А потом он очень отличился на строительстве бассейна, когда, потный, грязный, стоял на пару с Костанчи, в одних трусиках, по колено в вязком иле и выбрасывал его лопатой на берег.
Так шло лето: нужно было и бассейн поскорее закончить, чтобы успеть покупаться, и строить новое административное здание, и в футбол поиграть, и на своем подсобном хозяйстве поработать, и помочь колхозу в прополке кукурузы. А в кукурузе поймали двух зайчат – новая забава и забота: куда поместить их и чем кормить, кому ухаживать?
А покос! Антон никогда не представлял такой красоты: и луг в цветах, и озеро в лесу, и костер на берегу озера, и запах сена, и дождь, красивый летний дождь – крупные капли шлепаются о голую спину и чувствуешь, как они, разбиваясь на мелкие брызги сбегают по ней теплыми, щекочущими струйками. И неизведанное удовольствие во всем этом, и радость жизни. И отдых в копне сена, когда, кажется, нет ничего более важного, чем смотреть вверх, в небо, и следить как по его голубым просторам плывут облака… И разговор колхозников о ржи, которая «не густа, а колосиста», о каких-то своих делах и «неуладицах»…
– Люди-то не равны: одни имеют совесть, а другие нахальство. Украсть легче, а по мне – лучше сто потов спустить, да свое получить, заработанное.
– Это верно. Чем украсть, а потом сидеть и дрожать, – это верно! – неожиданно для самого себя вмешался Антон.
– Что? Или обжегся? – спросил его старик с узловатыми, сухими руками.
– Обжегся, – признался Антон.
– Ну, счастью не верь, а беды не пугайся, – сказал старик. – Ничего, парень! Ты кто? Ты еще человек молочной спелости. Ты все можешь. Ты главное, суть забирай в голову. Человек сам себе мудрец, сам себе подлец и сам своего счастья кузнец…
Шло лето, и приближался август, а в августе – родительская конференция. Антон не видел маму с Октябрьских праздников и очень соскучился. Соскучилась и она, часто писала ему и сообщала новости: что очень плоха бабушка, что сама она поступила опять на работу, твердо решив разойтись с Яковом Борисовичем. Антон огорчился из-за бабушки и рад был за маму, за ее правильное решение. Он только боялся, что теперь мама не сможет приехать на родительскую конференцию, не отпустят с работы.
«Дорогая мама!
С третьего по пятое августа у нас в колонии состоится родительская конференция. Приезжай. Обязательно приезжай, я буду ждать».
Все это было красиво выведено на аккуратном листочке бумаги, разрисованном цветными карандашами, и выглядело как пригласительный билет на торжественное собрание. Нину Павловну приглашение очень растревожило: отпуска ей еще не полагалось. И еще ее беспокоили два обстоятельства: умерла бабушка, и Нине Павловне больно было везти эту грустную весть Антону. И второе: она случайно встретила на улице Марину под руку с молодим человеком, в котором узнала Степу Орлова. У Степы был явно влюбленный вид, а Марина, очень, кстати, нарядная, заметив Нину Павловну, смутилась. Что это значит? И говорить об этом Антону или нет?
Получив отпуск за свой счет, Нина Павловна поехала в колонию.
– Доедем и приедем, – сказала она словами прошлогоднего попутчика своей новой соседке, направляющейся туда же. – Позвоним со станции, нам вышлют машину…
Но теперь не пришлось даже звонить: народа на конференцию съезжалось много, и к каждому поезду колония высылала специальную машину. Комната для приезжающих была, конечно, переполнена, у Никодима Игнатьевича жил писатель, и Нина Павловна вместе со всеми расположилась в только что отстроенном административном здании. Спали на полу, обед готовили прямо на открытом воздухе, но ради сына чего не перетерпишь – больше терпели! К тому же сюда доносились звуки из колонии: сигналы трубы – подъем, песня и игра оркестра. Все это говорило о жизни, которая шла там, за бывшей монастырской стеною.
Перед началом конференции майор Лагутин собрал родителей и рассказал об общей программе этих дней и правилах поведения, – оказывается, бывают родители, которые и здесь могут причинить вред: принести водку, пиво, в обход установленного порядка взять письма для передачи, рассказать ребятам ненужные вещи об их прежних дружках. Потом все пошли к стадиону и остановились возле красной ленты, преградившей вход. А на, стадионе выстроились ребята, и на солнце поблескивали трубы оркестра. Когда была разрезана лента, оркестр заиграл марш и навстречу родителям от каждого отряда вышел воспитанник с букетом цветов, а вверх полетели голуби. Начался парад: выход начальства, рапорт, «под знамя колонии», и под звуки гимна на высокую мачту был поднят флаг.
