«Благодарю вас; судьба, видите ли, велит мне ехать! Смейтесь сколько хотите, это отнюдь не мешает мне чувствовать, что слова мои совершенно серьезны. Где-то, предполагаю я, совершается настоящая жизненная борьба, которая ждет меня, и поэтому я должен ее найти. Сонные чары, летний ленивый морок, неспешность нерешительной неги — все это я не могу выносить слишком долго, для этого я, по-видимому, не создан. Меня, напротив, захватывает чудесная, опасная мысль и счастливое убеждение в том, что я рожден проторить сквозь немилостивый мир свою дорогу и пройти по ней до тех пор, пока не откроется мне истовый труд и возвышенный смысл. Я вижу, вы улыбаетесь — потому, несомненно, что находите в моих словах преизбыток патетики. А я полагаю, что в жизни должен быть звонкий звук и высокое напряжение и что есть люди, которые не могут жить, не вдыхая воздух дерзания! Прощайте!
Я вбил себе в голову, что Берлин — тот город, который должен увидеть мой взлет или мое падение. Город, в котором правит суровый и злой гений жизненной борьбы, — вот что мне нужно. Такой город оживит меня, исцелит. Такой город протянет мне узы как милость. Такой город даст мне понять, что я не лишен добрых качеств. В Берлине, рано ли, поздно ли, но я к своему глубокому удовлетворению узнаю, чего хочет мир от меня и чего должен я сам хотеть от мира. Я это вижу и чувствую и теперь, но еще не совсем, без окончательной ясности. Там, в Берлине, падет пелена с моих глаз, там в один прекрасный день или вечер я пойму все с желаемой четкостью. Нужно действовать, то есть дерзать! В Берлине, посреди грохота и людского водоворота, посреди безостановочного снования большого города, посреди напряженных занятий и работы я обрету свой покой. Я уверен в том, что так оно и будет и что именно так и должно со мной быть».
Даутендей дружески увещевал меня, отговаривая от моего намерения, однако ж вопреки всем советам я наутро уже сидел в железнодорожном купе, устремляясь навстречу неизвестности.
Ах, как это здорово — принять решение и доверчиво шагнуть в неизведанность.
Удел поэта
© Перевод Ю. Архипова
На основании некоторых разысканий, произвести которые мы сочли своим долгом, мы можем утверждать, что данный поэт образование получил весьма сомнительное, то есть скудное, а потому мы вправе задаваться вопросами типа:
Откуда же почерпнул он тот минимальный запас сведений и знаний, которым, по нашему разумению, любой поэт должен все-таки располагать?
Ответ гласит:
Существуют ведь в мире читальные залы, в которых всегда найдется достаточно пищи для ума. Некоторые из читален расположены к тому же на природе, так что усердный читатель, сидя у открытого окна, получает прекрасную пищу не только для ума, но и для ушей, и для глаз, за что и благодарен всевышнему.
И разве не предлагают нам свои услуги городские библиотеки, доступные любому юнцу и служащие его пользе?
Поэт, о котором идет у нас речь, рано проявил и доказал похвальную и пылкую жажду знаний, что, разумеется, само по себе является немалой заслугой.
По этой причине мы не очень-то склонны доверять достигшему ушей наших слуху, согласно которому занимающий нас герой будто бы мел и мыл какое-то время улицы, мы думаем, что поэзии и фантазии в этих слухах все-таки больше, чем действительной правды.
Зато означенный — безусловно, к вящей пользе своей — служил какие-то сроки в рекламном отделе одного крупного издательства, то есть мы хотим подчеркнуть, что в интересующей нас поэтической жизни упор был сделан на аккуратную и чистую работу пером, а не метлой.
Чуткое, грациозно и ловко по бумаге скользящее, изысканно изящные цифры и буквы выводящее, острое и нежное перо вообще играло руководящую роль в указанной жизни.
Махать молотом или рубить топором — эти упражнения исключались здесь почти полностью, а с гвоздями предмет или объект сих строк имел дело, по всей вероятности, лишь тогда, когда случалось ему прибить на стену в своей комнате какую-нибудь картинку, из какового обстоятельства мы смело выводим, что ни столярничать, ни плотничать ему в жизни не приходилось, о чем, однако, можно скорее пожалеть, нежели наоборот.
Мы и те, кто думает с нами сходно, держимся той, переходящей в убеждение точки зрения, что любая с усердием начатая и с твердой волей исполняемая работа возвышает того, кто ее совершает.
Так что какова — велика или мала — та роль, которую сыграли в жизни поэта экспедиционная контора или первоклассный банк, или тихая, уединенная юридическая консультация (адвокатура): размышлять об этом — значит предаваться вопросам второстепенным, и мы их пока опустим, откровенно зевая.
