете, что лучше меня никто не скажет…

Его слова нашли у гостей должный отклик. Мы все Вскочили в едином порыве, разбив пару бокалов и опрокинув соусник; какая-то несчастная дама чахоточного вида потеряла парик. Дядя Гуттон приосанился и приступил к делу. Лично я выпил бы за здоровье молодых куда с большим удовольствием, поручи судьба произносить тост кому-нибудь другому.

Начал он издалека, с весьма поучительной истории собственной жизни; затем совершенно неожиданно и безо всякой видимой причины перескочил на закон о прелюбодеянии, сурово карающий неверных супругов. Мамаша Селларс напомнила ему, что времени остается в обрез, и это несколько отрезвило дядю Гуттона; он весьма справедливо заметил, что собравшимся здесь судебное преследование не грозит, а посему статьи этого закона их, должно быть, мало интересуют (это было первое и единственное разумное его замечание). После этого он перешел к самой сути. Дядя Гуттон немало повидал на своем веку и в людях разбирался; именно ему мистер Клеппер обязан своим счастьем. Вокруг Розины вертелось много ухажеров, но дядя Гуттон объяснил, какой муж ей нужен: скромный, простой, трудолюбивый, здравомыслящий, без всяких там завихрений, и если сейчас она этого не понимает, то поймет позлее. Воплощением всех этих качеств является мистер Клеппер (мистеру Клепперу его шутка явно понравилась, и он весело захохотал). Есть, правда, у этого достойнейшего джентльмена один недостаток, а именно: дурацкая привычка смеяться тогда, когда смеяться нечему, но дядя Гуттон надеется, что семейные заботы и обязанности главы семейства отучат его хохотать по поводу и без повода. (Дальнейшие разглагольствования дяди Гуттона мистер Клеппер слушал с каменным лицом, что давалось ему с трудом). Был момент, чего уж греха таить, когда Розина чуть было не сваляла дурака — она готова была променять честного труженика на какого-то щелкопера. «Щелкопер» — это вовсе не ругательство, а род занятий, и дядя Гуттон никого не хочет обижать. Лично он не может понять, почему некоторые не довольствуются газетами, но раз уж есть на свете дураки, которые читают всякую чушь, написанную другими дураками, то пусть себе эти дураки пишут, дядя Гуттон им этого запретить не может, Он не называет имен; единственное, что он хочет сказать, — порядочной девушке щелкопер не пара, ей нужен человек простой, без заскоков.