Он решил, что если выедет с лесопилки сразу после обеда, то, быть может, еще успеет обернуться и попадет домой с клеем раньше, чем Джотам на старике гнедом привезет Зену со станции; но он понимал, что шансы невелики. Успех зависел от состояния дороги и еще от того, опоздает или прибудет вовремя поезд из Бетсбриджа. Позднее, вспоминая, как лихорадочно он взвешивал в уме все эти возможности, он мог лишь горько усмехнуться…
Наскоро пообедав и не дожидаясь, пока Джотам уедет на станцию, он стал собираться на лесопилку. Джотам еще сидел и сушил у печки промокшие ноги, так что Итан только мигнул Мэтти и вполголоса бросил на ходу: «Я скоро вернусь».
Ему показалось, что она понимающе кивнула в ответ, и с этим слабым утешением он пустился по дождю в свой нелегкий путь.
На полдороге между лесопилкой и поселком нагруженные до отказа сани Итана обогнал Джотам Пауэлл, отчаянно понукавший гнедого. Вскоре он свернул к станции и исчез за Школьной горкой, а Итан подумал еще раз, что надо поторапливаться, иначе не успеть. Он разгрузил бревна, работая за десятерых, и помчался в лавку Иди за клеем. Ни самого хозяина, ни другого продавца в лавке не оказалось — они «отлучились тут недалечко»; налицо имелся один Деннис, который вместо того, чтобы стоять за прилавком (он считал это ниже своего достоинства), точил лясы у печки в окружении местной золотой молодежи. Итана встретили насмешливыми приветствиями и пригласили разделить компанию, но где найти клей, никто не знал. Итан, томившийся желанием поскорее вернуться домой и хоть сколько-то времени еще побыть с Мэтти вдвоем, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, покуда Деннис безрезультатно шарил по дальним углам лавки.
— Похоже, что весь наш запас распродан. Подожди, пока придет папаша — может, он откопает.
— Премного обязан; я уж лучше доеду до миссис Хоман, у нее скорее найдется, — отвечал Итан, вконец потеряв терпение.
Как прирожденный коммерсант, Деннис не мог стерпеть такой обиды и торжественно поклялся, что если в их фамильной лавке отсутствует какой-либо товар, то у отцовой конкурентки его и подавно не сыщешь; однако Итан уже не слушал этих хвастливых уверений — он уселся в сани и отправился к вдове Хоман. Там, после продолжительных поисков, сопровождавшихся сочувственными расспросами — для чего ему понадобился клей и не заменит ли его обычный клейстер из муки, если фабричного клея у нее все-таки не окажется, — старушка Хоман вытащила на свет божий единственный, последний пузырек, чудом завалявшийся в куче корсетных шнурков и таблеток от кашля.
— Надеюсь, ничего такого особо ценного у Зены не разбилось, — прокричала она ему вдогонку, когда он уже разворачивал сани.
Если по пути с лесопилки ему в лицо хлестал мокрый снег, то теперь надолго зарядил дождь, и лошадям, даже при пустых санях, приходилось туго. Раза два, услышав звон бубенцов, Итан оглядывался, думая, что его нагоняют Джотам с Зеной; но знакомого гнедого видно не было, и он, сжав зубы, принимался снова понукать своих отяжелевших лошадей.
Конюшня была пуста. Он наскоро поставил лошадей, вопреки обыкновению не позаботившись даже сменить им подстилку, и почти бегом одолел подъем от конюшни до дома.
Отворив дверь на кухню, он увидел, что Мэтти одна;— и вообще все было в точности так, как он себе представлял по дороге. Она стояла у плиты и что-то разогревала в глиняной миске, но при звуке его шагов вздрогнула, повернулась и кинулась к нему.
— Гляди, Мэтт, я клей принес! Сейчас мы живо склеим эту штуку. Ну-ка, где она у нас там? — крикнул он, торжествующе размахивая пузырьком, а другой рукой легонько отстраняя от себя девушку. Но Мэтти как будто не слышала его слов.
— Итан… Зена приехала, — прошептала она, схватив его за рукав.
Они стояли, глядя друг на друга, бледные, словно соучастники преступления.
— А где же гнедой? Его в конюшне нет! — запинаясь, выговорил Итан.
— Джотам в Корбери накупил чего-то для своей жены и взял гнедого отвезти домой покупки, — объяснила Мэтти.
Невидящим взглядом он обвел кухню, казавшуюся холодной и убогой в дождливых зимних сумерках.
— Как она? — тоже понизив голос, спросил Итан. Мэтти пожала плечами.
— Не знаю. Как приехала, сразу пошла наверх. — И ничего не сказала?
— Ничего.
Итан в задумчивости присвистнул и спрятал пузырек с клеем обратно в карман.
