этой станции, а четыре версты мы пешком пройдем!
Поехали, через десять минут — стоп! Что?! Заяц! Ну тут уж я не вытерпел — заплакал. «Что ж это, — говорю, — за несчастье такое? Доеду я когда-нибудь до Ростова или нет?!» Говорю, а у самого слезы ручьем так и льются. Я плачу, кондуктора ревут, и заяц не выдержал, заревел. И до того стало мне противно все это, что глаза б мои не смотрели. Махнул я рукой, задернул занавески и спать лег. В Ростов приехал, от нервного расстройства лечился. Вот оно, какие поездки бывают.
Монолог записал Герасим Петрович Ухов
«Гудок». 17 октября 1923 г.
Мы надеемся только на наших бывших союзников французов и в особенности на господина Пуанкаре...
Из «манифеста» русских рабочих, напечатанного в «Новом Времени»
— Не верят, подлецы! — сказал Михаил Суворин. — Говорит, русские рабочие такого и имени не выговорят: Пуанкаре. Прямо голову теряю. Если уж этот манифест неубедителен, так не знаю, что и предпринять!
— Я вот что думаю, — сказал Ренников, — пошлем депутацию в «Роте фане». От русских рабочих. Мне Коко Шаховской обещал опытных исполнителей найти, которые в «Плодах Просвещения» играли. Такие мужички выйдут — пальчики оближете...
— Ну, ну, — сказал устало Суворин.
Редактор «Роте фане» строго смотрел на депутатов и спрашивал: «А откуда вы, товарищи, так бойко немецкий язык знаете? Прямо удивительно!»
— Это от пленных, — быстро отпарировал глава депутации, незамужний хлебороб Варсонофий Тыква. — За время войны их у нас по деревням много перебывало.
— Хороший народ — немецкие пленные! — поддержал Степан Сквозняков, питерский рабочий, — ведь вот и национальности враждебной и обычаев других, а как сошлись с нами... Прямо по пословице: les extrémités se touchent...
— Французскому языку вы, вероятно, тоже от пленных, выучились? — иронически спросил редактор.
Депутаты смешались. От конфуза Степан Сквозняков даже вынул откуда-то из-за пазухи монокль и вставил его в глаз. Но услышав подозрительное шиканье остальных, спохватился и поспешил спрятать его обратно.
— Так вы говорите, Пуанкаре — самое популярное имя среди русских рабочих? — продолжал спрашивать редактор «Роте фане».
— Это уж наверняка! — сказал твердо Остап Степной, по мандату башкирский кочевник. — Я рабочий быт — во как знаю. У моего дяди, слава богу, два завода было...
— В Башкирии? — задал ехидный вопрос редактор.
— Собственно говоря, — пробормотал, сконфузившись, депутат, — это не то что мой родной дядя. У нас в Башкирии дядями — соседей зовут. Дядя — сосед, а тетя — соседка.
— А бабушка? — поставил вопрос ребром редактор.
— Бабушка — это если из другой деревни... — промямлил башкирец.
— Муссолини тоже очень популярное имя у русских рабочих, — поспешно заговорил глава депутации Варсонофий Тыква, чтобы переменить тему. — Пастух у нас на селе — симпатичный такой старичок, так прямо про него и выражается: ессе, — говорит!
— Классическое замечание! — расхохотавшись, сказал редактор. — Образованный старичок — пастух ваш. Вероятно, филолог?
— Юрист, — с готовностью подхватила депутатка Анна Чебоксарова, иваново-вознесенская текстильщица. — На прямой дороге в сенаторы был, а теперь...
— Мерзавцы! Подлецы! — грохотал Михаил Суворин. — Тоже! «Плоды Просвещения» ставили... Вас надо ставить, а не «Плоды Просвещения»! Выставить всех рядом да — по мордасам, по мордасам, по мордасам...
— Не виноваты мы ни в чем, — угрюмо возражал Варсонофий Тыква, он же Коко Шаховской. — Случай тут, и ничего больше! Все хорошо шло — без сучка и задоринки. Но только мадам Кускова заговорила — прахом вся затея! По голосу ее, каналья, признал. «Я, — говорит, — раз вас на лекции слышал. Извините, — говорит, — не проведете!»
— Подлецы! — процедил Суворин. — А Ренникова я...
Но Ренникова поблизости не оказалось. Он — Ренников — знал, что в случае неудачи Суворину опасно показываться. Рука у него тяжелая, а пресс-папье на письменном столе — еще тяжелее...
Ол-Райт.
— Начинается! — прохрипел запыхавшийся генерал, взбежал на 6-й этаж к «блюстителю русского престола» Кириллу.
Кирилл побледнел и, выпустив из рук насос примуса, который он накачивал, прошептал:
— Уже?
Запыхавшийся генерал сразу отпыхался.
— Помилуйте, ваше высочество, — отрапортовал он, — не так понять изволили. Не погромы начинаются, а реставрация-с!
Кирилл молниеносно пришел в себя.
— Не... не может быть!
— Честное слово.
— В России?
— Пока, ваше высочество, только в Германии. Кронпринц приехал, Вильгельм возвращается. Штреземан на этот счет так прямо и выразился: не позволю, говорит, чтобы хоть один немец оставался за границей...
— Ну?
— Ну и вот, ваше высочество... Мы так полагаем: сегодня Германия, а завтра и Россия. Ведь это — как эпидемия-с. Революция — эпидемия. И реставрация — эпидемия. Стоит только начать.
Вечером, когда к Кириллу заехали фрау Кускова и герр Милюков, чтоб узнать, когда его высочество собирается выехать, они застали странную картину.
Кирилл и генерал сидели на полу, засыпанные обрывками бумаг, и на полях какой-то книги лихорадочно множили цифры. От количества нулей рябило в глазах.
— Ехать! — завопил Кирилл в ответ на их почтительные вопросы. — Вы знаете, что это значит: ехать?
— Помилуйте, кронпринц...
— Чего вы мне тычете в глаза вашим кронпринцем! Кронпринц... Кронпринцу хорошо. Кронпринц гульденами содержание получает. Что ему, кронпринцу? Автомобиль — 10 гульденов. Шоферу на чай — 5 гульденов. Окорок ветчины — 3 гульдена... А мне марками выдают!
— Но, ваше высочество...
— Сам знаю, что высочество... Смотрите сюда: дорога на одного человека — шесть квинтильонов семьсот восемьдесят один квадрильон восемьсот тридцать пять триллионов... и еще мелочь какая-то. Ежели на четверых...
— Отбросим для краткости три нуля, ваше высочество...
— Погодите вы с тремя нулями... Бутербродов надо наделать? Кладите полбильона на бутерброды. Сорок восемь бильонов сто семьдесят два мильона четыреста шестьдесят тысяч триста восемьдесят два... Ладно. Папирос надо взять...
— Рано изволили начать курить, ваше высочество... Хе-хе...
— Пошутите еще! Если десять папирос — четыре бильона двести двадцать один миллион четыреста...
— Кладите ровным счетом квадрильон! — сказал Милюков и снял пальто. — Позвольте, я это сейчас, ваше высочество. Двойной бухгалтерией...
— В германских газетах писали, — докладывал