— Да уж, действительно. Но что же все-таки случилось в прошлое воскресенье?
— Совершенно невероятная вещь. Тем утром я обратила внимание, что Элис как-то странно себя ведет: после завтрака она дольше обыкновенного мыла посуду; когда я спросила, скоро ли она сможет помочь мне со стиркой, резко мне ответила, а когда я за чем-то вошла на кухню, то заметила, что работает она с угрюмым видом. В конце концов я поинтересовалась, в чем дело, — тут-то все и выяснилось. Я не поверила своим ушам, когда Элис запинаясь произнесла: миссис Марри считает, что она может найти место получше. Я задавала ей вопрос за вопросом, пока не вытянула из нее все. Да чего же глупенькие и легкомысленные эти молодые девушки! Я сказала ей, что нельзя быть похожей на флюгер. Ты не поверишь, но когда Элис пришла к ужасной старухе в последний раз, та была совсем другим человеком. Не знаю, почему. Она говорила Элис, какая та хорошенькая, какая у нее стройная фигура, отличная походка, и что она знает много девушек далеко не таких умных и красивых, которые зарабатывают те же двадцать пять или тридцать фунтов в год, работая в очень хороших семьях. Похоже, она вошла во все детали и сделала тщательные подсчеты, вычисляя, сколько Элис сможет откладывать, если будет работать у "приличных людей, которые не экономят, не скаредничают и не держат все под замком", а потом лицемерно заявила, что полюбила Элис и теперь может спокойно умереть, зная, что ее дорогой Джордж будет счастлив с доброй женой, тем более, что сбережения Элис, которые ей удастся отложить на новом месте с хорошим жалованьем, помогут им в начале совместной жизни. Свою речь старуха закончила следующим: "И попомни мои слова, дорогая, недолго тебе ждать свадебных колоколов!"
— Ив результате наша девица теперь всем недовольна? — предположил Дарнелл.
— Она такая молодая и такая глупая. Я поговорила с ней и напомнила, как отвратительно вела себя раньше миссис Марри, и прибавила, что, уйдя от нас, она может изменить свое положение к худшему. Кажется, мне удалось убедить ее
хорошенько все обдумать. Ты понимаешь, Эдвард, для чего это делается? У меня есть одна мысль по этому поводу. Думаю, старая ведьма хочет, чтобы Элис ушла от нас, и тогда она сможет сказать сыну: "Посмотри, какая она непостоянная!" И прибавит одну из своих идиотских присказок: "Непостоянная жена — беда для мужа", или что-нибудь в этом роде. Гадкая старуха!
— Да-а, — протянул Дарнелл. — Надеюсь, Элис не оставит нас. Тогда тебе прибавится забот — нелегко найти новую служанку.
Он вновь набил трубку и безмятежно закурил, чувствуя, что отдыхает после дня, заполненного пустой и изнурительной работой. Балконная дверь была распахнута, и теперь наконец до него долетел ветерок, принеся аромат деревьев, ко-торые все еще не утратили зелень листвы в этом засушливом районе. Песня, которой с восхищением внимал Дарнелл, и теперь еще легкий ветерок, который сумел донести даже до этой высохшей и скучной окраины привет из леса, вызвали мечтательное выражение в его глазах, и он задумался о вещах, которые не мог выразить словами.
— Она, должно быть, вредная старуха, — произнес наконец Дарнелл.
— Миссис Марри? Вот уж точно. Исключительно вредная! Уговаривает девушку покинуть место, где ей хорошо.
— Да. И еще, подумать только, ей не понравился Хэмптон-Корт. Это больше, чем все остальное, убеждает в порочности ее натуры.
— Там прекрасно, правда?
— Не могу забыть тот день, когда побывал там впервые. Это произошло вскоре после того, как я устроился на работу в Сити, в тот же год. Мой отпуск пришелся на июль, но тогда у меня было такое маленькое жалованье, что я и подумать не мог о том, чтобы поехать на море или куда-нибудь еще. Помню, один из служащих пригласил меня совершить пеший поход по Кенту. Эта мысль пришлась мне по душе, но и на это денег не хватило. И знаешь, что я сделал? Тогда я жил на Грейт-Колледж-стрит, и в свой первый день отпуска провалялся в постели до обеда, а все оставшееся время просидел в кресле с трубкой в зубах. Тогда я купил новый табак — фунт и четыре шиллинга за две унции (дороже, чем я мог себе позволить), и получал от него огромное удовольствие. Стояла страшная жара, а когда я закрыл окно и опустил красные жалюзи, стало еще жарче — в пять часов комната была словно раскаленная печь. Но я был гак счастлив, что могу не идти в Сити, что мне было все нипочем. Время от времени я читал отрывки из странной чудной книги, принадлежавшей ранее моему бедному отцу. Я многое в ней не понимал, но все же не терял нить, курил и читал до чая. Потом пошел на прогулку, решив, что будет только полезно глотнуть свежего воздуха перед сном. Я шел и шел, не обращая внимания, куда иду, и сворачивая туда, куда меня вели ноги. Должно быть, я прошел не одну милю, кружа на одном и том же пространстве, как, говорят, случается с австралийцами, когда они теряются в буше[11]; не сомневаюсь, что мне никогда, ни за какие деньги не удалось бы повторить этот путь. Когда наступили сумерки и фонарщики стали зажигать один фонарь за другим, я все еще находился на улице. Вечер был чудесный; хотелось бы, чтобы ты была тогда со мной, дорогая.