Как нам представляется, мы должны здесь заняться разбирательством внутренних, а не внешних обстоятельств, и больше уделить внимания необычному, а не поверхностному. Правда, по нашему мнению, внутреннее всегда связано с внешним, так что, к примеру, правительства вынуждены ведать внутренними делами точно так же, как внешними, и наоборот.
Нас же вполне устраивает приятный факт нашего положения, позволяющего с несомненной и неустранимой определенностью констатировать, что тематант, или мишень нашего повествования, был занят по торговому ведомству и в этом качестве всегда преисполнен честного пыла и усердия неизменно обзаводиться преотличнейшими, самыми блестящими характеристиками и аттестациями.
Наряду с тем он, правда, очень рано стал заполнять узкие полоски бумаги стихами. В любую погоду, в любое время дня или года, в любых топленых и нетопленых комнатах, покоях, каморках он в полном самозабвении и с разной степенью удовлетворения хотя бы какое-то время, но предавался своим фантазиям.
Следует при этом заметить, что мы намерены воздержаться от каких-либо оценок поэта. Мы лишь излагаем то, что удалось нам узнать. С полной уверенностью можно лишь утверждать, что поэт был склонен к выходкам весьма необычным.
Почему?.. Гм!
Если правду говорили и еще говорят разнообразные приличные и милые люди, будто наш герой в свою юную, непоседливую пору, исправно служа помощником бухгалтера в некоем агентстве транспортного страхования, любил рисовать на промокашках, употребляемых в толстых фолиантах и торжественно важных конторских книгах, благородные, почтенные головы своих коллег и начальников, внося тем самым увесистый вклад в прелюбопытнейшее дрезденское собрание или в небезызвестную мюнхенскую пинакотеку, то это невинное, по сути, занятие следует признать развлечением довольно соблазнительным и занятным.
С другой стороны, подобные экзерсисы дают немного аналитического материала, они могут разве что послужить доказательством того, что наш несомненно безупречный молодой человек бывал, как видно, загружен своими обязанностями не в полную меру, о чем можно только искренне пожалеть.
Стало и продолжает становиться известным, что один из тех господ, чьи симпатичные визажи поэт изготовлял, как-то при случае сказал ему:
«Гм, батенька, да вы талант. Что бы вам в целях образовательного совершенствования не махнуть незамедлительно в Мюнхен? Здесь, видите ли, контора, то бишь место, мало способствующее продвижению в искусстве. Рисовальный дар, увы, обречен здесь на прозябание, и, как вы понимаете, дела, проделки или безделье будущего гения здесь могут оказаться неуместными».
Это насмешливо-сатирическое высказывание повлекло за собой, согласно свидетельским показаниям, следующее возражение:
«Я не в состоянии поверить в то, что, как вы утверждаете, я обладаю природным талантом художника. Необыкновенная склонность к письму и послушность руки заставляют меня скорее подозревать в себе писательскую жилку. Сердечно благодаря вас за наверняка искренний и глубоко прочувствованный и благой совет отправиться на завоевание блестящей будущности в Мюнхен, я позволю себе, однако, заметить, что, вероятно, с такой же, а может, и куда большей готовностью и радостью я поплыл, пошел или поехал бы не в Мюнхен, а, например, на Кавказ, где я мог бы надеяться на совершенно необычайные и небывалые приключения».
В выходном свидетельстве, выданном ему по случаю увольнения с должности помощника бухгалтера, содержатся, насколько нам известно, следующие многозначительные, насыщенные намеками смачные слова:
«Имярек обнаружил качества весьма делового, честного, прилежного, добросовестного и одаренного работника. Он оставляет службу как нельзя более своевременно и исключительно по собственному желанию. Его усовершенствования в области использования промокашек навсегда останутся в нашей памяти. Художественные успехи его столь восхитительны, что нам остается лишь сожалеть о скором с ним расставании. Лишь с тою целью, чтобы не дать пропасть и увянуть его редкому дару, мы были вынуждены покорнейше просить его нас оставить. Свою столь же вежливую, сколь и настоятельную просьбу о том, чтобы он соблаговолил нас покинуть, мы сопроводили искренним пожеланием наивозможного счастья в его предстоящей небеспроблемной карьере, а его решение проститься с нами было принято с таким удовлетворением, каковое невозможно выразить словами. Бухгалтерией он занимался так, как он, по нашим предположениям, должен был заниматься ею. Поведение его не вызывало никаких нареканий, кроме разве что самых незначительных и пустяковых».
