– Где мы поужинаем? – спросил Морозов.
– Да где угодно.
Морозов посмотрел на него. Впервые за весь день Равик улыбнулся.
– Борис, – сказал он. – Не гляди ты на меня, как сиделка, которая опасается, что ее больного вот-вот хватит удар. Я уничтожил скота, он заслуживал участи, худшей в тысячу… нет – во много тысяч раз худшую! За свою жизнь я убил десятки ни в чем не повинных людей, и мне давали за это ордена, и убивал я их не в честном, открытом бою, а из засады, в спину, когда они ничего не подозревали. Но это называлось войной и считалось делом чести. Сегодня же ночью у меня было только одно совершенно идиотское желание: сказать ему все прямо в глаза перед тем, как разделаться с ним. И вот эти невысказанные слова несколько минут буквально душили меня, точно застряли в горле. А теперь вопрос исчерпан. Хааке больше не будет мучить людей. Я после этого выспался, и все для меня стало таким далеким, будто я когда-то прочитал об этом в газете.
– Ладно. – Морозов застегнул свой пиджак. – Тогда пойдем. Мне необходимо чего-нибудь выпить. Равик посмотрел на него.
– Тебе?
– Да, мне! – сказал Морозов. – Я… – На мгновение он запнулся. – Сегодня я впервые почувствовал себя старым.
Торжественное прощание с Роландой началось ровно в шесть и длилось всего лишь час. В семь часов «Озирис» был снова готов к приему посетителей.
Стол накрыли в отдельном зале. Почти все девицы были одеты в черные шелковые платья. Равик, постоянно видевший их на врачебных осмотрах обнаженными или в весьма прозрачных одеяниях, многих даже не сразу узнал. На крайний случай мадам оставила в большом зале пять или шесть девушек в качестве «группы резерва». После семи они также должны были переодеться и прийти проститься с Роландой. Ни одна из них не согласилась бы явиться на торжество в неподобающем виде. Это не было требованием мадам – так решили сами девушки. Равик ничего другого и не ожидал. Он хорошо знал, что в среде проституток этикет более строг, нежели в высшем свете. Девушки подарили Роланде шесть плетеных кресел для будущего кафе, купленных в складчину. Мадам преподнесла ей кассовый аппарат, Равик – два столика с мраморными плитами. Он был единственным посторонним на торжестве. И единственным мужчиной.
Обед начался в пять минут седьмого. Мадам сидела во главе стола. Справа от нее Роланда, слева Равик. Далее – новая распорядительница, ее помощница и затем девушки. Были сервированы великолепные закуски. Паштет из гусиной печенки по-страсбургски и к нему старое шерри-бренди. Равику поставили бутылку водки. Он терпеть не мог шерри. Потом подали превосходное тюрбо и белое «мерсо» урожая 1933 года. Рыба была приготовлена не хуже, чем у «Максима». Вино оказалось легким и в меру молодым. Затем последовала спаржа, а за ней поджаренные на вертеле нежные цыплята, изысканный салат, чуть отдававший чесноком, и красное «шато сент-эмилион». В том конце стола, где сидела мадам, распили бутылку «романэ конти» урожая 1921 года.
– Девушки не сумеют оценить его, – сказала мадам.
Равик, напротив, вполне оценил достоинства вина и, великодушно отказавшись от шампанского и сладкого, получил вторую бутылку «романэ». Вместе с мадам он ел полужидкий бри со свежим белым хлебом без масла и запивал вином.
Разговор за столом напоминал беседу в пансионе для благородных девиц. Плетеные кресла были украшены бантами. Кассовый аппарат сиял. Мраморные плиты столиков тускло мерцали. В зале царила атмосфера легкой грусти. Мадам была в черном. На ней сверкали бриллианты, их было не слишком много, лишь брошь и кольцо – чудесные голубовато-белые камни чистой воды. Она не надела диадему, хотя стала графиней. У мадам был вкус. Она любила драгоценности. Мадам заявила, что рубины и изумруды могут упасть в цене. Бриллианты куда надежнее. Она болтала с Роландой и Равиком, обнаруживая недюжинную начитанность. Она вела беседу легко, забавно и остроумно, цитировала Монтеня, Шатобриана и Вольтера. Ее умное, ироническое лицо обрамляли слегка поблескивающие седые волосы с голубоватым отливом – мадам их подкрашивала.
В семь часов, после кофе, девушки, совсем как примерные воспитанницы пансиона, встали из-за стола. Они вежливо поблагодарили мадам и трогательно простились в Роландой. Мадам посидела еще немного. Она угостила Равика «арманьяком», какого он в жизни не пробовал. «Группа резерва», все время дежурившая внизу, прибыла к столу. Девушки умылись, переоделись в вечерние платья и подкрасились, но не так ярко, как обычно. Мадам дождалась, пока всем не подали тюрбо. Поговорив с девушками и поблагодарив их за то, что они пожертвовали для нее этим часом, она грациозно откланялась.
