— А пока я не встану… Ведь это недолго… не правда ли… Дня два-три?
— Вернэ говорил, что дня через три…
— Так уж вы останьтесь… День сидите здесь, а ночью, если понадобится, жена мне поможет.
— Не утомит ли это вашу жену? Она, пожалуй, не заснет ночь. Если хотите, я буду сидеть ночью в коридоре… И если вам нужно, вы только позвоните.
Неволин благодарил.
— А то бедная жена, в самом деле, изведется…
Около полудня Ракитин, прифранченный, с подстриженными волосами и бородкой, зашел к Неволину и спросил:
— Прикажете встретить Елену Александровну, Валерий Николаич?
— Хотел просить об этом… Вот не пускает меня добрая сиделка… встретить жену… Надеюсь, ее узнаете по портретам…
— Полагаю.
— Так вы предупредите ее, что я похудел… чтобы не взволновалась… Должно быть, она цветущая красавица… а я…
Неволин закашлялся и, когда припадок кашля прошел, раздражительно сказал сиделке:
— Я просил вас шоколада… Мне хочется чашку шоколада… А мне не дают… Дайте же мне поскорее!
Еще бы не узнать по портретам этой необыкновенно привлекательной маленькой женщины, с большими усталыми глазами и роскошными, отливавшими золотом волосами под соломенной шляпой.
Действительно, в этом строгом, тоскливом и красивом лице было что-то, напоминающее мадонну.
Как только ее стройная, красивая фигура в светлой юбке и темной жакетке, открывавшей блузку и регат поверх свежего воротника, торопливо вышла из вагона, как к ней подошел Ракитин и изысканно-почтительно проговорил:
— Ракитин!
В одной руке молодой женщины был небольшой чемоданчик, в другой — зонтик.
Она сдержанно и серьезно наклонила голову и спросила:
— Муж жив?
— Еще жив.
— Кажется, пансион близко?
— Да. Позвольте вам показать дорогу…
— Пожалуйста.
— Дайте мне квитанцию от багажа.
— Не беспокойтесь.
И молодая женщина отдала квитанцию сторожу и попросила его принести багаж в пансион Шварца, и пошла рядом с Ракитиным.
И ни полслова. Только “жив ли?”.
“Что это за женщина?” — думал Ракитин, украдкой любуясь ею. И серьезно сказал:
— Муж о моей телеграмме не знает… Он так волновался, так нетерпеливо ждал вас, что я решился известить вас о положении мужа.
— Благодарю за телеграмму. Я знала об его положении.
И опять продолжала идти молча.
— Валерий Николаич просил предупредить вас, что он очень похудел. Он хотел подняться с постели, чтобы встретить вас, и не мог… И все-таки верит, что будет жить.
Выражение чего-то мучительно скорбного залегло в глазах молодой женщины. Лицо ее стало строже и, казалось, непроницаемее.
Неволина опять молчала. И только пошла скорее.
Ракитин догадался не мучить женщину своими сообщениями.
Он обиженно замолчал. И, стараясь скрыть одышку от скорой ходьбы, едва поспевал за молодой женщиной.
“Не спешила к мужу из Петербурга, а теперь торопится!” — думал Ракитин, недовольный, что программа его изучения интересной женщины с первого же начала не исполняется, “И знает ли эта барыня, что я писатель? Читала ли меня?” — спрашивал себя Ракитин, раздраженный этой почти резкой сдержанностью молодой женщины с ним.
— Вот сюда, в сад, Елена Александровна! — проговорил он довольно сдержанно.
В саду было много пансионеров. Все знали, конечно, что приехала жена умирающего. И многие дамы взглянули на молодую женщину, еще более возмущенные ее красотой, изяществом и видом далеко не приниженной кающейся женщины.
Пожилая толстая англичанка, бесцеремонно рассматривавшая Елену Александровну в лорнет, пришла в ужас. Худая девица из Гамбурга шепнула хорошенькой пасторше с недоумевающими глазами, что русская дама просто нахалка.
— Но все-таки, надо сказать, бог ее наградил красотой! Не правда ли, фру? — проговорил пастор, обращаясь к жене.
— Я с тобою согласна, мой друг.
— Но тем не менее она не может быть хорошей. Так долго не ехать к мужу… Не так ли, фру?
— О, конечно! Как можно оставлять мужа, да еще больного.
— Ты хорошая женщина, фру. О, ты великолепная женщина, фру! И ты гораздо красивее этой дамы, фру! Я правду говорю!
— Ты слишком добр ко мне, Аксель!
Французов русская дама обворожила. С загоревшимися глазами они жадно ее рассматривали и потом зашептали, что она сложена восхитительно и что такая женщина не может не иметь любовника.
