И тут мистер Беннет вспомнил о ее волнениях несколько дней назад, когда пришло письмо от мистера Коллинза. Посмеявшись над ней немного, он, в конце концов, сжалился и позволил дочери идти, бросив той вслед:
– Если какие-нибудь джентльмены придут просить руки Мэри и Китти, присылай их прямо ко мне – у меня тут как раз выдалась свободная минутка.
Разговор с отцом нелегко дался Элизабет, и ей пришлось целых полчаса просидеть в тишине своей комнаты, прежде чем она успокоилась, собралась с мыслями, накинула на лицо маску равнодушной приветливости и спустилась к остальным. Казалось, все теперь располагало к веселью, но вечер прошел вполне тихо и пристойно; бояться больше было нечего, и в душах молодых людей воцарились мир и покой.
Когда миссис Беннет прошла в будуар совсем уже поздно вечером, Элизабет проскользнула вслед за ней и сделала свое заявление. Эффект от ее слов оказался самым неожиданным, потому что, услышав такую новость, ее мать рухнула на пуфик и, раскрыв рот, так и не нашла в себе сил его закрыть. Много, очень много, крайне много времени прошло, прежде чем мадам усвоила, наконец, услышанное, не поняв при этом, правда, что ее семья поимеет от этого альянса. Впрочем, через какое-то время шок ее начал проходить, и она сумела уже переместиться в кресло, в котором начала вдруг истово креститься, приговаривая:
– Боже праведный и все его апостолы! Нет, вы только подумайте! Боже мой! Мистер Дарси! Ну, кто бы мог подумать! Неужели это правда? Ох! Лиззи, золотце! Какой ты станешь знатной и богатой! Сколько денег, сколько украшений, какие кареты! Джейн ничто по сравнению с тобой, совершенно ничто! Как я рада, как я счастлива! Какой очаровательный джентльмен! Такой красивый! И высокий! О, дорогая Лиззи, умоляю, прости меня за то, что я так не любила его раньше! Надеюсь, и он меня простит. Дорогая, дорогая моя Лиззи! Дом в городе! Все только самое лучшее! Три дочери замужем! Десять тысяч в год! О Боже! Что со мной станет! Я просто сойду с ума!
Всех этих потоков хватило на то, чтобы не осталось сомнений в ее согласии, и Элизабет, радуясь, что свидетелей этому бреду, кроме нее, не нашлось, поспешила покинуть родительницу. Но не просидела она в своей комнате и трех минут в тишине, как дверь открылась, и миссис Беннет впорхнула к дочери.
– Моя дорогая деточка! – громыхала мадам. – Я больше ни о чем не могу думать. Десять тысяч в год, а в удачный год – еще больше! Это поистине божественная щедрость. И особая грамота! Ты просто обязана выйти замуж по епископской грамоте. Но, золотая моя девочка, скажи же мне поскорее, какое блюдо нравится мистеру Дарси больше всего? Я закажу его завтра же!
То было печальное знамение отношения миссис Беннет к будущему своему зятю, и только сейчас Элизабет поняла, что по большому счету желать можно кое-чего еще. Однако утро, вопреки всем самым мрачным ожиданиям, прошло вполне благопристойно, так как миссис Беннет за ночь прониклась таким уважением к мистеру Дарси, что с самого утра лишь стояла за его спиной в немом восторге и не осмеливалась произнести ни слова, если только слово это не касалось ее нынешней безграничной любви к молодому человеку.
Элизабет с удовольствием заметила, как отец ее снизошел до того, чтобы получше познакомиться с зятем; и вскоре мистер Беннет заверил ее, что ставки Дарси поднимаются по прошествии каждого нового часа.
– Я просто обожаю всех троих своих зятьев, – заверил он. – Возможно, Уикем – мой фаворит, но зато я полюблю твоего мужа ничуть не меньше, чем мужа Джейн.
Элизабет после всех волнений, выпавших на ее долю, теперь вновь пребывала в игривом настроении, и потому потребовала от мистера Дарси незамедлительного отчета в том, почему тот влюбился именно в нее.
– Но как вы начнете? – интересовалась она. – Я смогу все понять уже по началу. Итак, что вы поставите на первое место?
– Боюсь, я не смогу вам назвать ни час, ни место, ни взгляд, ни слово, которое заложило фундамент моей любви. Случилось это очень давно. Фактически, я прошел уже полпути, прежде чем понял, куда направляюсь.
– Красотой я вас однозначно не сразила, а что до манер, то мое поведение по отношению к вам всегда балансировало на грани любезности и оскорбления, и я всегда говорила с вами, желая скорее причинить вам боль, чем вызвать удовольствие. А теперь – но только честно! – вы полюбили меня за дерзость?
– За живость вашего ума.
