Женское лицо, сиявшее ему в его бреду, – это то же лицо, которое он видит за занавесками кареты. И он знает теперь, что среди озлобленной толпы у него есть друг, который будет верен до конца.
Судебное разбирательство начинается без особых формальностей. Судья снимает панаму и зажигает потухшую сигару. Затянувшись раз пять-шесть, он вынимает сигару изо рта, кладет ее на край стола и говорит:
– Господа присяжные! Мы собрались здесь, чтобы рассмотреть дело, подробности которого, надо полагать, вам всем известны. Убит человек – сын одного из наших наиболее уважаемых граждан; арестованный, которого вы видите перед собой, обвиняется в этом преступлении. Моя обязанность наблюдать за правильным ходом судебной процедуры, а вы должны будете взвесить улики и решить, справедливо ли обвинение.
Затем обвиняемому задают обычный вопрос:
– Признаете ли вы себя виновным?
– Нет, – твердо и с достоинством отвечает тот.
Кассий Колхаун и несколько головорезов, стоящих рядом с ним, недоверчиво усмехаются.
Судья молча берет сигару. Прокурор после нескольких предварительных замечаний приступает к опросу свидетелей обвинения.
Первым вызывают Франца Обердофера. После нескольких формальных вопросов относительно его имени, возраста и профессии ему предлагают рассказать все, что он знает об этом деле.
Показания Обердофера совпадают с тем, что он уже рассказывал раньше. В ночь, когда пропал молодой Пойндекстер, Морис Джеральд выехал из его гостиницы после полуночи, заплатив по счету; по-видимому, у него было много денег – Обердофер никогда раньше не видел у него такой суммы. Он направился домой – к берегам Нуэсес. Но он не сказал, куда едет. Между ним и свидетелем не было дружеских отношений. Свидетель только предполагает, что мустангер поехал в свою хижину, потому что накануне его слуга забрал вещи и увез их на муле – все, кроме того, что увез сам мустангер.
– Что же он увез с собой?
Свидетель точно не помнит. Он не уверен, было ли с ним ружье. Но, кажется, оно было привязано сбоку к седлу, по мексиканскому обычаю. Однако он может с уверенностью сказать, что у него был револьвер в кобуре и охотничий нож за поясом. На Джеральде, как всегда, был мексиканский костюм, на плечи было накинуто полосатое серапе. Свидетелю показалось странным, что мустангер уехал так поздно ночью, тем более что сначала он собирался уехать утром.
Он отсутствовал весь вечер, но лошадь оставалась в конюшне гостиницы. Вернувшись, он немедленно расплатился по счету и уехал. Мустангер был очень возбужден и торопился, – однако он не был пьян. Он, правда, наполнил свою флягу, но в гостинице ничего не пил. Свидетель готов поклясться, что мустангер был совершенно трезв; он понял, что тот возбужден, по его поведению. Седлая коня, мустангер все время что-то говорил, и казалось, что он сердился. Свидетель не думает, что мустангер обращался к лошади, – нет, он полагает, что кто-то рассердил Джеральда и он досадовал на что-то, что произошло перед его возвращением в гостиницу.
Свидетель не знал, куда ходил Джеральд, только слышал потом, что он прошел по окраине поселка и отправился вдоль реки в направлении к плантации мистера Пойндекстера. В течение последних трех-четырех дней его часто видели в тех местах -днем и ночью, верхом на лошади и пешим, по пути туда и обратно.
Обердофера спрашивают о Генри Пойндекстере.
Юношу он знал мало, так как в гостинице тот почти не бывал. Он заехал в ночь, когда его видели в последний раз. Свидетель был удивлен его появлением отчасти потому, что не привык видеть его у себя, отчасти потому, что было уже поздно.
Молодой Пойндекстер не вошел в гостиницу, только заглянул в бар и вызвал хозяина к дверям.
Он хотел видеть мистера Джеральда. Он тоже показался свидетелю трезвым и возбужденным. А когда он узнал, что мустангер уже уехал, взволновался еше больше. Сказал, что ему очень нужно повидаться с Джеральдом именно в эту ночь, и спросил, в какую сторону тот поехал. Свидетель посоветовал ему придерживаться направления на Рио-Гранде, полагая, что мустангер поехал именно туда.
Молодой Пойндекстер сказал, что он знает дорогу, и сейчас же уехал, по-видимому, намереваясь догнать мустангера.
Еще несколько вопросов – и допрос Обердофера заканчивается.
