Особенно болезненно был пережит всей семьей один случай.
Дело было летом, на даче. Соседки оказались не во всем неправыми: Яков Борисович действительно начинал строить дачу. Вернее, через дачно-строительный кооператив своей организации он получил участок, а дачу договорился строить вместе со своей сестрой, работавшей зубным врачом в одной из московских поликлиник. Ей старики родители завещали свой дом. Дом был старый, провинциальный, находился в глуши и стоял заколоченным. Яков Борисович предложил перевезти его на полученный им участок и, приложив руки и деньги, соорудить из него настоящую дачу на две семьи: одну половину для сестры, другую – для себя с Ниной Павловной.
И вот на только что отстроенной даче Антону поручили поставить самовар. Самовар был новый, купленный для полного дачного великолепия, о котором откровенно стала теперь мечтать Нина Павловна. Антон очень неохотно взялся за дело – у него были какие-то свои планы. И, задумавшись об этих планах, оп допустил небрежность: самовар разжег, а воды не налил. В результате самовар распаялся. Нина Павловна охнула, а Яков Борисович с ожесточением сказал:
– Разве можно такому растяпе поручать какое-либо дело.
Антон обиделся и убежал в лес. Он просидел там до вечера, слышал голос матери, которая искала его, но откликаться не хотел и, только когда уже совсем стемнело, явился домой…
Словом, вместо облегчения и помощи вышло обратное, и Нине Павловне теперь часто приходилось думать о том, как примирить сына с его новым отцом и отца с его новым сыном…
Думала она об этом и сейчас: как сказать обо всем случившемся Якову Борисовичу и как он к этому отнесется?
Она взглянула на часы и заторопилась – Яков Борисович вот-вот должен прийти, а она была еще не одета. Она считала, что нужно поддерживать то очарование, из которого выросла любовь и без которого она неминуемо угаснет. Поэтому она, конечно втайне от мужа, очень заботилась о цвете лица, вглядывалась в каждую морщинку. Поэтому и своему домашнему туалету она придавала большое значение и старалась не встречать мужа «распустёхой».
Яков Борисович пришел, как всегда, бодрый, оживленный, переоделся в свою любимую, скромную на вид, но дорогую пижаму из гладкой серой ткани (полосатых пижам он не любил – на матрас похожи!) и стал рассказывать, как этот сук-кин сын Иван Петрович, в ответ на его критику, сорвал ему график поставки цемента и чуть ли не лишил премии, а он сделал то-то и то-то и на премию все-таки вытянул.
Нина Павловна слушала его рассеянно, ожидая, когда спадет с него первоначальный пыл: и он в конце концов заметит ее беспокойство. Но, рассказав об одном, Яков Борисович перешел на другое: и вот в его баритоне вместо возмущения уже играет незлобивый, добродушный смех по поводу того, что этот вахлюй Семен Петрович не рассчитал, принял завышенный план и вот теперь прошляпил премию.
Нина Павловна слушала мужа теперь уже с обидой: перед ним сидит близкий человек, у человека этого душа разрывается на части, а он ничего, он совсем ничего не замечает!..
– Слушай! Янов Борисович! – прервала она наконец его рассказы. – Оставь это!
Такое необычное, по имени-отчеству, обращение произвело свое действие: Яков Борисович остановился я тут только заметил расстроенное лицо жены.
– А что?.. Что случилось?
Нина Павловна рассказала ему о событиях дня – о столкновении с сыном и разговоре с учительницей.
– Ну вот! Я тебе говорил!
– Что? Что ты мне говорил? – с прорвавшимся вдруг раздражением спросила Нина Павловна, но Яков Борисович в ответ только вскинул свои густые, красивые брови.
– Напомнить?
Это был намек на один крупный разговор между ними, когда в своем стремлении сломить сопротивление Антона Яков Борисович очень резко и обидно отозвался о нем. И тогда, в запальчивости, у нее вырвался упрек:
– Чужое своим никогда, видно, не будет!
– Ах, так? – обиженно сказал Яков Борисович, – Ну, пожалуйста! Тогда и управляйся со своим архаровцем как хочешь!..
Он делал вид, что ему все равно, и подчеркнуто старался не вмешиваться в дела Антона. Но теперь в пересказанных Ниной Павловной словах учительницы он увидел поддержку себе и явно торжествовал.
– Боюсь только, что поздно. Ежовые рукавицы тоже в свое время нужны. А теперь его, может быть, нужно на работу устраивать. Вот поработал бы и узнал, почем сотня гребешков!
– А школа? – встрепенулась Нина Павловна. – Ну, знаешь, это легче всего: отделаться от парня, а там – как хочешь!
– Ну, смотри сама! – Яков Борисович развел руками.
В доме установилась напряженная тишина, и среди этой тишины вдруг раздался телефонный звонок. Трубку взяла Нина Павловна и услышала мужской голос:
– Это квартира Шелестовых?
– Да. А в чем дело?
– Говорят из отделения милиции. У вас есть сын Антон?
– Да, – упавшим голосом ответила Нина Павловна.
– Он нами задержан.
– Как «задержан»? За что?
– Приезжайте, узнаете. Запишите адрес.
В милицию Нина Павловна поехала одна. Яков Борисович сначала отказался, потом как будто согласился, но Нина Павловна решила в последнюю минуту, что его посещение милиции может все испортить, и Яков Борисович охотно признал правильность этого решения.
Дорогой Нина Павловна все передумала – и так ничего и не смогла придумать. Тоник мог плохо учиться, Тоник мог шалить, даже грубить, но он ничего не мог сделать такого, чтобы попасть в милицию. Но в то же время он был там и в чем-то, очевидно, провинился. А может быть, нет? Может быть, зря попал? Разве так не случается?
Нина Павловна искала указанный ей номер дома, когда наперерез ей, с другой стороны улицы, мелькнули три тени, и среди них она неожиданно увидела Вадика.
– Нина Павловна? Вы милицию ищете? Вот она! – указал он на кирпичное, неоштукатуренное здание с трафаретной сине-красной вывеской. – Только вы не беспокойтесь! Тонику ничего не будет… С ним проведут воспитательную беседу и отпустят.
– Простите, Вадик, но откуда вы? – оторопела Нина Павловна. – И откуда вы все знаете?
– А потому, что он ни в чем не виноват! Он только за мальчишку заступился, а привлекать за это у них нет такой статьи. Вот если бы он сопротивлялся, – наоборот, бригадмилец ему руки ломал, и его можно бы к ответственности привлечь. У нас и свидетели есть!..
– Подождите, подождите, Вадик! – остановила его Нина Павловна. – Я уж как-нибудь сама разберусь. Вы расскажите, что произошло?
По рассказам Вадика и других, наперебой вмешивавшихся в разговор ребят, так оно и получилось, как она думала: Антон ни в чем не виноват. Кого нужно, не ловят, а к ни в чем не повинным детям привязываются!..
В таком настроении она решительно открыла дверь красного здания и столь же решительно постучала в дверь детской комнаты, которую ей указали. И первое, что она увидела, открыв дверь, был ее Тоник. Он сидел на стуле, сильно сгорбившись, и теребил в руках шапку. Когда она вошла, он вскинул на нее глаза и тут же отвел их, потупившись…
– Гражданка Шелестова? – спросила ее женщина в милицейской форме с погонами старшего лейтенанта.
– Да.
– Я инспектор по детской работе Маркелова. Скажите, это ваш сын?
– Да.
– Шелестов Антон Антонович? Правильно?
– Правильно.
– А почему же ты сначала сказал неправильно? – спросила Маркелова Антона. – Да еще ложный адрес указал, пытался ввести в заблуждение органы милиции.
– Совершил нарушение, сынок, имей мужество ответить, – сказал другой, сидевший здесь же человек в гражданском костюме, с черными как смоль волосами и такими же черными крутыми бровями.
– А какое нарушение? – преисполненная воинственного настроения, резко спросила Нина Павловна. – За что вы его забрали?
– Не забрали, а задержали, – поправила ее Маркелова.
– Ну все равно – задержали!.. Если он вступился за мальчика и хотел ему помочь, так за это нужно ломать руки и тащить в милицию? Неужели у вас нет других, более важных дел?
Антона в обиду она решила не давать – мало ли что они могут на него наговорить!..
– Статью пришить хотят, – почувствовав поддержку матери, осмелел Антон.
– Не пришить, а применить. И если нужно применим! А пока помолчи! – Маркелова строго взглянула на него и, обратившись к Нине Павловне, спросила: – А откуда вы знаете, что случилось в кино?
– От свидетелей, очевидно! Мне ребята все рассказали…
– Ребята? – переспросил тот, чернобровый.
Он встал из-за стола, и тогда оказалось, что это небольшого роста, довольно плотный, но никак не толстый человек. Говорил он с легким украинским акцентом.
– Это они, значит, пытались тебя у патруля отбить?
– Ничего они не пытались, и вообще никто меня не отбивал, – продолжая теребить свою шапку, проговорил Антон, – Это я сам…
– А зачем ты сюда, летяча пташка, ездишь совсем из другого района? – спросил опять чернобровый. – Где тут для тебя мед намазан?
