Спускаясь по широкой каменной лестнице к ожидавшему их экипажу, мистер Дэвидсон и Слокум были готовы дать волю своему гневу, но Крокетт, только что возражавший мальчику так сердито и резко, пробормотал с восхищением:
– Ах, стервец! Ну и стервец!
Экипаж отвез их в старый Тихоокеанский клуб, где они еще с час озабоченно обсуждали будущность Дика Форреста и жаловались на ту трудную задачу, которую на них взвалил «Счастливчик» Ричард Форрест.
А в это время Дик торопливо спускался с горы по слишком крутым для лошадей и экипажей, заросшим травой мощеным улицам. Едва он оставил за собой живописные холмы, виллы и пышные сады миллионеров и спустился вниз, как тут же попал в узкие улички с деревянными лачугами, где жил рабочий люд. В 1887 году Сан-Франциско еще представлял собой такую же беспорядочную смесь дворцов и трущоб, как и любой старый европейский город; и Ноб-Хилл, подобно средневековому замку, вырастал из нищеты и грязи обыденной жизни, которая ютилась у его подножия.
Дик наконец остановился на углу, возле бакалейной лавки, над которой жил Тимоти Хэгэн-старший; Тимоти мог позволить себе эту роскошь – жить над головой своих сограждан, содержавших семью на сорок – пятьдесят долларов в месяц, так как служил в полиции и получал сто.
Но тщетно Дик свистел под открытыми, не защищенными от солнца окнами: Тима Хэгэна-младшего не было дома. Наконец Дик смолк и принялся перебирать в уме все те места неподалеку, где мог находиться его приятель; но в это время тот и сам появился из-за угла, бережно неся жестянку из-под лярда, полную пенящегося пива. Он пробурчал какое-то приветствие, и Дик также грубо буркнул ему что-то в ответ, точно всего час назад не он так смело и надменно отпустил трех некоронованных королей огромного города. Он говорил, как обычный мальчишка, и ничто в его тоне не показывало, что он – будущий владелец двадцати миллионов, а со временем и большего богатства.
– Я не видел тебя после смерти твоего старика, – заметил, поравнявшись с ним, Тим Хэгэн.
– Зато видишь теперь. Верно? – отозвался Дик. – Знаешь, Тим, я к тебе по делу.
– Ладно, подожди, сначала отдам пиво моему старику, – сказал Тим, следя опытным глазом за вздымающейся у краев жестянки пеной. – Раскричится, если подашь без пены.
– А ты встряхни жестянку, вот и будет пена, – посоветовал Дик. – Мне только на минутку. Дело в том, что я нынче ночью удираю. Хочешь со мной?
Голубые ирландские глазки Тима загорелись любопытством.
– А куда? – спросил он.
– Не знаю. Так хочешь? Если да, можно будет обсудить потом, когда будем уже в пути. Ты знаешь все лучше меня. Ну как? Согласен?
– Старик-то с меня шкуру спустит, – пробормотал Тим.
– Да ведь он колотил тебя и раньше, а твоя шкура, кажется, еще цела, – последовал бессердечный ответ. – Только скажи «да», и мы встретимся сегодня вечером в девять часов у перевоза. Ну как? Идет? Словом, в девять я там буду.
– А если я не явлюсь? – спросил Тим.
– Все равно, уеду один. – И Дик отвернулся, делая вид, что собирается уходить; потом приостановился и бросил небрежно: – Лучше, если бы вместе…
Тим встряхнул жестянку с пивом и отвечал так же небрежно:
– Да уж ладно. Приду.
Расставшись с Тимом, Дик принялся разыскивать некоего Марковича, словенца, тоже бывшего школьного товарища; его отец содержал дешевый ресторан, где можно было за двадцать центов получить очень приличный обед. Молодой Маркович взял как-то у Дика в долг два доллара, но Дик поладил с ним на одном долларе сорока центах, остальную же часть долга простил Марковичу.
Затем Дик не без робости и волнения прошелся по Монтгомери-стрит, мимо украшавших эту оживленную улицу многочисленных ломбардов и ссудных касс. С отчаянной решимостью он наконец выбрал одну из них и обменял там на восемь долларов и квитанцию часы, стоившие, как он знал, по меньшей мере пятьдесят.
Обед во дворце на Ноб-Хилле подавался в половине седьмого. Дик явился домой без четверти семь и сразу налетел на миссис Соммерстон. Это была полная пожилая дама, из некогда знаменитой, а теперь обедневшей семьи Портер-Рингтон, финансовый крах которой потряс в семидесятых годах все Тихоокеанское побережье. Несмотря на свой полноту, она страдала, по ее словам, «расстройством нервов».
– Нет, нет, это невозможно, Ричард, – возмущенно изрекла она. – Обед ждет уже целых четверть часа, а вы еще не вымыли лицо и руки.
– Простите, миссис Соммерстон, – извинился Дик. – Я больше никогда не буду опаздывать. Да и вообще не причиню вам впредь никакого беспокойства.
Они обедали вдвоем в огромной столовой, и Дик старался занимать свою воспитательницу, ибо, хотя он и платил ей жалованье, она все-таки была для него гостьей.
– Когда вы устроитесь, вам будет здесь очень хорошо. Это уютный старый дом, да и слуги живут здесь уже много лет.
– Но, Ричард, – возразила она с улыбкой, – ведь не от слуг зависит то, как я буду чувствовать себя здесь, а от вас.
– Я сделаю все, что могу, – любезно ответил он, – и даже сверх того. Я очень сожалею, что сегодня опоздал. Пройдут многие-многие годы, и я ни разу не опоздаю. Я решил совсем не беспокоить вас. Вот увидите. Будет так, словно меня и нет в доме.
Затем он пожелал ей спокойной ночи и, уходя, прибавил, как бы что-то вспомнив:
– Насчет одного я должен вас предупредить: это касается повара, его зовут О-Чай. Он у нас в доме очень давно, я даже не помню, сколько лет, – может быть, двадцать пять, а то и тридцать; он готовил отцу, когда меня еще не было на свете и когда не было этого дома. Он у нас на особом положении и так привык все делать по-своему, что вам придется с ним обращаться довольно осторожно. Но если он вас полюбит, то себя не пожалеет, чтобы вам угодить. Меня он очень любит. Сделайте так, чтобы он и вас полюбил, и вам будет здесь очень хорошо. А я, право же, не причиню вам больше никакого беспокойства. Я сделаю так, будто меня нет в доме.
В девять часов, минута в минуту, Дик, одетый в свое самое старое платье, встретился с Тимом Хэгэном у перевоза.
– На север идти не стоит, – сказал Тим. – Скоро зима, и спать будет холодно. Хочешь, пойдем на восток, в сторону Невады и пустыни?
– А еще куда можно? – спросил Дик. – Что, если мы выберем юг и пойдем на Лос-Анджелес, Аризону, Новую Мексику и Техас? – предложил он.
– Сколько ты раздобыл денег? – спросил Тим.
– А тебе зачем? – возразил Дик.
– Важно уйти из этих мест как можно скорее, а чтобы двигаться быстро, надо платить. Мне-то наплевать. Вот ты – другое дело. Твои опекуны сейчас же поднимут шум, наймут ораву сыщиков; а те как пойдут по следу – не отвяжешься. Надо скорее смыться.
– Ну что ж, раз иначе нельзя… – отозвался Дик. – Несколько дней мы будем петлять, путать их, скрываться и за все платить, пока не доберемся до Трэйси. А потом платить перестанем и повернем на юг.
Вся эта программа была ими выполнена в точности. Трэйси они проехали в качестве платных пассажиров; через шесть часов после того, как местный шериф перестал обыскивать поезда. Дик из осторожности заплатил еще до станции Модесто, а там платить перестал, и, следуя советам Тима, мальчики продолжали путь «зайцами» в багажных и товарных вагонах, а также на тендерах. Дик покупал газеты и пугал Тима, читая ему трагические описания того, как был похищен юный наследник форрестовских миллионов.
В Сан-Франциско опекуны дали объявление, что нашедшему и доставившему домой их подопечного будет выплачена премия в тридцать тысяч долларов. Тим Хэгэн, читавший эти сообщения, когда мальчики отдыхали на траве у какой-нибудь водокачки, навсегда внушил своему товарищу ту мысль, что честность и честь не являются достоянием какой-нибудь отдельной касты и могут обитать не только во дворце на вершине горы, но и в убогой квартирке над бакалейной лавкой.
– Ах черт! – обратился Тим не столько к Дику, сколько к лежавшему перед ними ландшафту. – Мой старик не стал бы шуметь оттого, что я удрал, если бы я выдал тебя за тридцать тысяч! Даже подумать страшно!
Раз Тим так открыто об этом заговорил, значит, с этой стороны Дику опасаться нечего, – сын полисмена не донесет на него.
Только шесть недель спустя, уже в Аризоне, Дик опять коснулся этого вопроса.
– Понимаешь ли, Тим, – сказал Дик, – я получил кучу денег, и мой капитал все время растет, а я из него не трачу ни одного цента, как ты видишь сам… хотя миссис Соммерстон и выжимает из меня тысячу восемьсот долларов в год, да кроме того, – стол, квартиру и экипаж, а мы с тобой живем, как бродяги, и рады подобрать за каким-нибудь кочегаром его объедки. И все-таки мой капитал растет! Сколько это выходит – десять процентов с двадцати миллионов долларов? Сосчитай!
Тим Хэгэн уставился на струи горячего воздуха, волновавшиеся над пустыней, и попытался решить предложенную ему задачу.
– Ну, сколько будет одна десятая от двадцати миллионов? – нетерпеливо спросил Дик.