— В то время я была еще совсем маленькой девочкой.
— Да, это так. Но вечер и правда был изумительный. Помнится, я шел по небольшой улице, сплошь застроенной одинаковыми мрачными домиками, отштукатуренными и отделанными лепниной; на многих дверях были медные таблички, и на одной из них я прочитал: "Изготовитель коробочек из ракушек". Эта надпись меня очень позабавила: я часто задумывался, кто делает такие коробочки и прочие безделушки из ракушек, которые продаются повсюду на морском побережье. Несколько ребятишек играли на улице; мужчины громко распевали в пивном баре на углу; а я, случайно подняв голову, поразился необыкновенному цвету небес. Я никогда не видел больше такого чуда и не думаю, что такое цветовое сочетание вообще когда-нибудь прежде возникало: темно-синий цвет отливал фиолетовым — такой цвет, говорят, бывает у неба в чужеземных странах. Не знаю, почему — то ли из-за необычного цвета неба, то ли по другой причине — я почувствовал себя как-то странно: казалось, все вокруг меня изменилось, но в чем было дело, я не понимал. Помнится, я рассказал о том, что испытал тогда, одному пожилому человеку, другу моего бедного отца, его уж лет пять, если не больше, как нет на свете, и он, внимательно посмотрев на меня, сказал что-то о волшебной стране; не знаю, что он имел в виду, — думаю, я просто не сумел ему толком объяснить случившееся. Но тогда, поверь, на какой-то момент мне показалось, что эта ничем не примечательная улочка прекрасна, а крики детей и пьяное пение в баре будто слились с небом, став единым целым. Ты ведь знаешь выражение "быть на седьмом небе" — так говорят, когда счастливы. Я ощущал что-то вроде этого: не то чтобы я ступал по облаку, но мне казалось, что тротуар застелен бархатом или тончайшим ковром. А потом — думаю, все дело в разыгравшемся воображении, — сам воздух стал благоухать, как благовония в католической церкви, а мое дыхание стало частым и прерывистым, как бывает, когда ты чем-то взволнован. Никогда я не чувствовал себя так необычно.
Дарнелл внезапно замолчал и посмотрел на жену. Она не спускала с него горящих, широко раскрытых глаз; губы ее были приоткрыты.
— Надеюсь, я не утомил тебя, дорогая, этой невнятной историей. Ты и так сегодня переволновалась с этой глупой девчонкой. Может, тебе лучше лечь пораньше?
— Нет, Эдвард. Пожалуйста, продолжай. Я совсем не устала. Мне нравится, как ты говоришь. Пожалуйста, говори еще.
— Я прошел еще немного, и постепенно это странное ощущение стало блекнуть. Я сказал "еще немного", и я действительно так думал — мне казалось, прошло не больше пяти минут, однако это было не так: когда я ступш на эту улочку, я взглянул на часы, но теперь, когда я вновь посмотрел на них, было одиннадцать часов. За этот интервал я прошел около восьми миль. Я не верил своим глазам, мне казалось, что мои часы взбесились, но позже, проверив, я убедился, что с ними все в порядке. Я так ничего и не понял и до сих пор не понимаю; уверяю тебя, мне казалось, что за это время можно было разве что пройти туда и обратно по Эдна-Роуд. Я же оказался за городом, со стороны леса дул холодный ветер, воздух был наполнен легким шелестом и шуршанием, птичьим посвистом из кустов и нежным журчанием ручейка у дороги. Когда я извлек часы и зажег спичку, чтобы посмотреть время, то понял, что стою на мосту; и тут мне впервые пришло в голову, что я проживаю удивительный вечер. Все было так непохоже на мою обычную жизнь, особенно на ту, что я вел последний год, и мне вдруг показалось, что я совсем не тот человек, который каждое утро отправляется в Сити и каждый вечер возвращается домой, написав груду скучнейших писем. Меня словно перенесли из одного мира в другой. Каким-то образом мне удалось добраться домой, и пока я шел, меня осенило, как лучше провести отпуск. Я сказал себе: "Совершу-ка я пеший поход, как Феррарз, только мой пройдет по Лондону и его окрестностям", и это решение окончательно созрело, когда в четыре утра я входил в свой дом; светило солнце, а улица была тиха и пустынна, как лес в полночь.
