– Ну, спасибо тебе, Марина, – говорит Антон, – за память, за внимание. А дружку своему скажи, чтобы он на меня не обижался.
– Подожди!.. Какому дружку?
– Ну, Марина!.. Зачем?
Антон в упор смотрит на нее, и значительность взгляда лишает Марину возможности уйти.
– Антон! Я ничего не понимаю.
– Это на тебя совсем не похоже, Марина. Зачем? Повторяю, ты мне ничего не должна.
– Антон!
– Что «Антон»? И зачем притворяться? Мне Сережка Пронин все рассказал.
Марина смотрит на Антона широко открытыми, недоумевающими глазами, а потом в них загорается… Трудно даже сказать, что загорается в глазах девушки, сердцем своим почуявшей правду. Как когда-то в школе, после объявления по радио, когда Антон шел, демонстративно подняв голову, и вдруг, увидев Марину, повернулся и ушел из школы. И она тогда почувствовала: из-за нее!
Так и теперь. Ревность!.. Марина не может произнести этого слова, оно слишком взрослое и… Она не знает еще – хорошее оно или плохое? Но сейчас оно радует ее. Значит… значит…
– Степа?.. – спрашивает она особенным, совсем не своим голосом. – Глупый ты, Антон! Какой же ты глупый! Степа хороший парень. Степа очень хороший парень. Но это… это же совсем… это совсем другое!
И у Марины неожиданно на глаза набегают слезы. Она даже не знает, как это получилось и почему. Глупо и совсем некстати.
Впрочем, кто в этих случаях может сказать, что кстати и что некстати! Все происходит нечаянно.
Так вот нечаянно Антон, пораженный слезами Марины, быстро подошел к ней, обнял и прижал ее лицо к своей груди, а она тоже нечаянно обвила его шею рукой. И все получилось так, как рисовали ее девчоночьи, навеянные кинокартинами мечты: без затяжного поцелуя крупным планом, а вот так – доверчиво и нежно.
Нина Павловна подогрела еще раз чайник и, сидя на табуретке возле кухонного стола, выжидала момент, когда можно угостить дорогую гостью чаем. И вдруг неожиданно открылась дверь и Антон сказал:
– Мама, я пойду проводить Марину,
– Как «проводить»? А чай?
– Ну что ты, мама? Какой чай? К чему?
Взглянув на сияющее лицо Марины, Нина Павловна поняла, что действительно чай сейчас будет совсем некстати,
За отца Марина была спокойна: он поймет. А мама… Марина каждый день собиралась сказать ей об Антоне и каждый день не решалась. И Марина не позволяла Антону ни звонить, ни заходить к ней. Приходилось опять назначать встречи на улице – скрывать и таиться,
В этом были свои тяготы и свои прелести. Придет или не придет? Антон был уверен в Марине и все равно каждый раз волновался. Вот стрелка подходит к назначенному часу, вот прошла минута, другая, и сердце уже начинает ныть. Он стоит в переулочке, против ее дома, смотрит на ее окно и следит за ее дверью. Входят и выходят разные чужие люди, а Марины нет. Но вот неожиданно показывается ее родная, милая фигурка, Марина торопится, Марина подходит и улыбается. Ему!
И они идут, взявшись за руки, счастливые тем, что они вместе. Кругом воет вьюга, снег слепит глаза, ложится белым ворсом на плечи, на воротник, но они счастливы, потому что они вместе.
– Ты не замерзла?
– Строители не мерзнут. А метель – моя любимая погода. Пушкинская!
Они идут переулками, они заходят в тот же парк – «в наш парк» – к памятнику Павлику Морозову, и вьюга им не вьюга, метель не метель, потому что они счастливы.
Ну а когда Марина упомянула в разговоре с мамой имя Антона, получилось именно так, как она ожидала: Екатерина Васильевна насторожилась, потом, выпытав все, вскипятилась и «дала бой». Георгий Николаевич только развел руками:
– Что же поделаешь? Катюша! Видимо, нужно примириться, молодость всегда может чем-нибудь удивить.
Но Катюша могла примириться с чем угодно, но не с крушением своей политики.
– Твоя уступчивость, твоя бесхарактерность губит ее! – запальчиво говорит она мужу. – Ну разве они – пара?
– Прости, Катюша, но я не совсем понимаю: пара – не пара… Пока, по-моему, ни о чем таком и речи нет.
– Это по-твоему… Если бы все получалось по-твоему!
– Ну хорошо, Катюша, пусть будет по-твоему. Но если речь идет о «паре», тем более не нам судить. Это уж, как говорится, созвучие душ.
– А ты думаешь, что говоришь? – продолжает неистовствовать Екатерина Васильевна. – Созвучие душ!.. Ведь он же бандит!
