Ознакомительная версия.
— Послушай-ка, товарищ Лопаткин, — громко сказал вдруг Тепикин. — Ты сегодня победитель. И мы все поражены, как ты сумел пройти насквозь огонь и воду. Но натура у тебя, дорогой товарищ, эгоистическая. Ты единоличник. У нас в одиночку бороться — до тебя я сказал бы — невозможно. А сейчас говорю — трудно. Коллектив — он и поможет, и защитит, и заботу проявит, и материально вовремя поддержит… Чурался, чурался ты коллектива. А мы ведь всегда готовы протянуть тебе…
Глаза китежан заблестели. «Э, да ты, оказывается, не такая простая штучка!» — подумал Дмитрий Алексеевич и оглянулся. Его кружок еще больше увеличился, здесь тоже блестели глаза — народ был молодой, почти студенты. Восемь лет назад, когда контуры машины Дмитрия Алексеевича в первый раз легли на ватман, эти молодые люди, пожалуй, заканчивали десятый класс.
Дмитрий Алексеевич задумался на миг. Он вспомнил об Араховском и о молодом человеке, изобретателе литейной машины с магнитными полями. Их дело можно было считать выигранным — Дмитрий Алексеевич давно уже принял нужные меры. Но тут из самых тайных глубин памяти вышел профессор Бусько со своими стеклянными пузырьками. Его открытие исчезло без следа. И еще Дмитрий Алексеевич подумал о том неизвестном счастливце, таком же молодом, как эти, что сидят здесь, который, может быть завтра, найдет эту потерянную мысль. Понесет ее людям! Побежит молодыми ногами по обманчивой дороге: она покажется ему такой короткой! Он помашет своей семнадцатилетней девочке, окруженной сиянием, скажет: погоди, я только добегу — вон до того столбика! И пойдет — от версты к версте. На восемь лет… А может, и исчезнет, как Бусько…
Дмитрий Алексеевич подумал об этом и вдруг заметил, что тихий плот его понесло быстрее.
— Мы к вам не руки протягивать… за материальной поддержкой, мы с вами драться будем, — сказал он, и было непонятно, что загорелось в его глазах — озорство или скрытая ненависть. — А сейчас мы будем дразнить вас, как делали бойцы в старину — чтоб злее…
— Так мы ж тебе и наставим синяков!
— Сегодня нуждаемся в примочке не мы… — заметил Антонович.
— Ты-то чего, интеллигентный инженер? — Тепикин ласково на него посмотрел и опять обернулся к Дмитрию Алексеевичу. — А ты, товарищ Лопаткин, зря тут… Лучше давай разопьем мировую. Ради приличия старой дружбы. Нам пора на покой, кости старые холить, раны заживлять? «Победу» теперь покупай. Дачу…
— Телевизор… — подсказал кто-то из молодых.
— Что ж, и телевизор. Вещь неплохая…
— Не единым хлебом жив человек, если он настоящий, — прозвучал в тишине голос Дмитрия Алексеевича.
— Ты теперь добился, чего хотел, — продолжал Тепикин, словно не слыша. — А молодые пусть их дерутся…
— Ты скажи лучше, Тепикин, что это вас угораздило так подвести своего юбиляра? — вдруг спросил Дмитрий Алексеевич с тем же выражением озорства и ненависти.
— Ты про что?
— Про вашу хитрую машинку…
— А… — Тепикин приоткрыл рот, но тут же спохватился, махнул рукой. Ты лучше ответь на мой вопрос. Вот такое я тебе задам, — гремя стулом, он придвинулся поближе к Дмитрию Алексеевичу. — Вот ты, товарищ Лопаткин, теперь будешь их светлость начальник конструкторского бюро. И представь, твой подчиненный, тот же Крехов, придумает чего-нибудь лучшее…
— Вам этот вопрос кажется каверзным, — сказал Дмитрий Алексеевич.
— Погоди… Я уверен, если Крехов родит, ты сразу начнешь сочетать общественные интересы с личными. Знаешь, так это… гармонически!
— Ха-а-а! — дружно разразился весь Китеж.
— Вы, конечно, будете разрабатывать и это, — добродушно вставил Фундатор. — Не под своей вывеской — под вывеской «КБ Лопаткина»! Машина будет называться «Л-2»!
— Я смотрю на вас с Тепикиным, — сказал Дмитрий Алексеевич, — и прихожу к выводу, что вас, к сожалению, невозможно оскорбить… Вы сидите в надежной крепости. Она сделана из такого, простите меня, кирпича!..
— Вы проще, проще! — крикнул Фундатор краснея.
