– Господи, ну и маньяк.
Обе девушки были в юбках, кофтах, нейлоновых чулках и босиком, и обе раскраснелись и хихикали.
– Нам пришлось все время спрашивать дорогу, – пояснила Кэнди, – в каждом баре.
Сэнди огляделась с широко раскрытыми глазами.
– Ого, Кэнди, детка, куда мы попали? Это взаправду? Мы, в натуре, в психушке? Блин!
Она была крупнее Кэнди и старше лет на пять, а каштановые волосы уложила в модный узел на затылке, но отдельные пряди все равно спадали вдоль широких румяных скул, отчего она выглядела как ковбойша, пытавшаяся сойти за светскую даму. Внушительные плечи, груди и бедра, а также чересчур широкая улыбка не позволяли ей считаться красавицей, но у нее был аппетитный вид, а на пальце покачивался, словно сумочка, галлон [47] красного вина.
– Как, Кэнди, как-как-как с нами случается такая дичь?
Она снова огляделась кругом и встала, расставив пошире босые ноги и хихикая.
– Вы напрасно волнуетесь, – сказал ей Хардинг сумрачно. – Это все плод вашего воображения: из тех, что преследуют вас бессонными ночами, а потом вы боитесь рассказать психоаналитику. Вы здесь не взаправду. Как и это вино. Ничего этого нет. Ну вот, а теперь продолжим.
– Привет, Билли, – сказала Кэнди.
– Что творится, – сказал Тёркл.
Кэнди со смущенным видом протянула Билли бутылку.
– Принесла тебе подарок.
– Это все грезы наяву в духе Торна Смита [48]! – сказал Хардинг.
– Ну и ну! – сказала Сэнди. – Во что мы вляпались?
– Т-с-с-с, – сказал Скэнлон, нахмурившись. – Потише, а то перебудите других засранцев.
– В чем дело, жмот? – усмехнулась Сэнди, снова принимаясь оглядываться. – Боишься, всем не хватит?
– Сэнди, я так и знал, что ты притащишь этот дешевый паршивый портвейн.
– Ну и ну! – она перестала оглядываться и уставилась на меня. – Зацени этого, Кэнди. Голиаф – фи-фай-фо-фам [49].
Мистер Тёркл сказал: «Мать честная» – и закрыл окно. А Сэнди повторила: «Ну и ну».
Мы все неловко сгрудились посреди дневной палаты, переминаясь с ноги на ногу и болтая всякий вздор, потому что не знали, чем еще себя занять – мы никогда еще не попадали в подобную ситуацию, – и я не представляю, сколько бы мы так болтали и подтрунивали друг над дружкой, если бы в какой-то момент из коридора не донесся звук открываемой входной двери, и все себя почувствовали словно взломщики на месте преступления.
– О господи боже, – сказал мистер Тёркл, хлопнув себя рукой по лысине, – это инспекторша, пришла по мою черную задницу. Уволит.
Мы все ломанулись в уборную, выключили свет и встали в темноте, слушая дыхание друг друга. Слышно было, как инспекторша ходит по отделению и зовет мистера Тёркла громким шепотом. Голос ее выдавал легкую тревогу, взмывая на конце слов:
– Мистер Тёр-кал? Мис-та Тёркл?
– Куда он подевался? – прошептал Макмёрфи. – Какого черта не ответит?
– Не волнуйся, – сказал Скэнлон. – В сортир она не сунется.
– Но чего он не ответит? Может, обкурился?
– Шо ты городишь? – сказал мистер Тёркл, затесавшийся в уборную с нами. – Чтобы я обкурился с такой хилой пяточки?
– Господи, Тёркл, ты чего тут забыл? – Макмёрфи старался быть строгим, а самого разбирал смех. – Давай выходи и спроси, чего ей надо. Что она подумает, если не найдет тебя?
– Конец наш близок, – сказал Хардинг и присел. – Смилуйся, Аллах.
Тёркл открыл дверь и выскользнул в коридор, к инспекторше. Она сказала, что пришла выяснить, почему везде горел свет. Зачем понадобилось включать все до последней лампы в отделении? Тёркл возразил, что не все – в спальне свет не горел и в уборной. Инспекторша сказала, что это не ответ – что за нужда была включать столько света? На это Тёркл ничего не смог ответить, и в повисшей тишине я услышал, как ходит по рукам невидимая бутылка. Инспекторша повторила вопрос, и Тёркл сказал, что «ну, просто наводил чистоту, чтобы по уставу». Тогда она спросила, почему же в таком случае единственным местом, где свет не горел, была уборная, в которой устав велит ему поддерживать чистоту? В ожидании его ответа бутылка снова пошла по рукам и дошла до меня. Я отхлебнул и понял, как мне этого не хватало. А Тёркл мекал и бекал в коридоре, пытаясь придумать какое-то объяснение.
– Засыпался, – прошипел Макмёрфи. – Кто-нибудь должен выйти и выручить его.
Я услышал, как кто-то спустил воду и вышел в коридор – в дверном проеме я узнал Хардинга, натягивавшего штаны. Инспекторша охнула при виде его, и он попросил у нее прощения за беспокойство и сказал, что не заметил ее в темноте.
– Здесь не темно, – сказала она.
– Я имел в виду уборную. Я всегда выключаю свет для более продуктивной работы кишечника. Эти зеркала, знаете ли… Когда горит свет, зеркала словно бы восседают надо мной, готовые вынести суровый приговор, если я не сделаю свои дела как надо.
– Но санитар Тёркл сказал, он там убирался…
– И отлично выполнил работу, должен заметить, учитывая неизбежные