– Вы с тем же успехом могли бы назвать это дерзостью. Или почти дерзостью. Фактом остается то, что вы были сыты по горло любезностью, почтением, манерностью и вниманием. Вы смертельно устали от женщин, которые говорили, смотрели и думали только так, как понравилось бы вам. Я же вывела вас из себя, я была на них непохожа, и потому вы меня заметили. Если бы вы действительно не были ангелом, вы бы возненавидели меня за это. Но, несмотря на то, что вы изрядно потрудились, скрывая свой истинный характер, ваши чувства всегда оставались благородными и справедливыми, и в сердце своем вы всегда презирали тех, кто так тщательно перед вами пресмыкался. Ну вот, я сама все за вас рассказала. Но теперь, когда вслух произнесено все самое важное, я прихожу к пониманию того, что союз наш с вами стал событием самым естественным. Говоря точнее, вы не знали обо мне ничего хорошего; однако никто не думает об этом, когда влюбляется.
– Но разве не было хорошо то, что вы так преданно любили Джейн и ухаживали за ней, когда она заболела в Незерфилде?
– Моя дорогая Джейн! Кто мог бы сделать для нее меньше? Конечно, то был пример добродетели, и я с этим не спорю. Мои хорошие качества находятся под вашей защитой, и вы теперь просто обязаны превозносить их при первой же возможности. В ответ я стану искать поводы, чтобы дразнить вас и устраивать сцены так часто, как только смогу. А начну я, пожалуй, с того, что прямо сейчас спрошу вас, отчего вы так колебались, чтобы поставить в наших терзаниях точку. Отчего вы сделались таким скромным в моем присутствии, когда впервые к нам зашли, а потом остались на ужин? И почему в тот свой приход вы всячески старались дать понять, что я вам совершенно безразлична?
– Потому что вы были хмурой и молчали, и у меня не было ни малейшего повода вести себя иначе.
– Но вы смутили меня.
– Смущен был и я сам.
– Вы могли бы поговорить со мной и побольше, когда явились на ужин.
– Возможно, мог, если б любил меньше.
– Как жаль, что на все у вас находятся разумные доводы, которые я, будучи разумной леди, не могу не принять! Но мне хотелось бы узнать, как долго бы вы продолжали в том же духе, не приди я на помощь. Интересно, заговорили бы вы, если б я не задала вам вопрос? Моя благодарность за ваше участие в судьбе Лидии стала отличным поводом. Слишком уж отличным, сказала бы я; поскольку, что может статься с моралью, если утешение берет начало в нарушенной клятве, ведь я не должна была упоминать о случившемся?
– Вам незачем об этом беспокоиться. С моралью ничего не случится. Жестокая попытка леди Кэтрин разлучить нас привела лишь к тому, что я отбросил всякие сомнения. Замечу, что счастьем своим я едва ли обязан вашему страстному желанию выразить мне благодарность. Я совсем не собирался ждать, когда начнете вы. Сводки, поступившие ко мне от тетки, дали надежду, и я был настроен самым решительным образом узнать обо всем немедленно.
– Леди Кэтрин оказалась безмерно полезной, и осознание этого должно сделать ее счастливой, потому что ничто на свете не нравится ей так, как приносить пользу людям. Но скажите мне, наконец, зачем вы приехали в Незерфилд? Неужели только для того, чтобы показаться в Лонгбурне и получить свою долю смущения? Не было ли у вас более серьезных причин?
– Главная причина заключалась в том, чтобы увидеть вас и понять, если я только мог судить об этом, осталась ли у меня надежда на вашу любовь. Официальной же целью моего приезда было убедиться в том, что сестра ваша все еще любит Бингли, и в случае положительного ответа на этот вопрос признаться самому Бингли в том, что я сделал и что увидел.
– Достанет ли в вас мужества рассказать леди Кэтрин о том, какое на нее обрушилось несчастье?
– Я скорее желал бы больше времени, чем мужества, Элизабет. Но это необходимо сделать, и, если вы дадите мне лист бумаги, я выполню эту миссию безотлагательно.
– Если бы у меня не было, кому написать самой, я села бы подле вас и принялась восхищаться ровностью вашего почерка, как однажды уже поступала знакомая вам юная особа. Но у меня тоже есть тетя, которая не имеет более права оставаться в неведении.
От нежелания признаваться в том, как сильно изменилось ее отношение к мистеру Дарси, Элизабет так до сих пор ничего и не написала в ответ на то длинное письмо миссис Гардинер; но теперь, когда вся душа ее пела от новости, которую, тетка, несомненно, одобрит, мисс Беннет с великим стыдом подумала о том, что вот уже три дня, как крадет у самых дорогих ей людей счастье, и поэтому она немедленно написала следующее:
