— Джон, — сказал мистер Боффин, и вид у него был такой сияющий, будто он купался в солнечных лучах. — Посоветуйте мне, пожалуйста, как тут быть.
— Суд хочет слушать вас, а не вашего защитника, — возразила ему Белла. — Извольте отвечать сами! Признавайтесь во всем немедленно!
— Ну, раз уж на то пошло, голубушка, — сказал мистер Боффин, — я сознаюсь, что, когда мы составили наш маленький заговор, о котором вспоминала здесь моя старушка, я спросил Джона, а не лучше ли будет расширить его — вот как вы сейчас доложили. Но ничего подобного я сам себе не говорил и не мог говорить. Я только сказал Джону, что если уж рычать по-медвежьи, так лучше не на него одного, а на всех прочих.
— Сию минуту признавайтесь, сэр! — сказала Белла. — Вы задумали все это, чтобы проучить и исправить меня?
— Разумеется, дитя мое, — ответил мистер Боффин. — Не во вред же вам я старался. Можете в этом не сомневаться. Я надеялся, что мои старания не пропадут даром. Но здесь надо добавить еще следующее: лишь только моя старушка узнала Джона, как Джон сказал нам, что он давно присматривается к одной неблагодарной личности по имени Сайлас Вегг. И отчасти для посрамления этого самого Вегга, для того, чтобы завести его как можно дальше в той бесчестной игре, которую он вел у нас за спиной, я в заставлял этого Сайласа читать мне вслух книги, что мы покупали с вами вместе. И кстати, душенька, того скупца звали не Блэкберри, а Блюнбери Джонс.
Белла, все еще стоявшая на коленях у ног мистера Боффина, села на пол и, думая о чем-то своем, не сводила глаз с его сияющей физиономии.
— А все-таки, — проговорила она после долгой паузы, — две вещи мне до сих пор непонятны. Ведь миссис Боффин знала, почему мистер Боффин так изменился? Что это все напускное? Ведь знали? — спросила она, поворачиваясь к старушке.
— Знала! — с жаром ответила миссис Боффин.
— Почему же вы принимали это так близко к сердцу? Я ведь помню, как вам было неприятно, тяжело!
— Однако, Джон, вострый же глаз у вашей супруги! — воскликнул мистер Боффин, восхищенно потряхивая головой. — Правильно, душенька, правильно! Сколько раз мы были на волосок от гибели из-за моей старушки.
— Но почему? — удивилась Белла. — Ведь она же была с вами заодно!
— А потому, что водится за ней одна слабость, — сказал мистер Боффин. — Но если говорить правду и только правду, так я этой ее слабостью горжусь. Дело-то вот в чем: моя старушка такого высокого мнения обо мне, что ей было просто невмоготу слышать и видеть, как я рычу по-медвежьи. Не могла она притворяться! Вот по этой самой причине мы и боялись, что нашему заговору угрожает серьезная опасность.
Миссис Боффин от души посмеялась сама над собой, но влажное поблескиванье в ее глазах обнаруживало, как еще далеко ей до полного излечения от таких опасных наклонностей.
— Уверяю вас, душенька, что в тот знаменательный день, — продолжал мистер Боффин, — в тот час, когда я, по всеобщему мнению, превзошел самого себя, — имеется в виду «мяу-мяу, говорит кошка, кря-кря, говорит утка, гав-гав, говорит собачка», — уверяю вас, душенька, что эти презрительные, суровые слова так огорчили мою старушку, что мне пришлось силой удерживать ее, не то она кинулась бы за вами вдогонку и, став на защиту своего старика, выдала бы меня с головой.
Миссис Боффин снова рассмеялась и в ее глазах снова что-то заблестело, и тут выяснилось, что не только соучастники мистера Боффина считали его выходку в тот вечер из ряда вон выходящей по язвительности, но и сам он был столь же высокого мнения о своем красноречии.
— Меня как-то сразу осенило, голубушка, — признался Белле мистер Боффин. — Когда Джон сказал, что он был бы счастлив добиться вашей взаимности и завладеть вашим сердцем, мне вдруг захотелось огорошить его, и я выпалил: «Добиться взаимности? Завладеть сердцем? Мяу-мяу, говорит кошка, кря-кря, говорит утка, гав-гав, говорит собачка». Как я до этого додумался, откуда это взялось, ума не приложу! Сам диву дался и чуть со смеху не лопнул, когда Джон уставился на меня во все глаза!
— Душенька моя, а второе, чего ты не поняла? — напомнила Белле миссис Боффин.
— Да-да! — воскликнула Белла, закрывая лицо руками. — Но этого я не понимаю и до конца дней своих не пойму! Как Джон мог полюбить такое недостойное существо и как вам, мистер и миссис Боффин, не жалко было трудов и сил, чтобы исправить меня, дрянную девчонку, да еще прочить ему в жены! Но все равно я благодарю вас за все, за все!
