— И что же они там написали?
— О вашем секрете.
— Каком секрете?
— Ну, там говорили, что когда все протестовали против вашего моста, не знали, выстоит он или нет, вы не стали спорить с ними, просто продолжили строительство, потому что не сомневались в том, что он выстоит, хотя никто-никто этого не думал. Так что линия была проектом Таггертов, и вы были ее тайным вдохновителем, но хранили свой секрет, потому что вам было безразлично, кого будут за это хвалить.
Джеймс уже видел копию пресс-релиза своего отдела по связям с общественностью.
— Да, — промолвил он, — в самом деле.
Девушка смотрела на него так, что он и сам чуть не поверил в свои слова.
— Какой удивительный поступок, мистер Таггерт.
— А вы всегда помните то, что читаете в газетах… так подробно, в таких деталях?
— А что, да, наверно так… все интересное. Важное. Мне нравится читать об этом. Со мной-то ничего значительного не происходит.
Она сказала это бодро, даже весело, без жалости к себе. В голосе и движениях ее сквозила бесцеремонность юности. Голова ее была вся в каштановых кудряшках, на курносом носу, между широко расставленных глаз, цвело несколько веснушек. Таггерт подумал, что такое лицо вполне можно назвать привлекательным, если только заметишь его, однако причин замечать его не усматривалось. Казалось бы, вполне заурядное девичье личико, если не считать бойкого, полного интереса взгляда, способного обнаружить нечто волнующее и неожиданное буквально за каждым углом.
— Мистер Таггерт, а как это — чувствовать себя великим человеком?
— А как это — чувствовать себя юной девицей?
Она рассмеялась.
— По-моему, чудесно.
— Ну, тогда вам живется лучше, чем мне.
— Ну, как можно говорить такие.
— Думаю, вам даже повезло в том, что не приходится соприкасаться с важными событиями, о которых пишут в газетах. Кстати, что вы называете важным событием?
— Ну… важное.
— А что бывает важным?
— А это уже вы должны объяснить мне, мистер Таггерт.
— Ничего важного на свете не существует.
Девушка недоверчиво посмотрела на него:
— И это именно вы говорите такие слова в такой вечер!
— У меня вовсе не празднично на душе, если вам хочется это знать. Никогда в жизни у меня не было более скверного настроения.
К огромному удивлению Таггерта девушка взглянула на него с такой озабоченностью, какой он еще не встречал.
— Вы утомлены, мистер Таггерт, — искренним тоном проговорила она. — Пошлите их всех к черту.
— Кого?
— Тех, кто заставляет вас унывать. Это несправедливо.
— Что несправедливо?
— Что вам приходится чувствовать себя таким вот образом. Вы пережили нелегкие времена, но победа осталась за вами, и вы можете сегодня наслаждаться ею. Вы заслужили это.
— И как, по-вашему, я должен это делать?
— Ох, этого я не знаю. Но, по-моему, у вас сегодня должен быть праздник, прием, чтобы к вам заявились всякие знаменитости с шампанским, чтобы вам подносили всякие вещи… ну, вроде ключей от города — настоящая шикарная вечеринка — а не так вот, когда вы, один, бродите по городу и покупаете всякие дурацкие бумажные носовые платки!
— Кстати, дайте мне их, пока вы еще помните, — проговорил Таггерт, подавая ей дайм. — А что касается шикарной вечеринки… вам не приходило в голову, что сегодня я могу не хотеть никого видеть?
Искренне задумавшись, девушка сказала:
— Действительно. Я не подумала об этом. Но теперь я понимаю, почему так получилось.
— Почему же? — На этот вопрос у него самого ответа не было.
— Потому что все вокруг хуже вас, мистер Таггерт, — ответила она совсем просто, не пытаясь польстить, просто констатируя факт.
— Вы действительно так думаете?
— Я не слишком люблю людей, мистер Таггерт. По большей части.
— И я тоже. Я не люблю их совсем.
— Я думаю, что такому человеку, как вы, не может быть известно, насколько подлыми они могут быть, как они пытаются растоптать тебя или проехаться на твоей спине, если ты им это позволишь. Я думала, что большие люди всегда могут избавиться от них, а не терпеть все время блошиные укусы, но, может быть, это не так.
— А что вы имеете в виду под «блошиными укусами»?
— Ну, я просто всегда говорю себе, когда мне приходится туго: тебе надо пробиться туда, где не придется терпеть разные там булавочные уколы и гадости — но, наверно, так обстоит повсюду, только вот блохи крупнее.
