лихорадочным огнем.
— Ах, тетушка, дорогая, пусть хоть одно солнце взойдет. Мне больше и не нужно.
— Потерпи.
— Ведь все, что мы пережили, — все как сон. Я до сих пор не верю, что все это произошло со мной. И что со мной живой Мемед.
В свободное от охоты время Мемед учил женщин стрелять. Ираз оказалась способной ученицей и вскоре начала довольно метко стрелять. Хатче стрельба не удавалась. Она ненавидела винтовку и патроны. При одном их виде ее начинало тошнить.
— Избавиться бы от них… — сказала как-то Хатче.
Ираз сразу перевела разговор на другое:
— На Чукурове хлеба поднялись по колено. Уже колосятся. Муравьи выползли из своих норок и побежали по солнечным дорожкам. В это время вся Чукурова залита солнцем. — Ираз прослезилась и добавила: — Наше поле у «Островка»… Убил бы Мемед Абди-агу, пока не объявили амнистию. Не то я своими руками его убью… Только после этого мы сможем снова поселиться на Чукурове, сеять и собирать урожай с нашей земли. Отец моего Рызы говорил, что земля — наша кормилица.
— Поле возле «Островка»… — Хатче закрыла лицо руками. — Там, среди скал, цветут нарциссы, правда?
— Да, — подтвердила Ираз.
— На этой земле родится в сорок раз больше того, что посеешь… За год можно и дом построить. Если мы спустимся вниз, у нас есть деньги, чтобы построить дом.
— Купчую мы оформим на имя нашего Мемеда, — говорила Ираз. — Если будет амнистия, поле у «Островка» станет его. А если ее не будет, мы переберемся в чужие края. Только бы удалось уговорить Мемеда забыть Абди. Хоть сейчас можно было бы тронуться в путь. Мы изменим свои имена. Мемед расправится с убийцей моего сына. Нет, нет, я должна своими руками убить Али. Для этого я и стрелять научилась.
— Что-то у тебя в голове все перемешалось, — сказала Хатче.
— Да, ты права. Иногда я забываю и успокаиваюсь. Мемед заменил мне Рызу. Стараюсь не думать, но иногда места себе не могу найти, прямо с ума схожу. Ноют груди, вскормившие Рызу. Иной раз меня так и подмывает спуститься в деревню и убить Али. А потом пусть делают со мной что хотят. Подожди, дочка. Ох, ослепнуть бы тебе, Али! Как ты осмелился поднять руку на моего сынка…
— Потерпи, тетушка. Из-за каждого холма взойдет солнце… Теперь я боюсь. Оно взойдет, но…
— Что еще за «но»? — резко спросила Ираз, сердито взглянув на Хатче. — Опять «но»? Ты парня хочешь заживо похоронить?
Хатче грустно промолвила:
— Уже неделя, как он ушел. Больше трех дней он никогда не задерживался. А сейчас прошла уже целая неделя. Ох, этот разбой… Эти горы… Я боюсь, боюсь, милая тетушка. Сердце болит. Ведь больше трех дней он никогда не задерживался. Что с ним случилось? Я пойду в деревню, поищу его. Если бы с ним ничего не случилось, он бы давно вернулся.
Хатче зарыдала.
— Я пойду, тетушка, — сквозь слезы просила она.
— Сиди, непутевая! — закричала Ираз. — Изобью — только шаг сделаешь. Из-за тебя могут убить парня. И не болтай глупости. Ничего с ним не случилось.
Хатче встала, ушла в пещеру и там дала волю слезам. Она то затихала, то снова начинала плакать. Спина ее вздрагивала от рыданий.
Вошла Ираз и села возле Хатче.
— Дочь моя, зачем ты себя так мучаешь? С Мемедом ничего не случилось. Он сам сотню уложит. Пожалей себя.
— Ох, если бы это было так, — вытирая слезы, сказала Хатче.
Внизу, над равниной Дикенли, поднимался туман. По небу плыло одинокое черное облако.
Неожиданно перед женщинами появился Мемед. Он был весь в крови, обливался потом и еле дышал. Хатче с плачем бросилась ему на шею.
— Успокойся, Хатче, — сказал Мемед. — Послушай, что я тебе расскажу. Успокойся немножко…
Он гладил ее по голове.
Ираз рассердилась. Она схватила Хатче за руку и отвела в сторону.
— Первый раз в жизни вижу такую… Ведь ты так погубишь парня.
— Погодите, — улыбаясь, сказал Мемед. — Послушайте, что со мной приключилось. Когда я возвращался от Керим-оглу, Кара Ибрагим устроил мне западню на равнине Сарыджа. Этот Кара Ибрагим — негодяй, но смелый и бывалый. Он преследовал меня до подножия горы. Теперь они, возможно, узнают наше место. Вот уже три дня я играю с ними в прятки. Удираю и снова возвращаюсь. Теперь они шли за мной по пятам… Но мы с Джаббаром все-таки обманули их и запутали следы. Эту неделю мы не будем никуда выходить. Перевяжите-ка мне рану.
Женщины сняли с него рубаху. Пуля попала в плечо. Когда они вытаскивали ее из раны, Мемед весь пылал. Потом его стала бить дрожь. Хатче растерялась. Как безумная металась она по пещере.
Целую неделю Мемед лежал в жару. Рана воспалилась, плечо сильно распухло. Только спустя неделю Мемед пришел в себя и рассказал все, что с ним произошло.
— На подступах к равнине Сарыджа я столкнулся с жандармами. Их было человек десять, во главе с Асымом Чавушем. Началась перестрелка. Эх, видит бог, этот Асым Чавуш в конце концов получит от меня пулю в лоб! Он шел прямо на меня. «В чем дело? — сказал я. — Ты решил умереть?» И зарядил винтовку. Увидев меня совсем близко, он закричал и бросился на землю. «Не бойся, Асым, — крикнул я ему, — ты не виноват. Я уже десять раз убил бы тебя, если бы хотел. Убирайся!» Он встал, улыбнулся и, собрав своих жандармов, ушел. Позже один человек должен был на равнине Сарыджа передать мне боеприпасы. Когда я подошел к условленному месту, со всех сторон началась стрельба. Кара Ибрагим со своими людьми просто засыпали меня пулями. Там меня и ранило. Два дня они преследовали меня до самой горы. Вдруг я услышал голос Джаббара. Я понял, что он пришел мне на помощь. Джаббар напал на бандитов, я ему помогал. Они отступали по моим следам. Но потом Джаббар отвлек их, и я спасся. Больше я не видел Джаббара, но он справится с ними. Мы должны уйти из пещеры. Теперь они не оставят нас в покое. Это дело рук Али Сафы-бея.
Мемед пролежал еще неделю. Время от времени у подножия горы слышались выстрелы.
Рана постепенно заживала.
Наступила осень. Крестьяне старательно убирали урожай на равнине Дикенли, когда-то покрытой одними колючками. Хлеба в этом году были хорошие. Тяжелые колосья гнулись к земле.
Мамаша Хюрю, как ветер, носилась по полю. Бранилась, спорила. С тех пор как ее избили жандармы, у нее болел правый
