Эдеварт: Как это возложили руку?
Ну, если б меня благословили. Какой-нибудь пастор.
Ты этого хочешь?
Не знаю. Когда я конфирмовался и стоял перед алтарем, пастор возложил руку мне на голову и благословил меня, кажется, это так называется.
Молчание. Эдеварт спросил: Ты сказал, что люди побежали за доктором?
Да. Но он мне всё равно не поможет, я чувствую, как истекаю кровью. Ты не знаешь, где здесь можно найти пастора?
Нет.
Может, поищешь?
Эдеварт молчал, он думал, что ночью найти пастора будет трудно.
Август, мягко и настойчиво: Ты будешь вознаграждён, Эдеварт. После моей смерти ты вынешь у меня изо рта золотые зубы.
Как ты можешь так говорить!
Да-да, возьмёшь щипцы и выломаешь. Они дорого стоят.
Я никогда этого не сделаю!
Боишься, что я явлюсь с того света за своими зубами? Не тревожься, там они мне не понадобятся. Это то же самое, что с кольцом шкипера Скору, покойнику безразлично, он может и без кольца обойтись. Ты должен забрать мои зубы, Эдеварт, больше мне нечего оставить тебе. Да и они пустяк по сравнению с тем, что ты должен бы получить, если найдёшь мне пастора; только, может, они из плохого золота, низкой пробы...
Дверь распахивается, входят три человека, один из них доктор.
Они спрашивают: Где он? Здесь есть лампа? Поднесите его к двери!
Август в страхе зажимает рану рукой, но доктор силой убирает его руку. Да, на рубашке и на груди засохла кровь, но сейчас она почти не идёт, ничего страшного. Доктор спрашивает, глубоко ли вошёл нож? Глубоко, отвечает Август. Насколько глубоко? Этого Август не знает. Подышите, велит доктор. Август дышит. Доктор вставляет в рану зонд. Во время этой процедуры Август скрежещет зубами. Рана неглубокая, говорит доктор, но Август горько улыбается: У меня болит спина! Это естественно, отвечает доктор, в углу, где ты лежал, был сквозняк.
Доктор протирает рану ватой со спиртом, и Август стонет от боли. Его перевязывают, переносят обратно в угол и укутывают тканью, снятой с полок. Расплачиваясь с доктором, Эдеварт спрашивает: Это опасно? Нисколько, отвечает доктор, но рану не следует тревожить, пока она не заживёт.
При этих словах доктора Август опять горько улыбается. Первые двое суток его улыбка остаётся горькой, но потом, когда рана начинает зудеть и Август понимает, что она заживает, он приободряется и рассказывает, как всё произошло. Он не скрывает презрения, говоря о человеке, так неумело пырнувшем его ножом. Случись это в другой стране!..
Разумеется, тут была замешана женщина, та самая укротительница, с которой Август свёл дружбу. Все последние дни он провёл в цирке. Показав виртуозную игру на гармони, он получил номер и должен был выступать каждый час — на трёх представлениях. Укротительница прониклась к нему нежными чувствами и даже позволила себя поцеловать. Перед её выходом Август должен был играть бурный марш и остановиться посреди такта, чтобы наступила тишина, когда она выйдет со своими двумя хищниками, — это он сам придумал, он видел похожий номер во время своих странствий по свету. Всё было оговорено, директор обещал платить Августу два далера за вечер и даже написал готическим шрифтом большую афишу о его выступлении и повесил её возле входа в палатку.
Всё шло хорошо, Август играл, и его известность после танцев в трактире Маттеа собирала на каждое представление множество зрителей. Когда он неожиданно прерывал игру посреди такта, точно пугался хищников, зрители замирали и вскрикивали от страха, директор довольно потирал руки, а укротительница была в восторге.
Да, всё шло лучше некуда. Но тут произошла небольшая неприятность: перед третьим представлением явился молодой служитель, который смотрел за зверьми, и потребовал, чтобы Август держался подальше от укротительницы. Что? Август засмеялся, блеснув золотыми зубами. А то, что слышал, сказал служитель, потому что укротительница его невеста. Я не верю, воскликнул Август, это наглая ложь! Служитель не на шутку рассердился, стал грязно ругаться и пригрозил, что даром Августу это не пройдёт. Клянусь честью! — сказал он. Чем-чем? — спросил Август. Клянусь честью! Тогда Август опять засмеялся, блеснув золотыми зубами, и посоветовал служителю не слишком заноситься и не забывать своего места. А теперь ступай прочь! И служитель ушёл.
На последнем представлении Август играл, как никогда в жизни, ему хотелось превзойти самого себя; оглушительно гремел марш наполеоновских времён, которого никто раньше не слышал, посередине такта Август, как всегда, ахнул и перестал играть. Но вот укротительница показала свой номер с медведем и волком, и тут последовало продолжение: когда она уходила, Август доиграл марш до конца. Это было нечто непередаваемое, зрители хлопали и кричали, укротительница несколько раз выходила и раскланивалась, Август всё играл. Наконец он убрал гармонь. Теперь ему надо было получить у директора свои деньги.
