Выздоровление его шло медленнее, чем он надеялся. Вновь сесть в седло он смог только через две недели после нашего примирения и, едва дождавшись вечера, поехал в Уайлдфелл-Холл навестить сестру. Это было опасно и для него и для нее, но он считал необходимым обсудить с ней ее отъезд и постарался рассеять ее тревогу за него. После этой поездки ему стало хуже, в остальном же все сошло благополучно — о том, что он побывал в старом доме, знали только его обитатели, да еще я. И мне кажется, он не собирался говорить мне об этом, — когда я увидел его на следующий день и заметил, что он чувствует себя плохо, он ответил только, что простыл накануне, возвращаясь домой в поздний час.
— Но вы так никогда не сможете навестить сестру! — воскликнул я, досадуя на него, вместо того чтобы пожалеть. Но я думал о ней.
— Я ее уже видел, — ответил он негромко.
— Видели! — вскричал я в изумлении.
— Да. — И он рассказал мне, какие соображения заставили его решиться на эту поездку и какие предосторожности он принял.
— И как она? — нетерпеливо осведомился я.
— Как всегда, — сказал он коротко и грустно.
— Как всегда… то есть печальна и чувствует себя не очень здоровой.
— Нет, она не больна, — возразил он. — И, полагаю, со временем к ней вернется душевное спокойствие, но столько испытаний совсем подорвали ее силы. Какой угрожающий вид у этих туч! — перебил он себя, отворачиваясь к окну. — Наверное, еще до вечера разразится гроза, и мои работники не успеют убрать хлеб. А вы все снопы уже свезли с поля?
— Нет. Но, Лоренс, она… ваша сестра что-нибудь спрашивала обо мне?
— Спросила, давно ли я вас видел.
— А что еще она говорила?
— Я не могу повторить все, что она говорила, — ответил он с легкой улыбкой. — Мы ведь говорили о многом, хотя пробыл я у нее недолго. Но главным образом о ее намерении уехать. Я умолял ее подождать, пока я не поправляюсь и не смогу помочь ей в поисках другого приюта.
— Но обо мне она больше ничего не говорила?
— О вас она не говорила почти ничего. Я бы не стал поддерживать такой разговор, но, к счастью, она его и не начала, а только задала о вас два-три вопроса, и, казалось, моих кратких ответов ей было достаточно. В этом она была мудрее своего друга. И могу сказать вам еще одно: по-моему, ее больше тревожит мысль, что вы слишком много о ней думаете, а не то, что вы ее забыли.
— Она права.
— Но боюсь, вас тревожит как раз обратное.
— Вовсе нет. Я желаю ей счастья. Но мне не хотелось бы, чтобы она меня совершенно забыла. Она ведь знает, что мне забыть ее невозможно, и права, желая, чтобы ее образ потускнел в моей памяти. И я бы не хотел, чтобы она чересчур сильно жалела обо мне. Впрочем, думаю, она вряд ли будет особенно страдать из-за меня, — я ведь совершенно этого не достоин, если только не считать того, что сумел оценить ее совершенства.
— Ни она, ни вы не стоите мук разбитого сердца — всех тех вздохов, слез и печальных мыслей, которые, боюсь, вы уже расточали и будете совершенно напрасно расточать друг из-за друга. Сейчас оба вы придерживаетесь — вы о ней, а она о вас — такого высокого мнения, что оно, я сильно опасаюсь, совершенно незаслуженно. Чувства моей сестры, естественно, не уступают в силе вашим и, мне кажется, более прочны. Однако у нее достает здравого смысла и твердости бороться с ними хотя бы в этом, и, надеюсь, она не остановится, пока не заставит себя больше не думать… — Он замялся.
— …обо мне, — докончил я.
— И мне хотелось бы, чтобы вы поступили так же, — продолжал он.
— Она прямо вам сказала, что таково ее намерение?
— Нет. Мы об этом не говорили. Зачем? Я ведь не сомневаюсь в ее решении.
— Забыть меня?
— Да, Маркхем! И почему нет?
— Ну, что же… — Больше ничего вслух я не сказал, но про себя ответил: «Нет, Лоренс, ошибаетесь! Она вовсе не намерена забыть меня. Было бы дурно забыть того, кто так глубоко, так беззаветно ей предан, кто способен во всей полноте оценить ее несравненные достоинства и с такой искренностью разделяет ее мысли, как дано мне. И было бы дурно, если бы я забыл столь совершенное и Божественное создание Творца, какова она, раз уж мне было даровано узнать и полюбить ее!» Но ему я ничего подобного не сказал, а быстро переменил разговор и вскоре простился с ним с заметно менее дружеским чувством, чем обычно. Возможно, я был неправ, досадуя на него, но тем не менее досадовал.
