— Как это случилось?
— Не знаю. Ничего не знаю. Он сидел, что-то писал — и вдруг выстрелил себе в голову… Что теперь будет со мной?.. Кур-р-р-р… Кур-р-р-р… (Так каппы плачут.)
Директор стекольной фирмы Гэр, грустно качая головой, сказал судье Бэппу:
— Вот к чему приводят все эти капризы.
Бэпп ничего не ответил и закурил сигару с золотым ободком. Доктор Чакк, который осматривал рану, присев на корточки, поднялся и произнес профессиональным тоном, обращаясь ко всем нам:
— Все кончено. Токк страдал заболеванием желудка, и одного этого было бы достаточно, чтобы он совершенно расклеился.
— Смотрите, однако, — проговорил, словно пытаясь оправдать самоубийцу, философ Магг, — здесь лежит какая-то записка.
Он взял со стола лист бумаги. Все (за исключением, впрочем, меня) сгрудились позади него, вытягивая шеи, и через его широкие плечи уставились на записку.
Вставай и иди. В долину, что ограждает наш мир.
Там священные холмы и ясные воды,
Благоухание трав и цветов.
Магг повернулся к нам и сказал с горькой усмешкой:
— Это плагиат. «Миньона» Гёте. Видимо, Токк пошел на самоубийство еще и потому, что выдохся как поэт.
Случилось так, что именно в это время у дома Токка остановился автомобиль. Это приехал Крабак. Некоторое время он молча стоял в дверях, глядя на труп Токка. Затем он подошел к нам и заорал в лицо Маггу:
— Это его завещание?
— Нет. Это его последние стихи.
— Стихи?
Волосы на голове Крабака стали дыбом. Магг, невозмутимый, как всегда, протянул ему листок. Ни на кого не глядя, Крабак впился глазами в строчки стихов. Он читал и перечитывал их, почти не обращая внимания на вопросы Магга.
— Что вы думаете по поводу смерти Токка?
— Вставай… Я тоже когда-нибудь умру… В долину, что ограждает наш мир…
— Ведь вы были, кажется, одним из самых близких друзей Токка?
— Друзей? У Токка никогда не было друзей. В долину, что ограждает наш мир… К сожалению, Токк… Там священные холмы…
— К сожалению?..
— Ясные воды… Вы-то счастливы… Там священные холмы…
Самка Токка все еще продолжала плакать. Мне стало жаль ее, и я, обняв ее за плечи, отвел к дивану в углу комнаты. Там смеялся ничего не подозревающий детеныш двух или трех лет. Я усадил самку, взял на руки детеныша и немного покачал его. Я почувствовал, что на глаза мои навернулись слезы. Это был первый и единственный случай, когда я плакал в стране водяных.
— Жаль семью этого бездельника, — заметил Гэр.
— Да, таким нет дела до того, Что будет после них, — отозвался судья Бэпп, раскуривая свою обычную сигару.
Громкий возглас Крабака заставил нас вздрогнуть. Размахивая листком со стихами, Крабак кричал, ни к кому не обращаясь:
— Превосходно! Это будет великолепный похоронный марш!
Блестя узкими глазами, он наспех пожал руку Маггу и бросился к выходу. В дверях уже тем временем собралась, конечно, изрядная толпа соседей Токка, которые с любопытством заглядывали в комнату. Крабак грубо и бесцеремонно растолкал их и вскочил в свою машину. В ту же минуту автомобиль затарахтел, сорвался с места и скрылся за углом.
— А ну, а ну разойдитесь, нечего глазеть! — прикрикнул на любопытных судья Бэпп.
Взяв на себя обязанности полицейского, он разогнал толпу и запер дверь на ключ. Вероятно, поэтому в комнате воцарилась внезапная тишина. В этой тишине — и в душной смеси запахов цветов высокогорных растений и крови Токка — стал обсуждаться вопрос о похоронах. Только философ Магг молчал, рассеяно глядя на труп и о чем-то задумавшись. Я похлопал его по плечу и спросил:
— О чем вы думаете?
— О жизни каппы.
— И что же?
— Для того, чтобы наша жизнь удовлетворяла нас, мы, каппы, что бы там ни было… — Магг как-то стыдливо понизил голос, — как бы там ни было, должны поверить в могущество того, кто не является каппой.
Слова Магга напомнили мне о религии. Будучи материалистом, я никогда, разумеется, не относился к религии серьезно. Но теперь, потрясенный смертью Токка, я вдруг задумался: а что представляет собой религия в стране водяных? С этим вопросом я немедленно обратился к студенту Раппу.
— У нас есть и христиане, и буддисты, и мусульмане, и огнепоклонники, — ответил он. — Наибольшим влиянием, однако, пользуется все же так называемая «современная религия». Ее называют еще «религией жизни».