А молодой англичанин замер от восторженного удивления и, краснея, как пион, мог только протянуть:
— О-о-о!
И в то же мгновение подумал, что должен быть представлен русской леди.
После смерти ее мужа он объявит, что с первого мгновения, как увидал ее, решил ей предложить быть женой англичанина и лорда. Чек на двадцать тысяч фунтов немедленно после согласия и после брака такая же сумма по договору в ее распоряжении.
Эта внезапная мысль овладела молодым красавцем англичанином. Он не спускал восторженных глаз с проходившей молодой женщины и дал себе слово добиться ее согласия, если не здесь, то в Петербурге, куда он немедленно поедет вслед за ней… И будет ждать хоть три-четыре года.
Фабрикант из Бирмингама отдал банковые билеты проигранного пари и проговорил:
— Не правда ли, милорд, настоящая леди?
— Королева, сэр! — строго ответил молодой англичанин.
И прибавил:
— Породистая!
Госпожа Шварц встретила Елену Александровну в прихожей и, грустно-торжественная, повела ее наверх.
— О, как бедный ваш муж будет обрадован. О, несчастный страдалец! Как он ждал вас, госпожа Неволина!.. Две недели ходил каждый день на поезд встречать вас… Но force majeur [9] помешала вам приехать… Муж знал это и не роптал… Вы сами страдали… о, я понимаю… И вы не знали, как муж плох… Он скрывал от вас… Боялся встревожить… О, тяжелая доля облегчить последние минуты любимого человека… И как его не любить… Какой он добрый, деликатный!.. О, простите мне невольный крик души!
Госпожа Шварц не забыла, что если б не Ракитин, то она могла бы понести убытки, и потому не лишила себя удовольствия подпустить яду в свои трогательные излияния, оглядывая и оценивая скромный, хотя и элегантный, костюм этой хорошенькой и чересчур мало печальной для жены умирающего мужа.
И так как “жена умирающего” ни одним словом не откликнулась на “крик души” хозяйки, то госпожа Шварц, останавливаясь в коридоре, прибавила пониженным до трагического шепота голосом.
— Вы позволите предупредить бедного мужа, что вы уже здесь… А то радость внезапного свидания может потрясти больного… Утром он был бодр, насколько возможно для него… Но всякие потрясения… Как вы думаете, monsieur Raquitine?..
Ракитин считал миссию свою оконченной. Он уже поклонился Елене Александровне, сказав, что он в ее распоряжении в эти тяжелые дни, и хотел пройти в комнату, как вопрос хозяйки заставил остановиться его и сказать ей:
— Ведь больной знает по часам, что госпожа Неволина приехала. К чему еще предупреждения… Напрасно вы так тревожитесь и тревожите госпожу Неволину! — насмешливо прибавил Ракитин.
— О, в таком случае я умываю руки! — обиженно сказала хозяйка и удалилась.
— А вещи прикажите послать в комнату…
И, обращаясь к Неволиной, Ракитин прибавил по-русски:
— Эта дама шельма и большая охотница до представлений!.. Постучите, Елена Александровна, в восемнадцатый номер… Там сиделка…
Словно бы услыхавшая простое нелицемерное и неоскорбительно-обвиняющее слово, Неволина подняла на Ракитина глаза, в которых мелькнуло благодарное чувство измученного человека, и торопливо прошла к восемнадцатому номеру.
Маленькая бледная рука вздрагивала, когда тихо постучала в дверь.
Сиделка открыла дверь и чуть слышно, ласково шепнула:
— Он ждет вас… Постарайтесь скрыть от него, что он так плох… Если нужно, позвоните.
И, пропустив Неволину, вышла за двери и направилась вниз.
Как ни готова была молодая женщина к свиданию с мужем и каким худым ни представляла его себе, но, когда увидала голову мертвеца, она едва могла скрыть жалость, тоску и ужас, охватившие ее. И, опустив голову, чтобы муж не видал ее лица, с рыданием в голосе, стараясь удержать слезы, проговорила, подходя к нему:
— Вот и приехала… И ты прости, что не могла раньше, Валерий.
И она поцеловала его и припала к его исхудалой руке.
В первое мгновение Неволин не мог говорить от волнения и только прерывисто и тяжело дышал.
— Как ты меня нашла?.. Очень изменился, Леля? — наконец проговорил он.
— Изменился… Но не очень…
— Ну… Похудел… сильно… Но теперь кризис… Я поправляться начну…
— Еще бы…
И опять оба смолкли, точно оба не находили именно тех слов, какие нужны и как нарочно не приходят.
Неволину казалось, что он счастлив, но все-таки не так бесконечно счастлив, как должен быть и как следовало, и потому он с большим чувством, чем его было в сердце, проговорил, преувеличивая и радость и умиление:
