— «Старый дурак доверяет ей. Вы только посмотрите на нее, похожа она на верную жену? Уверена, как только муженек выходил в море, она моментально забывала о добродетели», — передразнивая Серафину, рассказывал Пьеро.
— Несомненно, она не любит монну Катерину, — заметил Макиавелли. — Интересно, почему? Скорее всего, сама хотела выйти замуж за Бартоломео. А может, просто завидует?
Молодые жили счастливо. Бартоломео восхищался молодой Аурелией, дарил ей красивые наряды и украшения. Покорная и почтительная, она выполняла все желания мужа. Однако со дня свадьбы прошло уже три года, а детей у них все не было. Бартоломео страдал. Теперь, став графом, он хотел наследника как никогда раньше.
— А не намекала ли монна Серафина, что прекрасная Аурелия изменяет мужу? — улыбаясь, спросил Макиавелли.
— Нет. Она редко выходит из дому, только к мессе и обязательно с матерью или со служанкой. По словам монны Серафины, Аурелия очень набожна, считает прелюбодеяние смертным грехом.
Макиавелли задумался.
— Когда ты рассказал обо мне, ты случайно не упомянул, что монна Мариетта беременна?
Пьеро покраснел.
— Я думал, это не секрет.
— Ничего страшного. Хорошо, что они узнали.
Макиавелли многозначительно улыбнулся.
Как уже говорилось, женился он на монне Мариетте не по любви. Она была рачительной хозяйкой и в скором будущем готовилась стать матерью его ребенка, и прекрасной матерью, Макиавелли в этом не сомневался. Он уважал Мариетту, однако не считал себя обязанным хранить ей верность. Аурелия поразила его. Макиавелли взволновала не только ее красота: еще ни одна женщина не вызывала у него такого страстного желания.
«Она будет моей, даже если мне придется умереть», — подумал он про себя.
Макиавелли хорошо разбирался в психологии женщин: редкая из них могла устоять перед его напором. Он не питал иллюзий относительно своей внешности. Многие мужчины были красивее, да и богаче, чем он. Но Макиавелли как никто умел расположить женщину к себе. Он забавлял их, и его комплименты пришлись бы по вкусу любой. А главное, он пылко влюблялся в них и его чувство редко оставалось без ответа.
«Когда женщина каждой клеточкой ощущает страсть мужчины, она может устоять, если только безумно влюблена в другого», — как-то сказал он Биаджо.
Макиавелли и мысли не допускал, что Аурелия любит своего мужа, этого толстяка, лет на двадцать старше ее. И Бартоломео, конечно, понимал, какая опасность ему грозит — в городе много молодых мужчин, приближенных герцога, несомненно, заметивших красоту Аурелии, — и наверняка принял меры предосторожности. Подозрительного вида слуга явно приставлен следить за своей госпожой. Да и мать Аурелии всегда начеку. Правда, в молодости монна Катерина, по словам Серафины, любила погулять, но теперь, в более зрелом возрасте, она могла вознегодовать от одного намека на внебрачную связь дочери. И Бартоломео вряд ли простит измену. Он человек тщеславный, а Макиавелли знал: нет людей более мстительных, чем тщеславные. Короче, Макиавелли брался за сложное дело, но, уверенный в себе, не сомневался, что справится с любыми трудностями. Ему предстояло усыпить бдительность Бартоломео и наладить отношения с монной Катериной. Хорошо, что он поручил Пьеро поговорить с Серафиной. Теперь он имел хоть какое-то представление о положении дел. Но нужно узнать все до мельчайших подробностей. А со временем он что-нибудь да придумает. Придется поломать голову, цель стоит того.
— Пошли ужинать, — позвал он Пьеро. Из «Золотого льва» они вновь вернулись в дом Серафины. Она сидела на кухне и штопала чулки. Отправив Пьеро спать, Макиавелли спросил разрешения и присел погреться у огня. Скоро, он полагал, монна Катерина начнет расспрашивать Серафину о ее постояльце, и ему хотелось, чтобы она представила его в выигрышном свете. Он рассказал Серафине о своей поездке во Францию, о встречах с королем и его министром-кардиналом, о любовных похождениях знатных дам. Затем заговорил о Мариетте и, тяжело вздохнув, долго сокрушался, что ему пришлось оставить ее одну, а он так хотел быть рядом с ней. Макиавелли не составило труда убедить Серафину, что у нее поселился честный, добропорядочный человек и верный любящий муж. Он сочувственно выслушал рассказ Серафины о болезни и смерти мужа, о лучших, но уже ушедших днях, о том, как трудно прокормить и поставить на ноги детей. План Макиавелли удался на славу. Он просто очаровал Серафину. А когда он признался в том, что у него больной желудок, Серафина, вполне естественно, предложила готовить ему и Пьеро. Макиавелли это очень даже устраивало — удобно и дешево. Поблагодарив Серафину, он поднялся к себе и читал Ливия, пока не заснул.
