Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Сюннёве Сульбаккен

Торбьорн решил проводить ее, и они вместе пошли к выгону, расположенному неподалеку. Ему очень хотелось взять ее под руку, но его охватила такал робость, что он едва касался ее. Ему даже казалось странным, что он идет рядом с ней. А когда они расставались, он сказал ей на прощанье:

— Больше ты не услышишь обо мне ничего дурного.

Вернувшись, домой, Торбьорн увидел отца, который носил мешки с зерном на мельницу. Дело в том, что вся деревня молола муку на гранлиенской водяной мельнице. Когда повсюду ручьи и речушки пересыхали в Гранлиене воды всегда было вдоволь. Нужно было перенести много мешков, и просто больших и большущих. Немного поодаль женщины стирали белье. Торбьорн подошел к отцу и взялся за мешок.

— Помочь тебе? — спросил он.

— Ничего, я и сам как-нибудь справлюсь, — ответил Семунд, быстро взвалил мешок на спину и пошел к мельнице.

— Здесь работы хватит на всех, — сказал Торбьорн, взял два больших мешка, согнулся и взвалил их себе на плечи, придерживая сбоку локтями. По дороге он встретил отца, который шел за новыми мешками. Семунд скользнул по нему взглядом, но ничего не сказал. Когда Торбьорн возвращался к риге, он снова встретил отца, который нес два еще больших мешка. На этот раз Торбьорн взял только один маленький мешок. Встретив на обратном пути сына, Семунд посмотрел на него гораздо пристальней, чем прошлый раз. Потом вышло так, что оба они очутились возле риги.

— Тебе пришло письмо из Нордхауга, — сказал Семунд. — Приглашают на свадьбу в воскресенье…

Ингрид, на миг оторвавшись от работы, умоляюще посмотрела на брата. Мать взглядом просила его о том же.

— Вот как? — сухо сказал Торбьорн, поднимая самые тяжелые мешки, какие только мог найти.

— Так ты пойдешь? — мрачно спросил Семунд.

— Нет.

Гранлиенский горный выгон очень живописен. Оттуда видно все селение. Прямо под ним — Сульбаккен, окруженный лесом, который отливает всеми оттенками красок, а дальше лежат остальные хутора; их тоже обступает со всех сторон лес, так что зеленеющие поля с усадьбами и постройками кажутся островками мира и счастья, отвоеванными у дикой природы. Глядя на селение с гранлиенского выгона, можно насчитать четырнадцать дворов. Сам Гранлиен находится в самом конце селения, и сверху видны только крыши дома и сараев, да и то если смотреть с самого края выгона. Тем не менее девушки часто глядели на дымок, который вился из труб Гранлиена.

— Мама сейчас варит обед, — говорила Ингрид. — Сегодня у нас солонина и сало.

— Слышишь, мужчин зовут домой, — вторила ей Сюннёве — Интересно, — где они работают сегодня?

И девушки смотрели на далекий дымок, который сначала шаловливо взлетал в сияющее солнцем небо, а потом словно одумавшись, успокаивался и расплывался над лесом широкой прозрачной полосой, которая постепенно становилась все тоньше, тоньше и наконец, подобно колеблющейся кисее, таяла в воздухе. О многом они передумали, глядя на родное селение.

Сегодня они смотрели на Нордхауг. Уже второй день там празднуют свадьбу, но торжества продлятся еще шесть дней, и оттуда то и дело доносятся громкие возгласы и выстрелы.

— Как весело там сейчас! — сказала Ингрид.

— А я им нисколько не завидую, — ответила Сюннёве, берясь за вязание.

— А все-таки хорошо бы побывать там, — обронила Ингрид словно невзначай. Она сидела на корточках и, смотрела на Нордхауг; там взад и вперед сновали люди; одни шли к риге, где, очевидно, стояли накрытые столы, другие парочками уходили подальше, о чем-то беседуя.

— Право же, не понимаю, что тебя тянет туда, — сказала Сюннёве.

— Да я и сама не знаю, — ответила Ингрид, сидя все в той же позе. — Верно, мне просто хочется потанцевать, — прибавила она. Сюннёве промолчала.

— Ты никогда не танцевала? — вдруг спросила ее Ингрид.

— Нет.

— Неужели ты действительно думаешь, что танцевать грешно?

— Право, не знаю.

Ингрид решила больше не задавать вопросов вспомнив, что гаугианцам запрещено танцевать самым строжайшим образом, и не стала расспрашивать подругу как относятся к танцам ее родители. Но потом, как бы продолжая невысказанную мысль, добавила:

— И все-таки лучшего танцора, чем Торбьорн я в жизни не видела.