Нина Павловна, конечно, не удержала слез, когда на трибуну вышел Антон и от имени всей колонии рапортовал родителям об успехах и достижениях. Она даже не знала, почему плакала: ей и радостно было видеть сына на трибуне, и горько – ведь и в школе он мог быть одним из первых. Глупый он, глупый!..
А голос Антона громко разносился по стадиону:
– Дорогие родители! Прошел год после предыдущей конференции, на которой вы оставили нам свой родительский наказ. В своей повседневной жизни мы всегда помнили его и старались выполнять.
После парада родители разбрелись со своими сыновьями по всей зоне и расположились на стадионе, на травке под тенью тополей, на лавочках. Антон повел Нину Павловну в сквер перед спальней третьего отряда, и здесь, в беседке, она распаковала привезенные из дому лакомства. Она с удовольствием смотрела, как Антон ел, как по-хозяйски угощал ее и рассказывал о своей жизни. Как раз перед конференцией он сдал экзамен на слесаря четвертого разряда, а перед испытаниями выполнил пробную работу: узел для настольного сверлильного станка, которые колония изготовляет для школ.
Он смеялся, что Нина Павловна никак не могла понять технических терминов, которыми он щеголял: пиноль, шпиндель, узел. Нина Павловна тоже смеялась и в то же время радовалась: вот из ее Тоника получился молодой специалист. Она долго не могла собраться с силами и сообщать о смерти бабушки и «измене» Марины. О бабушке она наконец сказала, и Антон до слез огорчился. Но вдруг он вскочил, бросился за проходившим мимо парнишкой и подвел его к Нине Павловне.
– Мама! Это – Ваня Курбатов. Новенький. Мой подшефный, – сказал Антон. – К нему никто не приехал. Ну, одним словом, садись, и все! – решительно заявил Антон, обращаясь к товарищу.
Курбатов упорно отказывался, но Нина Павловна принялась угощать его, и мальчик сдался.
Когда Нина Павловна была здесь прошлый раз, осенью, все выглядело иначе. Сейчас вся колония была празднично разукрашена: арки, приветственные плакаты, замысловатые виньетки, выложенные вдоль посыпанных свежим песочком дорожек, герб из цветов и многое, многое другое, – все говорило о большой любви и заботе, с которой была подготовлена встреча с родителями. Но особенное впечатление произвели на нее новшества, которые появились за последнее время: бассейн, вальсы в столовой во время обеда и торжественное проведение «дня рождения» – так на третий день конференции все собравшиеся поздравляли воспитанников, родившихся в августе.
Все это время, занятое докладами, торжественными концертами, спортивными праздниками, вечером «подведения итогов», Нина Павловна много раз хотела заговорить с Антоном о Марине, но так и не нашла подходящего момента и только перед отъездом спросила:
– Тебе Марина пишет?
– А что мне Марина? – с какой-то нарочитой грубостью ответил Антон. – Я сам для себя живу.
Нина Павловна не стала ничего выяснять, хотя сердцем, конечно, почувствовала, что здесь далеко не все так гладко и просто. А разве можно вмешиваться в сердечные дела?
Зато перед самым отъездом Нина Павловна услышала радостную весть: Кирилл Петрович сказал, что в ближайший выезд областного суда Антон будет представлен к досрочному освобождению.
– Кирилл Петрович! Родной! – Нина Павловна схватила его за руку и тут же смутилась. – Вы меня простите, но… Неужели правда?
– А почему? Конечно! – ответил Кирилл Петрович. – Обязательную часть своего срока он отбыл и зарекомендовал себя хорошо. До сих пор препятствие было в том, что он не закончил профессионального обучения, а без специальности мы от себя не выпускаем. А теперь… Он вам говорил?
– Ну как же! И аттестатом хвалился! – ответила Нина Павловна.
– Ну вот! Это – путевка в жизнь. Мы считаем, что больше держать нам его у себя незачем. Теперь – что скажет суд!
Нина Павловна надавала Антону на прощание всяческих наказов и советов и уехала, полная трепетного ожидания. Неужели конец?
Неужели конец?
Кирилл Петрович и раньше намекал Антону на возможность досрочного освобождения, а разговор с мамой сразу приблизил эту возможность. Неужели конец?
Антон надоел Кириллу Петровичу вопросами – когда будет суд? Ему казалось, что он спрашивает редко и между прочим, но так ему только казалось. А Кирилл Петрович понимал нетерпение своего воспитанника и делал вид, как будто бы не замечает его настойчивости.
