С Мироновым в этом смысле было проще. Меньше в нем было того честолюбивого огня, которым горел Кирпичников. И вообще меньше, чем нужно. Воевал Миронов добросовестно, выполнял приказы беспрекословно, с ним было проще, чем с Кирпичниковым. Но проще – еще не всегда лучше! Если будешь про себя считать, что с кем проще – с тем и лучше, прохлопаешь… У Миронова при всех его знаниях и добросовестности исполнительность – только на длину полученного приказа. А от Кирпичникова при всех его недостатках можно ожидать, что, дойдя до конца приказа, не остановится, на свой риск пойдет дальше.
Пробыв до полудня в корпусах Кирпичникова и Миронова и оставив там командующего артиллерией армии довершать начатое, ускорять выдвижение артиллерии к Березине, Серпилин повернул на юг и ехал теперь, повторяя путь, по которому шла вчера, в обход Могилева, подвижная группа армии.
Бывает так, что как командарм продолжая отвечать за все, за какую-то часть целого чувствуешь себя в двойном ответе. Так было для Серпилина и с этой подвижной группой. Он сам, на свой риск настоял создать ее в необычно краткие сроки, уже в разгар сражения, отбросив опасения, что она недостаточно мощная по составу, – как бы чего не вышло! Сформировал так, что действительно, а не на бумаге была подвижная – вся до последнего солдата – на колесах и гусеницах. Верил, что в таких случаях – велика Федора, да дура, мал золотник, да дорог! Сам вчера утром приехал на плацдарм ввести ее в прорыв, ревниво следил за каждым ее шагом, а теперь хотел лично убедиться, как выполнены приказания, которые отдал вечером, получив донесения о том, что немцы пробуют прорваться.
Узнав об этих попытках, он не заколебался и не отменил своего распоряжения корпусам Миронова и Кирпичникова – двигаться, как и двигались, на запад, к Березине. Не поддался и первому желанию повернуть налево, в тыл Могилеву, хотя бы одну из дивизий Миронова. Не стал путать карты командиру корпуса, раздваивать его внимание.
Но остававшейся в резерве армии сто одиннадцатой дивизии, которую еще раньше, днем, двинул с плацдарма вслед танкистам, приказал ускорить движение, встать позади подвижной группы лицом к Могилеву и в случае чего тоже вступить в бой.
Чутье подсказывало, что немцы не спихнут танкистов ни с Минского, ни с Бобруйского шоссе. Но чутье чутьем, а береженого бог бережет. То, что возьмем Могилев на несколько часов позже приказанного, как только возьмем – спишется. Тем более что, судя по самому последнему разговору с Бойко перед отъездом от Миронова, уже треть города в наших руках. А вот если позволим хотя бы части немцев вырваться из Могилева, тут и сраму не оберешься и сам себе не простишь.
Глядя на дорогу, по которой вчера прошла подвижная группа, можно было визуально проверять по пей вчерашние донесения полковника Галченка. Одно за другим по пути возникало все, что было в них перечислено. Сначала в глаза бросились несколько сожженных немецких бронетранспортеров и три разбитых штурмовых орудия «фердинанд» – первый немецкий заслон, по которому ударил Галченок после того, как рванул с плацдарма.
Потом на скате холма показалась разбитая, раскрошенная танками позиция немецкой противотанковой батареи. Одна брошенная пушка торчала хоботом вверх, как зенитка, другие были расшвыряны, перевернуты кверху колесами. За ними потянулось поле, по которому, не высидев в окопах, стал отступать немецкий пехотный заслон, застигнутый прямо на поле танками.
Никто ничего, конечно, еще не убирал, все так и осталось, как было вчера днем…
Потом, с перерывом в несколько километров, дорогу загромоздило то, что осталось от застигнутой на марше немецкой артиллерийской колонны.
Еще через два километра доехали до перекрестка с полевой дорогой, по которой двигались вчера на запад немецкие тылы. Как доносил Галченок – около ста машин, так они и стояли на целый километр вдоль этой полевой дороги – и до перекрестка и после него. Танки, наверное, вышли сюда веером и разом ударили по всей колонне. Открытые и крытые грузовики, штабные автобусы и легковые машины – все сгоревшее и изуродованное.
Колонна была длинная, но на перекрестке танки расчистили в ней проход, разбросав в стороны остатки разбитых машин.
– А это не походная их типография? – спросил Серпилин у Синцова, глядя на опрокинутый автобус, возле которого были рассыпаны ящики с тускло поблескивавшими свинцовыми пластинками.
– Да, набор валяется, – подтвердил Синцов.
– Запиши и позвони потом в политотдел, – может, им пригодится. А то пропадает добро! – сказал Серпилин и снова покосился на дорогу: на одном из грузовиков немцы везли продовольствие – в пыли был рассыпан рис, похожий на нерастаявший град.
За перекрестком, на взгорке, стояла разбитая зенитная батарея. Тут немцы успели изготовиться, вели огонь по танкам прямой наводкой. Путь подвижной группы и раньше был отмечен нашими сгоревшими машинами. Но их было немного, сказывалась неожиданность удара. А тут на какие-то мгновения преимущество неожиданности, наверно, оказалось за нерастерявшимися немецкими зенитчиками, – и результат налицо: сразу четыре сгоревших танка, кучно, один недалеко от другого.
Всего, судя по донесению Галченка, вплоть до выхода на Бобруйское шоссе подвижной группой было потеряно одиннадцать машин. Не так много, если соотнести с результатами. Но четыре из них сразу, здесь, перед этими зенитками!
Галчонок доносил только о сгоревших. О поврежденных пока не доносил. В таких случаях уверенный в себе командир поспешности не проявляет. Удастся восстановить своими силами – восстановит, не удастся – еще успеет донести.
Попадаются и, напротив, любители пораньше и погромче сослаться на свои потери, чтобы потом, в случае неудачи, остался документ: несу потери, прошу помощи, докладывал, не помогли – вот и потерпел неудачу! Но Галченок к таким не принадлежал.
Скоро должно было показаться и шоссе Могилев – Минск. Связавшись по рации с командиром сто одиннадцатой дивизии, Серпилин приказал ему ждать себя на перекрестке, хотел выслушать личное донесение. По радио командир дивизии уже донес, что вышел в назначенный район, но соприкосновения с немцами пока не имеет.
Туда же, к шоссе Могилев – Минск, куда ехал Серпилин, двигались разные хозяйства второго эшелона сто одиннадцатой дивизии. Только что обогнали ее медсанбат, а сейчас обгоняли колонну грузовиков со снарядными ящиками. Раз везут снаряды, значит, артиллерия уже на позициях.
Минуя разбитый мост, переехали по руслу ручей, вскарабкались на раскрошенный гусеницами откос, проехали еще метров сто, и Серпилин приказал Гудкову остановиться.
Бронетранспортера с автоматчиками не было видно.
– Погляди, где они там опять застряли, – досадливо сказал Серпилин.
Синцов выскочил из «виллиса» и пошел узнавать. Серпилин тоже вышел размять затекшие ноги. Ездить с бронетранспортером он не любил, но после случая с Талызиным пришлось брать.
Вечером того дня было сразу два неприятных разговора на эту тему – и с Бойко и с Захаровым.
Первый выговор получил от Бойко. По форме все было в пределах допустимого при их служебных отношениях – Бойко вообще никогда не выходил за эти пределы, – а по сути все же выговор от подчиненного.
– Товарищ командующий, считаю своим долгом обратить ваше внимание на случившееся. Считаю неправильным, что вы сами иногда подвергаете себя опасности без достаточной для этого необходимости. Ездите из дивизии в дивизию через угрожаемые участки при недостаточно ясной обстановке. А практически результат не столь велик. Вам бы и в корпусе ведь доложили все то, что вы в дивизиях узнали, без того, чтобы вы подвергали опасности свою жизнь…
Высказался длинно, даже непохоже на него. Видимо, нервничал – начальству выговоры не так-то просто делать!
Слушая все это, Серпилин злился на Бойко, но уважал в нем то, что стояло за его словами, – решимость выполнить свой долг хотя бы ценой порчи отношений.
– Два раза за день связь с вами терял, – добавил Бойко.
– Насчет связи – виноват, исправлюсь.
– И разрешите повторить, что на неоправданный риск вы не имеете права…
– Права мои мне известны, – покоробленный словами Бойко, жестко начал Серпилин. Но, снова вспомнив, как нелегко Бойко в его положении высказываться с такой прямотой на такую скользкую тему, закончил мягче, чем начал: – Права известны, а вот свои обязанности получше выполнить хочется, как я привык их понимать.
И, пожав руку Бойко, добавил:
– За прямоту признателен, и на том закончим.
Говоря так, знал, что дело не только в несчастье с Талызиным, а в том внутреннем споре, который существовал между ними. Бойко считал, что командарму вообще надо поменьше ездить и побольше сидеть на командном пункте. Тогда и штабу будет легче работать.
Серпилин понимал, что в этом споре у Бойко была своя правда. Нежелание Бойко, чтобы войсками управляли минуя штаб армии, было понятно, и Серпилин в значительной мере считался с этим, тем более что сам когда-то в роли начальника штаба армии познал неудобства излишне частого отсутствия командарма. Да и то, что штаб армии работает слаженно и роль его стала намного больше чем в начале войны, все это показывает, что воюем более правильно и умело.
