— Скажи мне, девочка, ты очень любишь господина де Манервиля? — спросила она, стараясь, чтобы голос не выдал ее волнения.
Мать и дочь обменялись испытующими взглядами.
— Почему, маменька, вы задаете этот вопрос именно сегодня? Ведь вы ничего не имели против наших встреч?
— Если бы нам с тобой пришлось навсегда расстаться из-за этого брака — настаивала бы ты на нем?
— Во всяком случае, я не умерла бы с тоски, если бы дело дошло до разрыва с Полем.
— Значит, ты не любишь его, милочка, — сказала мать, целуя дочь в лоб.
— Почему, маменька, вы допрашиваете меня, точно Великий инквизитор?
— Мне нужно знать, влюблена ли ты до безумия или просто хочешь выйти замуж.
— Я все-таки люблю Поля.
— Ты права, он — граф и с нашей помощью станет, надеюсь, пэром Франции, но вашему браку могут помешать кое-какие препятствия.
— Препятствия, когда мы любим друг друга? О нет! Мой «душистый горошек», мамочка, слишком прочно тут зацепился, — сказала дочь, изящным жестом указывая на свое сердце, — чтобы хоть в чем-нибудь нам перечить. Я уверена в этом.
— А что, если ты ошибаешься? — спросила г-жа Эванхелиста.
— Тогда я сумею забыть о нем, — промолвила Натали.
— Отлично, ты настоящая Каса-Реаль! Но если он и любит тебя до безумия, все же могут возникнуть некоторые затруднения. Они будут исходить даже не от него самого, но нужно, чтобы он их преодолел, — это необходимо как для тебя, так и для меня, понимаешь, Натали? Если ты будешь с ним чуточку любезнее (разумеется, не нарушая приличий) мы легче этого достигнем. Иногда бывает достаточно какого-нибудь пустяка, даже одного слова, кинутого невзначай. Таковы уж мужчины: они упрямятся, когда с ними спорят, но тают от ласкового взгляда.
— Понимаю! Чтобы Фаворит перепрыгнул через забор, нужно его легонько подхлестнуть, — заметила Натали, сделав рукой такое движение, как будто ударяла лошадь хлыстом.
— Мой ангел, я вовсе не собираюсь просить тебя обольщать его. Наша старая кастильская честь не позволяет нам переходить известные границы. Вскоре граф Поль узнает, в каком положении мои дела.
— В каком же?
— Ты все равно не поймешь. Но если теперь, когда он увидит тебя во всем блеске красоты, я замечу в его взгляде хоть малейшее колебание, я тотчас же порву с ним, продам все, что у меня осталось, и мы уедем в Дуэ к Клаасам, — ведь они, как-никак, в родстве с нами через Тэмнинков. Потом я выдам тебя замуж за пэра Франции, и ты получишь все мое состояние, даже если мне придется удалиться для этого в монастырь.
— О маменька! Что же нужно сделать, чтобы избежать такой беды? — спросила Натали.
— Как ты сегодня красива, дитя мое! Будь немножко кокетливее, вот и все.
Госпожа Эванхелиста ушла, оставив Натали в задумчивости, и занялась своим туалетом, чтобы не отстать от дочери. Если роль Натали заключалась в том, чтобы казаться обворожительной Полю, то матери нужно было вдохновить Солона, защитника их интересов. Итак, когда Поль привез Натали букет, что он имел обыкновение делать изо дня в день уже несколько месяцев, — и мать и дочь находились во всеоружии. В ожидании прихода нотариусов они втроем завязали разговор.
В этот день Полю пришлось выдержать первую стычку, которою началась долгая и утомительная борьба, называемая женитьбой. Нужно было установить, насколько велики силы каждой воюющей стороны, где они расположены и как будут маневрировать. В этой борьбе, важность которой Поль даже не был в состоянии постичь, его единственным соратником являлся старый нотариус Матиас. Оба они были застигнуты врасплох неожиданным нападением: их теснил враг, хорошо знавший, чего добивается, им приходилось принимать решения, не имея даже времени обдумать их. Кто устоял бы тут, даже если бы на защиту выступил сам Кюжас или Бартоле? Кто мог заподозрить обман там, где все казалось естественным и простым? Что мог поделать один Матиас против г-жи Эванхелиста, Солонэ и Натали, в особенности если учесть, что его влюбленный клиент был способен перейти на сторону врага при малейшем препятствии, ставящем под угрозу его счастье? Поль и так уже причинил себе немалый вред, расточая пылкие речи, обычные для влюбленных, но имевшие особый смысл для г-жи Эванхелиста, которая ждала, чтобы он связал себя каким-нибудь неосторожным словом.
В двух нотариусах, этих кондотьерах брака, от которых зависел исход решительной схватки, готовых во имя интересов своих клиентов помериться силами, олицетворялись старые и новые нравы, старый и новый тип законника.