(Возможно, «религия жизни» — не совсем точный перевод. На языке капп это слово звучит как «Куэмуча». Окончание «ча» соответствует английскому «изм». Корень же «куэмал» слова «куэму» означает не просто «жить, существовать», но «насыщаться едой, пить вино и совокупляться».)
— Следовательно, в этой стране тоже есть общины и храмы?
— В этом нет ничего смешного. Великий храм современной религии является крупнейшей постройкой в стране. Хотите пойти поглядеть?
И вот в один душный туманный день Рапп гордо повел меня осматривать Великий храм. Действительно, это колоссальное здание, раз в десять грандиознее Николаевского собора в Токио. Мало того, в этом здании смешались самые разнообразные архитектурные стили. Стоя перед этим храмом и глядя на его высокие башни и круглые купола, я ощутил нечто даже нечто вроде ужаса. Они, словно бесчисленные пальцы, тянулись к небу. Мы стояли перед парадными воротами (и как ничтожно малы мы были по сравнению с ними!), долго смотрели, задрав головы, на это странное сооружение, похожее скорее на нелепое чудовище.
Залы храма тоже были громадны. Между коринфскими колоннами во множестве бродили молящиеся. Все они, как и мы с Раппом, казались здесь совершенно крошечными. Вскоре мы повстречались с согбенным пожилым каппой. Рапп, склонив голову, почтительно заговорил с ним:
— Весьма рад видеть вас в добром здравии, почтенный настоятель.
Старец тоже отвесил нам поклон и так же учтиво отозвался:
— Если не ошибаюсь, господин Рапп? Надеюсь, вы тоже… — Тут он, видимо, обнаружил, что у Раппа сгнил клюв, и запнулся. — Э-э… Да. Во всяком случае, я надеюсь, что вы не очень страдаете. Чему обязан?..
— Я привел в храм вот этого господина, — сказал Рапп. — Как вам, вероятно, уже известно, этот господин…
И Рапп принялся пространно рассказывать обо мне. Кажется, этими своими объяснениями он старался, помимо всего прочего, дать понять старцу, что от посещения храма в последнее время его отвлекали сугубо важные обстоятельства.
— И вот, кстати, я хотел бы вас попросить показать этому господину храм.
Милостиво улыбаясь, настоятель поздоровался со мною, а затем молча повел нас к алтарю в передней части зала.
— Я с удовольствием покажу вам все, — заговорил он, — но боюсь, что не смогу быть вам особенно полезен. Мы, верующие, поклоняемся «дереву жизни», которое находится здесь, на алтаре. Как изволите видеть, на «дереве жизни» зреют золотые и зеленые плоды. Золотые плоды именуются «плодами добра», а зеленые — «плодами зла»…
Я слушал его, и мне становилось невыносимо скучно. Любезные объяснения настоятеля звучали как старая, заезженная притча. Разумеется, я делал вид, что стараюсь не пропустить ни единого слова, но при этом не забывал время от времени украдкой озираться, чтобы разглядеть внутреннее устройство храма.
Коринфские колонны, готические своды, мозаичный мавританский пол, молитвенные столики в модернистском стиле — все это вместе создавало впечатление какой-то странной варварской красоты. Больше всего внимание мое привлекали каменные бюсты, установленные в нишах по сторонам алтаря. Мне почему-то казалось, что мне знакомы эти изображения. И я не ошибся. Закончив объяснения относительно «древа жизни», согбенный настоятель повел меня и Раппа к первой справа нише и сказал, указывая на бюст:
— Вот один из наших святых — Стринберг, выступивший против всех. Считается, что этот святой много и долго страдал, а затем нашел спасение в философии Сведенборга. Но в действительности он не спасся. Как и все мы, он исповедовал «религию жизни». Вернее, ему пришлось исповедовать эту религию. Возьмите хотя бы «Легенды», которые оставил нам этот святой. В них он сам признается, что покушался на свою жизнь.
Мне стало тоскливо, и я обратил взгляд в следующую нишу. В следующей нише был установлен бюст густоусого немца.
— А это Ницше, бард Заратустры. Этому святому пришлось спасаться от сверхчеловека, которого он сам же и создал. Впрочем, спастись он не смог и сошел с ума, попасть в святые ему, возможно, и не удалось бы…
Настоятель немного помолчал и подвел нас к третьей нише.
— Третьим святым у нас Толстой. Этот святой изводил себя больше всех. Этот святой изводил себя больше всех. Дело в том, что по происхождению он был аристократом и терпеть не мог выставлять свои страдания перед любопытствующей толпой. Этот святой все силился поверить в Христа, в которого поверить, конечно же, невозможно. А ведь ему случалось даже публично объявлять, что он верит. И вот на склоне лет ему стало невмочь быть трагическим лжецом. Известно ведь, и этот святой испытывал иногда ужас перед перекладиной на потолке своего кабинета. Но самоубийцей он так и не стал — это видно хотя бы из того, что его сделали святым.