Он зашёл за сцену, там его поджидала укротительница, она бросилась ему на шею, выражая свою преданность и благодарность. В ту же минуту на него налетел служитель, пырнул его ножом и убежал.
Начался переполох, Август согнулся пополам, ему уже ни до чего не было дела, он слышал крики, прибежал директор, пришёл какой-то человек с золотым шнуром на фуражке, это был полицейский. Но его никто не испугался, кто-то бросил ему в глаза навозом, и он трусливо обратился в бегство.
Кто бросил? Там были другие служители? — спросил Эдеварт.
Нет, служитель был только один. Знаешь, сказал Август, прости меня, Господи, но я думаю, что навоз бросила сама укротительница, хотела спасти своего дружка. Чтоб ей пусто было!
А что потом?
Не знаю, ответил Август. Меня привели сюда двое зрителей. Они же и за доктором сбегали, такие хорошие люди. Я мог бы там сдохнуть в этом цирке! — воскликнул он. Эдеварт, сходи туда за моими деньгами, у меня не осталось ни шиллинга.
Если только цирк не уехал, ярмарка-то вчера закрылась, сказал Эдеварт, но я узнаю!
Август крикнул ему вслед: И ещё сходи к этой укротительнице и забери у неё мои часы! Она взяла их попользоваться.
Эдеварт быстро вернулся обратно — цирк уже уехал. Он покачал головой над незадачей друга: Опять ты остался без часов, а ведь они были совершенно новые!
Август и сам понимал, что сглупил, но что делать. Укротительнице нужно было знать время, не мог же он пожадничать и отказать ей! К тому же, сказал он, Бог с ними с часами, всё равно ходили они плохо и без конца останавливались.
Теодор, вмешавшись в их разговор: Проклятые часы! Мои тоже стоят, идут, только если их потрясти. А ведь я два дня трудился, чтобы их заработать!
Народ разъехался, торговую площадь убрали, в городке воцарилась тишина. Эдеварт и Теодор задержались, чтобы дать Августу время немного набраться сил, но в конце концов они всё же назначили день отъезда.
Август уже почти поправился и чувствовал себя прилично, но ему было стыдно перед Эдевартом за своё малодушное поведение в тот вечер, когда его ранили, поэтому он без устали поносил служителя цирка: этот болван ни на что не годен, тоже мне, горе-вояка, у него не руки, а крюки! Август был возмущён, он привык, что удар ножом — это верная смерть, а тут сплошной обман, служитель хотел, чтобы люди поверили, будто он убил человека. Ну попадись он ему!..
Йоаким пристраивал к своему хлеву ещё два стойла, всего два, на три стойла и на конюшню для лошади он не замахивался. Август предложил сделать особую загородку для двух телят, но Йоаким отказался. Сам по себе отказ не обидел Августа, он к этому привык, хотя Йоаким и подпустил яда в свои слова, спросив, не сделать ли ему стойло ещё и для двух канареек. Потом, несмотря на то что его рана ещё давала о себе знать, Август пожелал помочь Йоакиму с фундаментом, он вбил себе в голову, что непременно должен помочь ему, однако снова получил отказ и на сей раз обиделся, главным образом потому, что Йоаким пригласил в помощники чужого плотника.
Но так как Август решительно не мог сидеть сложа руки, он смастерил почтовый ящик, выкрасил его в ярко-красный цвет и заставил Йоакима написать на нём готическими буквами «Почта», после чего повесил ящик на стену лавки и был очень доволен собой. Люди не могли взять в толк, зачем Августу понадобился почтовый ящик, если у них в селении нет почты, но он заявил, что в Австралии на каждой деревенской лавке висит такой ящик, почему бы ему не висеть и здесь: жители Поллена смогут опускать в него письма, адресованные на Лофотены, или любовные письма, зная, что раз в неделю их письма точно отнесут на почту те, кто пойдёт в церковь. А кроме того, сказал Август, уже можно будет потребовать, чтобы и здесь открыли свою почту — Поллен достаточно большое селение!
Да, Август всегда был и остался неутомимым, и даже ранение в грудь не смогло укротить его, на то он и был единственным Августом в Поллене, он единственный объехал весь свет, и не так уж плохо, что он здесь живёт. Почему девушки Поллена сначала интересовались им, когда он первый раз вернулся домой, а потом перестали? Может, он и не мог предложить им спокойной обеспеченной жизни, но кто другой в округе мог это сделать? Теперь же они дерзко шутили с ним, говорили, что любят его и готовы умереть на его могиле, но Август только поеживался и улыбался.