— Ладно, не беспокойся: я ночью спущусь и все склею, — пообещал он, снова натянул промокшую куртку и пошел в конюшню засыпать лошадям на ночь овса.
Пока он возился с лошадьми, подъехал Джотам Пауэлл, и Итан предложил ему подняться в дом перекусить. Присутствие работника, нейтрализующее атмосферу за столом, сегодня вечером пришлось бы очень кстати, поскольку Зена после своих поездок в город обычно бывала «не в себе». Однако Джотам, который никогда не отказывался поесть на дармовщинку, на сей раз, к удивлению Итана, отверг его хлебосольство.
— Премного вам благодарен, но я уж того, лучше пойду, — процедил он сквозь зубы.
— Зайди обсушись, — уговаривал его Итан. — На ужин сегодня что-то горяченькое.
Но Джотам выслушал призыв своего работодателя с каменным лицом, и так как его словарь был не слишком обширен, он ограничился тем, что повторил:
— Да нет уж, я лучше пойду.
В этом стоическом отказе от бесплатного ужина и согрева Итану почудилось нечто зловещее, и он стал гадать, что же могло приключиться по дороге, чтобы у Джотама начисто отбило аппетит. Может быть, Зене не удалось показаться новому доктору, а может, его советы пришлись ей не по вкусу? Итан знал, что в таких случаях она способна была сорвать злость на первом, кто подворачивался под руку.
Когда он вернулся на кухню, там уже горела лампа, и вокруг стало снова так же весело и уютно, как вчера. Стол был накрыт так же старательно, в печи весело трещал огонь, на полу перед дверцей дремала кошка, а в руках у Мэтти была полная тарелка свежих пышек.
Они молча обменялись взглядами, и Мэтти сказала — точно так же, как накануне:
— А не пора ли ужинать?
Итан вышел в прихожую повесить мокрую одежду. Он постоял, прислушиваясь, не раздаются ли наверху шаги жены, потом окликнул ее. Ответа не было, и после минутного колебания он поднялся по лестнице и отворил дверь в спальню. В комнате было почти совсем темно, и в этом полумраке Итан с трудом разглядел жену: она сидела у незанавешенного окна, прямая как доска, и по жестким линиям ее силуэта на фоне оконного стекла он догадался, что она еще не переоделась с дороги.
— Как дела, Зена? — спросил он, стоя в дверях. Она не двинулась, и он добавил:
— Ужин на столе. Пойдешь ужинать? Она ответила:
— Я не в состоянии проглотить ни крошки.
Это была формула, освященная традицией, и он ожидал, что, произнеся ее, Зена, как всегда, поднимется и сойдет ужинать. Но она осталась сидеть, и он не нашел ничего лучшего, как заметить:
— Ты, должно быть, утомилась с дороги.
В ответ на это она повернула голову и торжественно изрекла:
— Я больна гораздо серьезнее, чем вы думаете. Хотя он слышал такие слова далеко не впервые, они заставили его встрепенуться: а вдруг на сей раз это правда?
Он сделал два шага в комнату.
— Надеюсь, что ты ошибаешься, Зена.
Она продолжала глядеть на него в густеющих сумерках с томно-величественным видом мученицы, отмеченной перстом судьбы.
— У меня признали осложнения, — объявила она наконец.
Услышав это грозное слово, Итан понял, что дело плохо. Оно произносилось в округе в редчайших, особо важных случаях. На людей обыкновенных нападали болезни и всякие «хворобы», которые нетрудно было распознать и определить, и лишь избранные страдали «осложнениями». «Осложнения» сами по себе были уже знаком отличия, хотя в большинстве случаев они оказывались равнозначными смертному приговору. С «хворобами» можно было жить да жить, «осложнения» же, как правило, сводили в могилу.
Сердце Итана разрывалось между двумя противоположными чувствами, но жалость все-таки пересилила. Очень уж мрачный и отрешенный вид был у его жены — и правда, невелика радость сидеть одной в темноте с такими мыслями.
— Это что, новый доктор у тебя нашел? — спросил Итан, невольно понижая голос.
— Да. И еще он сказал, что любой доктор с понятием посоветует мне лечь на операцию.
Итан знал, что окрестное женское население, проявляя жгучий интерес к проблеме хирургического вмешательства, придерживается различных точек зрения относительно его целесообразности. Одни утверждали, что подвергнуться операции весьма почетно, другие же находили такой способ лечения грубым и неприличным. Итан, по чисто финансовым соображениям, всегда радовался, что Зена примыкает ко второй фракции.
Неожиданная серьезность ее сообщения привела его в замешательство, и он попытался ее успокоить, выбрав самый простой и легкий путь.