– Я надеюсь, Роланда, еще увидеть вас до отъезда…
– Разумеется, мадам.
– Разрешите оставить для вас «арманьяк»? – обратилась мадам к Равику. Он поблагодарил. Мадам удалилась. С головы до пят – дама высшего Общества.
Равик взял бутылку и пересел к Роланде.
– Когда ты уезжаешь? – спросил он.
– Завтра днем, в четыре часа семь минут.
– Я приду на вокзал проводить тебя.
– Нельзя, Равик. Никак нельзя. Мой жених приезжает сегодня вечером. Мы едем вдвоем. Понимаешь? И вдруг заявишься ты. Он очень удивится.
– Понимаю.
– Завтра с утра мы сделаем еще кое-какие покупки и отправим все багажом. Сегодня я сниму номер в отеле «Бельфор». Удобно, дешево и чисто.
– Он тоже остановится там?
– Что ты! – удивилась Роланда. – Ведь мы еще не повенчаны.
– Верно. Об этом я как-то не подумал. Равик знал, что Роланда нисколько не рисуется. Она была женщиной устойчивых буржуазных взглядов. Для нее не имело значения, служит ли она в пансионе для благородных девиц или в публичном доме. У нее были определенные обязанности, и она честно их исполняла. Теперь она освободилась от этих обязанностей и возвращается обратно в свою буржуазную среду, полностью порывая с тем миром, в котором временно жила. Так же получалось со многими проститутками. Часто они становились отличными женами. Проституцию они считали тяжелым ремеслом, но отнюдь не пороком. Такой взгляд на вещи спасал их от деградации.
Роланда налила Равику еще рюмку коньяку. Затем достала из сумки какую-то бумажку.
– Если тебе когда-нибудь будет нужно уехать из Парижа – вот наш адрес. Приезжай в любое время.
Равик посмотрел на адрес.
– Здесь две фамилии, – сказала она. – Первые две недели пиши на мою. Потом – на имя моего жениха.
Равик спрятал листок.
– Спасибо, Роланда. Пока я останусь в Париже. И потом – я представляю себе, как удивится твой жених, если я вдруг свалюсь к вам как снег на голову.
– Ты это говоришь потому, что я просила тебя не приходить завтра на вокзал? Так ведь здесь совсем другое дело. Я даю адрес на тот случай, если тебе придется срочно выехать из Парижа.
Он удивленно взглянул на нее.
– Что ты хочешь сказать?
– Равик, – сказала она. – Ты беженец. А у беженцев часто бывают неприятности. Хорошо заранее знать место, где можно какое-то время пожить, не опасаясь полиции.
– Откуда ты знаешь, что я беженец?
– Знаю. И никому об этом не говорила. Да и кому какое дело? Сохрани адрес. А понадобится – приезжай, не стесняйся. У нас никто ни о чем не спросит.
– Хорошо, Роланда. Спасибо.
– Дня два назад в «Озирис» заходил какой-то тип из полиции. Интересовался каким-то немцем. Спрашивал, был ли он здесь.
– Вот как? – Равик насторожился.
– Да. Когда ты заходил к нам в последний раз, в «Озирисе» действительно торчал один немец. Ты, наверно, его уже забыл. Такой толстый, лысый. Сидел за столиком с Ивонной и Клер. Агент спрашивал, заглядывал ли он к нам и кто еще был здесь тогда.
– Понятия не имею, – сказал Равик.
– Ты, наверно, не обратил на него внимания. Но я, конечно, не сказала, что в тот вечер ты забежал к нам на минутку.
Равик кивнул.
– Так лучше, – пояснила Роланда. – Нечего давать шпикам повод спрашивать у невинных людей паспорта.
– Правильно. А он не объяснил, что ему нужно?
Роланда пожала плечами.
– Нет. Да нас это и не касается. Я ему так и сказала – никого, мол, не было, и все. У нас старое правило: мы никогда ничего не знаем. Так лучше. Впрочем, кажется, он и сам был не особенно заинтересован в расследовании.
– Правда?
Роланда усмехнулась.
– Равик, многим французам наплевать на судьбу какого-то там немецкого туриста. Нам и своих забот хватает. – Она поднялась. – А теперь мне пора. Прощай, Равик.
– Прощай, Роланда. Без тебя здесь будет уже не то.
Она улыбнулась.
– Может, не сразу. Но вскоре наладится.
Она пошла прощаться с девушками и по пути еще раз оглядела кассовый аппарат, плетеные кресла и столики. Весьма практичные подарки. Мыслен – но она уже видела их в своем кафе. В особенности кассовый аппарат – символ буржуазной респектабельности, семейного уюта и благополучия. Поколебавшись с минуту, Роланда вернулась, достала из сумки несколько монет, положила их подле поблескивающей кассы и нажала на клавиши. Механизм сработал, счетчик показал два франка пятьдесят сантимов, и Роланда, улыбаясь счастливой улыбкой, положила в ящичек деньги, которые сама себе уплатила.