Утром Макиавелли решил подольше не вставать. Он открыл одну из песен «Ада». Дантову поэму Макиавелли знал почти наизусть и не переставал восторгаться красотой ее языка. Чтение доставляло ему истинное наслаждение. Но сейчас он никак не мог сосредоточиться, время от времени откладывал книгу и погружался в размышления. Его преследовал образ Аурелии, сидящей у камина за вышиванием. Он мечтал вновь увидеть ее. Вполне вероятно, что при новой встрече она показалась бы ему менее привлекательной. В каком-то смысле это только обрадовало бы Макиавелли: ему хватало дел и без любовных интриг. Хотя после забот политических ласки Аурелии представлялись ему особенно приятными. Его размышления прервал слуга. Он сообщил, что пришел мессер Бартоломео. Макиавелли быстро оделся и спустился вниз.
— Граф, прошу извинить за задержку, я заканчивал письмо Синьории, — солгал он.
Бартоломео явно польстило такое обращение, хотя он и заметил: мол, можно обойтись без громких титулов. Он принес интересные новости. Вооруженные крестьяне воспользовались строительными работами по укреплению крепости Сан-Лео, неподалеку от Урбино, сломали ворота и вырезали гарнизон герцога. При этом известии восстали все соседние деревни. Эль Валентино, узнав о нападении, пришел в ярость. Он не сомневался: за крестьянами стоят мятежные капитаны. Значит, они решились на открытый конфликт с ним. Дворец бурлил в ожидании дальнейших событий.
— Какими силами располагает герцог? — спросил Макиавелли.
— Поезжайте в лагерь и посмотрите сами, — предложил Бартоломео.
— Едва ли мне удастся получить разрешение герцога.
— Тогда присоединяйтесь ко мне. Я как раз еду в лагерь и могу взять вас с собой.
Макиавелли вдруг осенило. Конечно, Бартоломео пришел не для того, чтобы сообщить о взятии крепости — не такой уж это секрет, а чтобы по поручению герцога пригласить поехать в войска. Как охотник, заслышавший шорох в кустах, Макиавелли насторожился.
— Вы, должно быть, очень влиятельный человек. Не каждому разрешено свободно приходить и уходить из лагеря.
— Ну что вы, — заскромничал Бартоломео. — Просто герцог поручил мне снабжение войск.
— Наверное, вы неплохо зарабатываете на этом, — подмигнул Макиавелли.
Бартоломео довольно рассмеялся.
— Наоборот, едва покрываю расходы. С герцогом шутки плохи. В Урбино войска чуть не взбунтовались из-за плохой пищи. Герцог провел расследование и, убедившись, что претензии солдат справедливы, повесил трех поставщиков.
Они отправились в лагерь, находившийся в трех милях от города. Герцог располагал тремя отрядами по пятьдесят кавалеристов под командованием испанских капитанов, конным отрядом из ста римских аристократов, присоединившихся к его армии в поисках славы и богатства, и более чем двумя тысячами наемников. При бытие шести тысяч мобилизованных солдат герцога ожидалось со дня на день. Кроме того, одному из секретарей Эль Валентино поручил сформировать отряд из пятисот гасконцев, рассеянных по всей Ломбардии, а другому — нанять полторы тысячи швейцарцев. Значительную силу представляла и мощная артиллерия герцога. Макиавелли внимательно наблюдал, задавая множество вопросов и солдатам, и офицерам. И в конце концов пришел к выводу: недооценка сил герцога может привести к опасным последствиям.
Дома Макиавелли ждала записка Агапито да Амалы. Герцог назначил ему аудиенцию на восемь часов. После обеда Макиавелли послал Пьеро к Бартоломео передать приглашение посидеть вечерком в «Золотом льве», выпить немного вина. Пока только через мужа он мог увидеться с Аурелией, а для этого он должен подружиться с ним. Предложение провести вечер с флорентийским послом наверняка польстит самолюбию Бартоломео.
Немного отдохнув, Макиавелли решил еще раз поговорить с Серафиной. В беседе с Пьеро она хорошо отзывалась о Бартоломео. Вероятнее всего, из осторожности, полагал Макиавелли. Если он хоть как-то разбирался в людях, она скорее обижена на этого толстяка, чем признательна ему за его милости.
Спускаясь вниз, Макиавелли запел флорентийскую песенку — своего рода маленькая хитрость.