– Ну, Катюша, тут я даже не знаю, что тебе сказать. Я вполне допускаю, что человек, прошедший через испытания, может достигнуть в своем развитии не меньших результатов, чем тот, кто развивался, так сказать, по принципу равномерного и прямолинейного движения. Отнюдь не меньше! Тут все зависит от человеческих качеств. А в этих делах, Катюша, доверимся Мариночке. Она у нас разумная девочка. Сердце само разберется, сердце не ошибается.
– Сердце?.. Еще как ошибается-то! А по-твоему, что же: любить сломя голову? Не рассуждая?
– Это, конечно, сложный и, можно сказать, теоретический вопрос: о рациональном и эмоциональном начале любви, – пытается Георгий Николаевич сформулировать свой ответ. – Но я знаю одно: если бы я в свое время послушался своих родителей, я бы на тебе не женился.
Георгий Николаевич опять уехал в новую командировку, так и не решив проблемы о рациональном и эмоциональном начале любви, зато Аленушка в секретных разговорах твердила сестре одно и то же:
– Ты никого не слушай – люби! С рассудком – не любовь, и тот, кто рассуждает о любви, не любит.
Она тоже решала свою судьбу: среди всех, кого знала, она никого не находила лучше, чем ее Монбек. Теперь он заканчивал Московский университет и должен был уехать к себе на родину. И вдруг Аленушка объявила: она едет с ним в Корею. Это был тоже удар для Екатерины Васильевны, но Аленушка оказалась тверда как кремень и этим как-то помогала и Марине.
А Марина решила все споры по-своему. Она пришла к матери, когда та легла уже спать.
Они проговорили половину ночи…
– Мутик! Милый! – горячо шептала Марина, обвив шею матери рукою. – Ты не сердись, ты пойми!.. Главное, обо мне не думай плохо. Ведь ты знаешь, какие бывают девчата: нынче с одним дружат, завтра с другим.
– И слово-то превратили во что-то ужасное, – заметила Екатерина Васильевна, – потому что для них это вообще не дружба, а совсем другое, нехорошее.
– А я… Меня девчата монашкой зовут. А теперь… Я не могу выразить, что делается со мной. Ну ты скажи… Нет, ты скажи – можно полюбить по желанию? Или, наоборот, разлюбить? А?
– Видишь ли, дочка, – тронутая искренностью ее тона, отвечала Екатерина Васильевна, – плохо о тебе я не думаю. Как я могу о тебе плохо думать? Глупышка! Но и ты обо мне плохо не думай и тоже пойми. Я твоя мать, я больше тебя знаю, понимаю, и тебе я желаю только добра. Вот ты сама говоришь, что не можешь выразить своего состояния. Это – возраст. Девичья любовь – как утренний туман. Он окутывает все своими розовыми клубами, и все тает в нем. А потом он рассеивается, и тогда обнажаются реальные очертания вещей.
– Ну и что? – спросила Марина. – Глядя по тому, что обнажается. Ну ты, например?.. Ты разве недовольна тем, что вышла замуж за папу?
– Дурочка! – усмехнулась Екатерина Васильевна. – Так твой папа совсем особенный человек.
– А может быть, он потому и особенный, что ты о нем так думаешь, что веришь в него. Я ничего не знаю о любви, но мне кажется, верить в человека – в том вся суть любви. Вот, например, ревность, хорошее это чувство или плохое?
– Не знаю, – задумалась Екатерина Васильевна. – Мы с твоим папой прожили хорошо, нам краснеть не за что, а говорят, что любовь без ревности невозможна.
–А если веришь? – спросила Марина. – Как можно ревновать, когда веришь? Любовь без веры… Какая же это любовь? Нет! По-моему, самое главное – верить в человека и возвышать его и вместе с ним возвышаться самой и идти…
Марина мечтательно смотрела перед собой, точно вглядываясь в будущие, неведомые пути жизни.
– Да, но для этого нужен человек, который возвышал бы тебя, – не могла не возразить ей Екатерина Васильевна. – Почему мы так безоблачно прожили с твоим папой?
– Ну, что ты все – «прожили, прожили»?.. – перебила ее Марина.
– И живем! – поправилась Екатерина Васильевна. – Потому что душа у него чистая, как стеклышко.
– А ты не унижала его!
– Ну конечно!.. А если другой человек? Наоборот?
– Я знаю, что ты имеешь в виду! – Марина решительно поднялась. – Никакого «наоборот» нет! Мы договорились с Антоном: я его ни о чем не спрашиваю, и он мне ничего не рассказывает. Прошлое в прошлом! И я хочу, чтобы он совсем забыл его, чтобы оно не давило на душу. Мы не о прошлом, мы говорим с ним о будущем, мы говорим о том, каким должен быть человек при коммунизме.
– Ну и что же вы решили? Какой же должен быть человек при коммунизме? – полюбопытствовала Екатерина Васильевна.
– А такой!.. – решительно и без запинки ответила Марина. – Чтобы не «я хочу», а «я должен», – вот! Чтобы главным в нем было чувство долга.