Теперь настала очередь Джона Гармона — Джона Гармона отныне и навсегда, ибо с Джоном Роксмитом покончено, — настала его очередь оправдываться перед Беллой (собственно, без всякой к тому нужды) и повторять снова и снова, что он обманывал ее так долго только потому, что она пленила его в их временном пристанище — в маленьком, скромном коттедже. Это повлекло за собой обмен нежностями и восторженными возгласами, в самый разгар которых было обнаружено, что Неутомимая с совершенно бессмысленным видом уставилась на грудь миссис Боффин, после чего ее провозгласили сверхъестественной умницей, заставили взмахнуть пухленьким кулачком (с немалыми трудами извлеченным из пеленок), и заявить во всеуслышание: «Я прекрасно разбираюсь в том, что здесь происходит, и моей почтенной матушке это известно».
Вслед за тем Джон Гармон спросил, не желает ли миссис Джон Гармон осмотреть свой дом? Дом оказался как игрушка — столько изящества, вкуса в каждой мелочи!
Процессия следовала из комнаты в комнату, причем Неутомимую, которая все еще таращила глаза, несла миссис Боффин, а мистер Боффин замыкал шествие. И на изящном туалетном столике в будуаре Беллы стояла шкатулка слоновой кости, полная таких драгоценностей, о которых она и мечтать не смела, а в верхнем этаже была детская, на самом деле переливающаяся всеми цветами радуги, хотя, как сказал Джон, им пришлось немало потрудиться, чтобы приготовить ее за такой короткий срок!
Когда осмотр дома был закончен, прислужницы удалились с Неутомимой, и вскоре внизу стало слышно, как она кричит истошным голосом в своих радужных чертогах.
Белла покинула общество «джентльментлей», после чего крики немедленно прекратились, так как эта юная оливковая ветвь была символом мира в семье.
— Нодди, пойди-ка погляди! — сказала миссис Боффин мистеру Боффину. Ступая на цыпочках (как ему было приказано), мистер Боффин подошел к дверям детской, заглянул в щелку, и по лицу его разлилось чувство огромного удовлетворения, хотя там ничего не было видно, кроме Беллы, которая сидела на низеньком стульчике у камина и с задумчивой, счастливой улыбкой, прикрыв пушистыми ресницами глаза от яркого света, любовалась дочкой, лежавшей на ее прекрасных юных руках.
— Похоже, что дух старого джентльмена наконец-то обрел покой. Да. Нодди?
— Да, старушка.
— Будто его деньги извлекли на свет божий из темноты, и когда с них сошла ржавчина, они снова заблестели в солнечных лучах. Да, Нодди?
— Да, старушка.
— Нельзя не залюбоваться этой картиной. И сколько она обещает хорошего впереди! Да, Нодди?
— Да, старушка.
И вдруг, решив, видимо, что сейчас самое время блеснуть остроумием, мистер Боффин прорычал, как заправский медведь:
— Нельзя не залюбоваться? Сколько хорошего впереди? Мяу-мяу, кря-кря, гав-гав! — И засеменил вниз по лестнице, не добавив больше ни слова, а плечи у него так и подрагивали, так и ходили ходуном.
Глава XIV
Дружеский договор терпит крах
Мистер и миссис Джон Роксмит так приурочили перемену своих прежних фамилий и прежнего местожительства, что это событие пришлось как раз на тот самый день, когда последний воз с остатками последней мусорной насыпи выехал из ворот «Приюта». Глядя вслед удаляющемуся фургону, мистер Вегг будто ощутил, что и с его плеч свалился последний груз, и заранее радовался тому счастливому часу, когда ножницы догола остригут эту черную овцу — Боффина.
Хищным взором следил Сайлас за тем, как постепенно, медленно сравнивают с землей мусорные насыпи. Но в свое время взоры не менее хищные следили за их ростом и тщательно просматривали мусор, из которого они состояли. Никаких ценностей обнаружить не удалось. Да откуда им было взяться, когда скареда-тюремщик из «Гармоновой тюрьмы» давным-давно перечеканил в звонкую монету каждую тряпку, каждый черепок!
Мистер Вегг обманулся в своих надеждах, но, несмотря на это, он не мог не почувствовать облегчения при мысли, что его нелегким трудам пришел конец, и если и поворчал — то так, самую малость. Подрядчик, присланный скупщиками мусора, довел мистера Вегга до того, что от него остались кожа да кости. Это доверенное лицо, неукоснительно выполнявшее пункт контракта, согласно которому скупщики имели право вывозить мусор в любое время суток — при дневном, ночном, а то и факельном освещении, совсем уморил бы Сайласа, продлись работы во дворе «Приюта» еще хоть день. Сам он, видимо, не испытывал ни малейшей потребности во сне, так как появлялся в своей зюйдвестке на забинтованной голове и в плисовых штанах — точно неприкаянный домовой, в наиболее неурочную и глухую пору. Сайлас только успевал забраться в постель и сомкнуть глаза, как ужасающие толчки и грохот где-то под самой его подушкой возвещали о приближении поезда фургонов во главе с этим бессонным демоном, и ему снова надо было выходить во двор.