— Куда крупнее.
Девушка умолкла, о чем-то задумавшись.
— Забавно, — проговорила она в ответ на какую-то свою мысль.
— Что забавно?
— Когда-то я читала книжку, где было сказано, что большие люди всегда несчастны, и чем они больше, тем несчастнее. Мне это показалось непонятным. Но, наверно, так оно и есть.
— Сказано много точнее, чем вы думаете.
Девушка отвернулась, на лице ее проступило волнение.
— Но почему вас так волнуют великие люди? — спросил Джеймс. — Или вы просто привыкли почитать героев?
Девушка повернулась к Таггерту, и он заметил на ее все еще серьезном лице отсвет улыбки — настолько красноречивого, обращенного лично к нему взгляда ему еще не приходилось видеть, но ответила она тихим, почти обреченным тоном:
— Мистер Таггерт, а на кого же еще смотреть?
В помещении вдруг раздался скрежещущий звук — не звонок и не зуммер, а что-то еще — он хрипел с действующей на нервы настойчивостью.
Девушка вздрогнула, будто возвращаясь к реальности, а потом вздохнула.
— Все, время вышло, мы закрываемся, мистер Таггерт, — произнесла она полным сожаления голосом.
— Сходите за своей шляпкой — я подожду вас снаружи, — предложил он.
Она посмотрела на него такими глазами, словно среди всех возможностей, которые могла бы уготовить ей жизнь, никогда не думала именно об этой.
— Вы не шутите? — прошептала она.
— Не шучу.
Вихрем повернувшись, она бросилась к служебной двери, забыв о своем прилавке, о своих обязанностях и о неписаном женском законе — никогда не показывать мужчине, что его приглашение ей приятно.
Задержавшись на мгновение, он проводил ее взглядом. Таггерт не стал уточнять природы своих чувств, он вообще никогда их не анализировал — таким было единственное правило, которого он неуклонно придерживался в своей жизни; он просто ощущал желание, и оно было приятно ему, другого определения он и знать не желал. Однако на этот раз чувство было рождено мыслью, слишком внезапной, чтобы облечь ее в слова. Он нередко встречался с девицами из низших слоев общества, устраивавшими нахальные представления, строившими ему глазки и пускавшимися в грубую лесть по вполне понятной причине; ему они не были ни симпатичны, ни противны; подобное общество немного развлекало его, и он рассматривал их как равных в игре, более чем понятной для обеих сторон. Но эта девушка казалась другой. И в уме его застряла невысказанная мысль: проклятая дуреха действительно так думает.
То, что он дожидается ее с нетерпением, стоя под дождем на тротуаре, и то, что сегодня он нуждается именно в ней, не смущало его и не воспринималось как противоречие. Он не докапывался до природы своего каприза. А нечто, не названное и не произнесенное, не могло противоречить себе.
Когда девушка вышла, он отметил в ее облике странную смесь: застенчивый взгляд и высоко поднятая голова. На ней был уродливый плащ-дождевик, окончательно изгаженный крупной дешевой брошью на отвороте, и небольшая шляпка с плюшевыми цветами, пристроенная на кудрявой головке под вызывающим углом. Как ни странно, горделивая посадка головы делала ее наряд даже привлекательным, как бы подчеркивая, насколько хорошо она умеет носить то, что у нее есть.
— Не хотите ли зайти ко мне в гости, чего-нибудь выпить? — спросил Джеймс.
Она кивнула, молча и торжественно, словно не могла так вот вдруг найти подходящие слова. А потом проговорила, не глядя на него, словно обращаясь к себе самой.
— Вы не хотели сегодня никого видеть, но пригласили меня…
Он никогда еще не слышал столь искренней гордости в чьем-либо голосе.
Не проронив больше ни слова, девушка села рядом с ним на сиденье такси. Некоторое время она просто рассматривала небоскребы, мимо которых они проезжали, а потом сказала.
— Я слыхала, что подобные вещи иногда случаются в Нью-Йорке, но никогда не думала, что такое может произойти со мной.
— Откуда вы родом?
— Из Буффало.
— Родственники есть?
Она помедлила с ответом.
— Насколько я полагаю, да. Они остались там, в Буффало.
— А что означают эти слова — «насколько я полагаю»?
— Я ушла от них.
— Почему?
— Потому что подумала, что если мне суждено чего-то добиться, мне нужно уйти от них, уйти навсегда.