— Да чего тут… У вас огромное преимущество! Вы себя срамите беспощадно — и не чувствуете! Погодите, я вам разъясню. У меня есть знакомый слесарь, Сьянов, дядя Петя. Подите и похвалите его за деталь, которую сделал не он. Он немедленно откажется от ваших похвал — у него есть своя рабочая гордость и честь. Он бы плюнул сейчас и ушел, услышав это ваше «Л-2». Но вы, я вижу, и сейчас еще не понимаете меня…
— Ладно, не намекай, — сказал Тепикин. — За это дело министр с нами рассчитался сполна…
— Я не об этом вам… Но спасибо, что напомнили — мы-то еще с вами не рассчитались. Министр вам легонько всыпал, а мы будем с вами обходиться иначе.
— Ну, ну… Раз ты такой драчун, раз тебе понравилось, подставляй скулу… Ты, конечно, не обидишься на меня за мои слова? Я когда выпью мне море по колено, — и Тепикин, добродушно махнув рукой, посмотрел на Дмитрия Алексеевича безоблачными глазами. — Люблю побеседовать, пошутить с хорошими ребятами за стопкой.
И за его простоватой улыбкой проглянула на миг огромная выдержка, тренировка зрелого бойца.
— На этот счет и я любитель, — ответил ему Дмитрий Алексеевич серьезно. — О, мы с вами так ли еще будем шутить! Нас теперь побольше стало.
— Это верно, побольше. На обеих руках придется пальцы загибать. Ударная бригада! Чего хорохоришься, сектант? Ты видел, Венедиктыча сколько народу чествовало?
— Вы о завтрашнем дне подумайте. Ведь машинка-то липовая! Публика умеет и свистеть. Узнает — не посмотрит и на усы. Вот идет сюда Василий Захарович, у него, я вижу, тоже хорошее настроение…
Действительно, сюда, к этому концу стола, двигался громадный детина в черном — Авдиев. Он издалека увидел Дмитрия Алексеевича, пухлая, крапчатая его физиономия заулыбалась. Он остановился, радушно развел руками, словно для объятий, и запел довольно приятным, грудным басом:
— Мне мнится соперник счастли-и-вый!..
И двинулся было к Дмитрию Алексеевичу обниматься — напролом, через стулья, через людей. Но тут откуда-то сбоку на него набежал Вадя Невраев, багровый, точно из бани, с непонятной нежностью в дурных голубых глазках.
— Друзья! — Голос Вади был ошеломлен водкой и несся, не разбирая дороги. — Друзья! Это прекрасный романс! Давайте споем!
И, глядя на Авдиева, выставив плечо, он затянул:
— И та-айно, и зло-обно, — здесь он отчетливо погрозил Авдиеву пальцем, — кипящая ревность пыла-а-ает!
Авдиев даже вздрогнул. Наступила тишина. «Точно попал, — проговорил кто-то в кулак. — Как ворона каркнула». Корифей так и не смог оправиться. Посмотрел вниз, покачал головой, шагнул ко второму столу и там сел в компании с Фундатором и Тепикиным.
— Плохо ему, — сказал Крехов. — Эта ворона зря не каркнет.
***
В час ночи, когда гости начали разъезжаться, Дмитрий Алексеевич и Надя через распечатанную кем-то дверь вышли из душного зала на балкон, лунно-белый от свежего снега. Оставляя черные следы на нежном снегу, они подошли к каменному барьеру. За ним внизу, под горой, вдали, как под ночным самолетом, темнела земля, испещренная множеством огней. Смахнув снежную пыль с серой гранитной плиты, Дмитрий Алексеевич налег на нее, задумался глядя вдаль, в темноту.
— Ты о чем думаешь? — спросила Надя.
— О многом. Вот… об этом, обо всем… — Дмитрий Алексеевич чуть заметно кивнул в темноту. — Ты как, не устала?.. Если я тебе скажу: «Пойдем дальше…»
Надя не ответила. Только приблизилась — и исчезла, потому что ее и не было, а была чистая речка, чтоб он мог напиться и смочить лицо на своем тяжелом пути. Он понял это. Еще тяжелее навалился на гранит, двинул плечом, словно поправляя свой груз перед дорогой — чтоб удобнее лежал. Плечо его стало теперь мощным, но и груза прибавилось. Это был груз новых забот — забот о людях.
«Вы станете еще и политиком!» — вспомнил он слова Галицкого. Может быть, в первый раз он по-настоящему понял этого человека, который с недавнего времени стал для него как бы старшим братом. И хоть машина Дмитрия Алексеевича была уже построена и вручена, он вдруг опять увидел перед собой уходящую вдаль дорогу, которой, наверно, не было конца. Она ждала его, стлалась перед ним, манила своими таинственными изгибами, своей суровой ответственностью.
***
Ознакомительная версия.