Примерно через неделю я встретился с ним, когда он возвращался от Уилсонов, решил в свою очередь оказать ему добрую услугу, не пощадив его чувства и, быть может, рискуя навлечь на себя раздражение, которое столь часто оказывается наградой тем, кто сообщает неприятные новости или предлагает непрошенные советы. Но, поверь, руководствовался я не желанием поквитаться за страдания, которые он последнее время нет-нет да и причинял мне, и даже не враждой или злобой против мисс Уилсон, а просто мне была невыносима мысль, что подобная женщина станет сестрой миссис Хантингдон. Да и ради него мне было несносно думать, что он в заблуждении введет в свой дом жену, столь недостойную его и совершенно неподходящую для того, чтобы разделять с ним его тихую жизнь и быть ему заботливой подругой. Мне казалось, что он сам питал неприятные сомнения на этот счет, но неопытность, чары мисс Уилсон и ее умение опутать ими его юное воображение рассеяли их, и, по моему убеждению, он еще пребывал в нерешительности и не делал предложения только потому, что его смущала мысль о ее родственниках, и особенно о матери, которую он терпеть не мог. Живи они в отдалении, он, пожалуй бы, не посчитался с этим, но расстояние всего в две-три мили между их фермой и Вудфордом делали такое препятствие достаточно серьезным.
— А вы едете от Уилсонов, Лоренс? — сказал я, шагая рядом с серым коньком.
— Да, — ответил он, чуть отвернув лицо. — По-моему, вежливость требовала, чтобы я безотлагательно поблагодарил их за участие. Ведь все время, пока я болел, они постоянно осведомлялись о моем здоровье.
— По настоянию мисс Уилсон.
— А если и так, — возразил он, заметно краснея, — разве это причина не ответить учтивостью на учтивость?
— Но причина для того, чтобы ответ ваш не был тем, которого она ждет.
— Оставим эту тему, будьте столь добры, — сказал он с видимым неудовольствием.
— Нет, Лоренс, с вашего разрешения, продолжим еще немного, и раз уж речь зашла об этом, я сообщу вам кое-что. Конечно, если угодно, вы можете мне не поверить, но только, прошу вас, помните, что у меня нет обыкновения лгать и что в этом случае уклоняться от истины мне не для чего…
— Хорошо, Маркхем. Так о чем вы?
— Мисс Уилсон ненавидит вашу сестру. Да, конечно, не зная о вашем родстве, она, вполне естественно, могла бы испытывать к ней неприязнь, однако ни одна хорошая, добросердечная женщина не способна питать к воображаемой сопернице такую ожесточенную, хладнокровную, коварную злобу, какую я замечал в ней.
— Маркхем!
— Да-да. И я убежден, что она и Элиза Миллуорд, если не сами распустили клеветнические слухи, то, бесспорно, всячески их поддерживали и распространяли, как могли. Разумеется, ей не хотелось приплетать к сплетням ваше имя, но она с величайшим наслаждением чернила — и продолжает чернить! — вашу сестру, насколько возможно остерегаясь, однако, сделать свою злобность очень уж явной.
— Никогда этому не поверю! — воскликнул мой собеседник, чьи щеки пылали от негодования.
— Прямых доказательств у меня нет, и я могу сказать лишь, что, по моему глубочайшему убеждению, это так. Однако вы вряд ли захотели бы сделать мисс Уилсон своей женой, будь это так, а потому лучше повремените, пока твердо не убедитесь, что это не так.
— Маркхем, я ведь никогда не говорил вам, что намерен жениться на мисс Уилсон, — произнес он высокомерно.
— Да, но она-то намерена выйти за вас!
— Она вам об этом говорила?
— Нет, но…
— В таком случае, у вас нет ни малейшего права бросать ей подобные обвинения! — Он чуть-чуть пришпорил конька, но я, твердо решив не обрывать на этом наш разговор, положил руку на холку Серого.
— Погодите, Лоренс, дайте мне объяснить мои слова. Много времени это не займет. И не будьте таким… как бы это выразиться?.. таким недоступным. Я знаю, какой вам кажется Джейн Уилсон, и я знаю, как глубоко вы заблуждаетесь. Вы думаете, что она на редкость обворожительная, элегантная, умная и утонченная девица, и даже не подозреваете, что на самом деле она себялюбивая, бессердечная, честолюбивая, хитрая, пошлая…
— Довольно, Маркхем, довольно!
— Нет. Разрешите уж мне кончить. Вы не представляете себе, каким холодным и безрадостным будет ваш семейные очаг, если вы на ней женитесь. И ваше сердце разобьется, когда слишком поздно вы убедитесь, что связали себя нерушимыми узами с женщиной, совершенно неспособной разделять ваши вкусы, чувства, мысли… полностью лишенной деликатности, доброты, душевного благородства!