Мэтр Матиас был добродушный старичок шестидесяти девяти лет; он гордился своим двадцатилетним пребыванием на посту нотариуса. Его ноги с выпирающими коленками и огромными подагрическими ступнями, обутыми в башмаки с серебряными пряжками, были так тонки, что, когда он клал их друг на друга, они смахивали на две скрещенные кости с какого-нибудь надгробия. Худые ляжки, болтавшиеся в широких черных штанах с застежками у колен, казалось, вот-вот подломятся под тяжестью объемистого живота и всего туловища, чрезмерно грузного, как у всех, кто ведет комнатный образ жизни, и втиснутого всегда в один и тот же зеленый сюртук с прямоугольными полами, облекавший эти шарообразные формы с незапамятных времен. Его волосы, тщательно прилизанные и напудренные, были собраны на затылке в крысиный хвостик, всегда запрятанный между воротником сюртука и воротником белого с цветочками жилета. Когда этот человечек появлялся где-нибудь в первый раз, его круглая голова, его лицо, испещренное красными жилками, точно виноградный листок, голубые глаза, вздернутый нос, толстые губы, двойной подбородок возбуждали веселый смех, каким французы обычно встречают всякие забавные создания, игру природы; это любимая пожива художников — что называется, ходячая карикатура. Но дух мэтра Матиаса торжествовал над своей оболочкой, а его внутренние достоинства — над нелепой внешностью. Большинство жителей Бордо относилось к нему с дружеской почтительностью и симпатией, полной уважения. Выразительный голос нотариуса, в котором, казалось, звучала сама честность, подкупал слушателей. Мэтр Матиас шел всегда прямо к делу, без обиняков, парируя коварные замыслы своими точными вопросами. Острый взгляд и большой житейский опыт выработали в нем проницательность, позволявшую ему заглядывать в тайники души и читать самые сокровенные мысли. Всегда серьезный и важный при обсуждении дел, этот патриарх, однако, не чуждался веселости наших предков. Он, вероятно, не прочь был подхватить застольную песню, признавал и чтил семейные обычаи, праздновал годовщины, именины бабушек и внуков, принимал участие в погребении рождественского полена; он, должно быть, любил делать новогодние подарки, сюрпризы, дарить пасхальные яйца, добросовестно выполнял все обязанности крестного отца и не чурался тех обычаев, которые в старину так скрашивали жизнь. Мэтр Матиас был благородным и почтенным представителем исчезающего поколения нотариусов, незаметных, но честнейших людей, которые не давали расписок, принимая на хранение миллионы, но возвращали деньги в тех же самых мешках, перевязанных той же самой бечевкой; в точности выполняли поручения завещателей, добросовестно составляли описи, по-отечески заботились об интересах клиентов, порой даже позволяли себе противиться их расточительности, были хранителями семейных тайн. Словом, он был одним из тех нотариусов, которые сознают свою ответственность за малейшую ошибку в документах и подолгу обдумывают содержание бумаг. Никогда за всю его долгую деятельность никто из клиентов не мог пожаловаться на потерю отданных под проценты денег, на невыгодность закладной для кредитора или для должника. Его богатство, росшее медленно, но вполне законным путем, было плодом тридцатилетнего труда и тридцатилетних сбережений. Четырнадцать своих писцов он определил на хорошие места. Отличаясь набожностью и щедростью, Матиас, сохраняя инкогнито, был одним из первых всюду, где нужна была бескорыстная помощь. Деятельный член благотворительных обществ и комитетов призрения, он подписывался на самую крупную сумму, когда собирались добровольные пожертвования для помощи человеку, внезапно попавшему в беду, или для основания какого-нибудь учреждения в пользу бедных. Ни у него самого, ни у его жены не было собственной кареты, зато его слово было свято, зато в его подвалах хранилось не меньше доверенных ему ценностей, чем в любом банке; зато его звали «наш добрый господин Матиас»; и когда он умер, за его гробом шло три тысячи человек.
Солона был одним из тех молодых нотариусов, которые входят в дом клиента напевая, стараются сохранить непринужденный вид и утверждают, что дела можно так же хорошо вести с веселой улыбкой, как и с серьезной миной. У такого нотариуса обычно есть звание капитана национальной гвардии; ему досадно, что все считают его только нотариусом; он усердно добивается ордена Почетного легиона; у него своя карета; документы за него проверяют письмоводители. Он посещает балы, спектакли, покупает картины, играет в экарте; отданные ему на хранение бумаги он кладет в кассу, но сумму, полученную золотом, возвращает банковыми билетами. Такой нотариус идет в ногу с эпохой, пускается в рискованные денежные операции, играет на бирже и надеется после десятилетней работы уйти на покой, имея тридцать тысяч дохода. Он не столько опытен, сколько хитер, и многие боятся его — как сообщника, владеющего их тайнами. Словом, такой нотариус рассчитывает, что, по роду своей деятельности, дождется в конце концов счастливого случая жениться на какой-нибудь богатой наследнице, пускай хоть на синем чулке.