— Да, он, наверно, хорошо танцует, — помолчав ответила Сюннёве.

— Ах, если бы ты видела, как он танцует! — воскликнула Ингрид, поворачиваясь к подруге. Но Сюннёве ответила:

— А я вовсе и не хочу видеть, как он танцует.

Ингрид удивленно посмотрела на Сюннёве, которая, низко склонившись над своим вязанием, считала петли. Вдруг она уронила вязание на колени, посмотрела куда-то далеко-далеко и сказала:

— Если бы ты знала, как я счастлива сегодня! Уже давно я не была так счастлива!

— Но почему? — спросила Ингрид.

— Почему… Потому что он не танцует сегодня в Нордхауге!

Несколько секунд она сидела, устремив взгляд в пространство, потом вдруг снова стала серьезной опустила голову и стала быстро вязать.

Ингрид думала о чем-то своем.

— Я думаю, многим девушкам в Нордхауге очень хотелось бы, чтобы он сейчас пришел, — сказала она

Сюннёве открыла рот, словно желая что-то возразить, но промолчала и снова взялась за вязание.

— Торбьорну очень бы хотелось пойти туда я уверена, что хотелось бы, — сказала Ингрид и тут же поняла, что этого говорить не следовало; она взглянула на Сюннёве, но та сидела пунцово-красная и, казалось, целиком ушла в работу. Ингрид припомнила все, что она сейчас наболтала, всплеснула руками и бросилась перед Сюннёве на колени. Она старалась заглянуть ей в глаза, но та все вязала и вязала… Тогда Ингрид рассмеялась и сказала ведь сколько дней уже прошло, а ты все еще скрываешь что-то от меня.

— О чем ты говоришь? — спросила Сюннёве, бросая на нее неуверенный взгляд.

— Ты сердишься вовсе не на то, что Торбьорн любит потанцевать, — сказала Ингрид. Сюннёве не отвечала. Лицо Ингрид расплылось в улыбке, она обняла подругу и шепнула ей на ухо:

— Ты сердишься на то, что он танцует с другими, а не с тобой!

— Что ты там болтаешь! — воскликнула Сюннёве, освобождаясь от объятий Ингрид. Она встала; Ингрид тоже встала и пошла за ней.

А все-таки ужасно жалко, что ты не умеешь танцевать! — сказала Ингрид и засмеялась. — Ужасно жалко! Знаешь что? Давай я научу тебя сейчас. — Она обняла Сюннёве за талию.

— Ну что ты от меня хочешь? — спросила Сюннёве.

— Хочу научить тебя танцевать, чтобы тебе не приходилось грустить, когда он танцует с другими!

Тут Сюннёве не выдержала и рассмеялась.

— Да ведь нас могут увидеть, — сказала она.

— Лучше ты ничего не придумала? — спросила Ингрид и тут же начала напевать какой-то веселый мотив, увлекая за собой Сюннёве в такт песенке.

— Нет, нет. я не хочу, это нехорошо, — сопротивлялась Сюннёве.

— Ты сама только сейчас сказала, что давно не была так счастлива, как сегодня, так пойдем же учиться!

— Но ведь это нехорошо, нехорошо!

— А ты попробуй и увидишь, как хорошо!

— Ах какая ты упрямая, Ингрид!

— Так сказала кошка воробью, который никак не хотел сидеть на месте, чтобы кошке было легче его сцапать. Идем танцевать!

— Да я бы с удовольствием, но…

— Я сейчас буду Торбьорном, а ты его молодой женой которая хочет, чтобы он танцевал только с ней одной.

— Но…

Ингрид уже напевала.

— Но…

Сюннёве еще пыталась что-то сказать, но тщетно, — она сама уже приплясывала. Впереди шла Ингрид, делая большие шаги и по-мужски размахивая руками, за ней плыла Сюннёве мелкими шажкам и с опущенными глазами. А Ингрид пела:

— Ну как, хорошо или не хорошо? — спросила Ингрид, когда они остановились, тяжело переводя дух. Сюннёве засмеялась в ответ и сказала, что ей хотелось бы поучиться танцевать вальс. Вокруг не было ни души и они, забыв обо всем на свете, принялись за дело. Ингрид показала подруге, как нужно ставить ногу, «потому что вальс — штука трудная».

— О, все в порядке, лишь бы попадать в такт! — сказала Сюннёве, и Ингрид решила, что можно попробовать. Они начали вальсировать, Ингрид пела, а Сюннёве ей подпевала, сначала тихо, а потом все громче и громче. Вдруг Ингрид остановилась и удивленно развела руками.