Его показания, в общем, неблагоприятны для обвиняемого; особенно подозрительным выглядит то, что Джеральд изменил час своего отъезда. Он казался возбужденным и сердитым, хотя, возможно, человек, который сам наивно признался, что недолюбливает обвиняемого, мог и преувеличить, но, как бы то ни было, это произвело особенно неблагоприятное впечатление на зрителей, судя по ропоту, пробежавшему по толпе.
Но почему же Генри Пойндекстер тоже был возбужден? Почему он так торопился догнать Джеральда и отправился за ним, невзирая на поздний час, вопреки своим привычкам?
Если бы, наоборот, Джеральд расспрашивал о юноше, чтобы отправиться вслед за ним, это было бы более понятно. Но даже и это не объяснило бы мотива убийства.
Вызывают еще нескольких свидетелей. Однако их показания скорее в пользу обвиняемого. Они утверждают, что отношения между ним и человеком, в убийстве которого он обвиняется, были дружескими.
Наконец выступает свидетель, чьи показания бросают совсем иной свет на дело. Это капитан Кассий Колхаун.
Его рассказ совершенно меняет ход следствия. Он не только раскрывает мотив убийства, но и усугубляет тяжесть преступления.
После лицемерного вступления, в котором Колхаун выражает сожаление, что ему приходится говорить об этом, он рассказывает о свидании в саду, о ссоре, об уходе Джеральда, причем заявляет, что он ушел угрожая; о том, что Генри поехал догонять мустангера; он не рассказывает только об истинной причине, заставившей юношу поехать за мустангером, и о своем поведении в ту ночь.
Эти скандальные разоблачения вызывают общее удивление. Поражены все – судья, присяжные и толпы зрителей. Люди перешептываются, раздаются возгласы возмущения.
Гнев направлен не на того, кто дает показания, а на того, кто стоит перед ними, обвиненный теперь в двойном преступлении: он не только убил сына Пойндекстера, но и опозорил его дочь.
Во время этих страшных показаний раздался стон. Он вырвался из груди удрученного горем старика, – все знают, что это отец.
Однако глаза зрителей недолго, задерживаются на Пойндекстере. Взоры скользят дальше – к карете, в которой сидит поразившая всех красавица.
Это странные взгляды – странные, но все же их можно объяснить, потому что в экипаже сидит Луиза Пойндекстер.
Интересно, по своей ли воле она здесь, по своему ли желанию?
Этот вопрос задают себе все, и в толпе снова пробегает ропот.
Недоумевать им приходится недолго. Им отвечает голос глашатая, произносящего:
– Луиза Пойндекстер!
Глава LXXXVIII. СВИДЕТЕЛЬ ПОНЕВОЛЕ
Прежде чем вызов был произнесен в третий раз, Луиза Пойндекстер уже вышла из экипажа.
В сопровождении судебного пристава она подходит к месту для свидетелей. Смело, без тени страха она поворачивается к толпе.
Все смотрят на нее: некоторые вопросительно, немногие, быть может, с презрением, большинство же с явным восхищением.
Но один человек смотрит на нее не так, как другие. В его взгляде светится нежная любовь и едва уловимая тревога. Это сам обвиняемый. Но она не смотрит на него и ни на кого другого. Кажется, она считает достойным своего внимания только одного человека – того, чье место она сейчас заняла. Она смотрит на Кассия Колхауна, своего двоюродного брата, так, как будто хочет уничтожить его своим взглядом.
Съежившись, он скрывается в толпе.
– Где вы были, мисс Пойндекстер, в ночь исчезновения вашего брата? – спрашивает девушку прокурор.
– Дома, в асиенде моего отца.
– Разрешите вас спросить, спускались ли вы в ту ночь в сад?
– Да.
– Не будете ли вы так добры указать час?
– В полночь, если не ошибаюсь.
– Вы были одни?
– Не все время.
– Значит, часть времени кто-то был с вами?
– Да.
– Вы так откровенны, мисс Пойндекстер, что, вероятно, не откажетесь сообщить суду, кто это был.
– Конечно.
– Не назовете ли вы его имя?
– Их было двое. Один был мой брат.
– Но до прихода брата был кто-нибудь с вами в саду?
– Да.
– Мы хотели бы услышать его имя. Надеюсь, вы его не скроете.
– Мне нечего скрывать – это был мистер Морис Джеральд.
Этот ответ вызывает в толпе не только удивление, но и презрение и даже негодование.
Только на одного человека эти слова производят совсем другое впечатление – на обвиняемого: у него теперь более торжествующий вид, чем у его обвинителей.
– Разрешите вас спросить: была ли эта встреча случайна или же заранее условлена?
