- А что за слухи? - спросил я.
- Да вот, например, болтали, что колбаса коммерческая из человечины делается. Твой предшественник пятерых укатал - в НКВД их передал, поскольку это, как ты понимаешь, уже и на антисоветчину тянет... - тут я объяснить должен: МГБ, в котором всех тогда объединили, и политический сыск, и «уголовку», было образовано совсем недавно, и многие называли работников МГБ по-старому – «энкеведешники», а не «гебисты». Причем относилось это именно к работникам тех управлений и спецслужб, которые государственными делами и «антисоветчиной» занимались, а милиционеры продолжали оставаться «милиционерами», хоть, говорю, милиция и была объединена с МГБ и перешла под его ведение. А я тебе стараюсь в точности речь каждого человека воспроизводить, в эту историю оказавшегося втянутого, и если кто-то по привычке говорил НКВД, я тебе так и пересказываю. Такая вот деталь, чтобы тебя не смущало, что, вроде как, несуществующая уже организация в разговорах склоняется...
- А сейчас новенькая байка у них появилась, - продолжал мой новый начальник, - что завелся в тех местах то ли вурдалак, то ли оборотень. Мол, три убийства последних - это все он людей погрыз. Это уже, знаешь, антисоветчина с религиозным душком. Особенно когда разговорчики заводят, что никакая милиция с ним не справится, потому что он не земной и смерти не имеет.
Хотел я порасспросить его о трех убийствах, этой твари приписываемых, но не стал. Решил, на месте подразберусь: если убийства не выдуманные, то все равно ими надо будет заняться. А если это старушечьи побасенки... Тогда и думать не о чем.
Решил начать я с товарняков на Угольной Линии. Места эти я знал, еще до войны сколько мы там очесывались, подмастерья и ученики слесарей. Пройдусь, думаю, так, чтоб в колею войти.
Запер я помещение, вышел на улицу. Снежок прошел, и все вокруг стало такое белое, нежное, как осенью при первом снеге бывает - хотя уже начало марта было на дворе. Но пахло именно осенью, а весны в воздухе по такой погоде, по одному из последних чистых снегопадов, даже не чувствовалось.
Прошел я над прудами, мимо складов, вышел к товарнякам. Никак я не ожидал, что среди бела дня кого-нибудь встречу. Но встретил. Уловил, как за одним из вагонов снег скрипнул. Быстро обернулся, сделал два шага - и крепко схватил мальчонку, пытавшегося прошмыгнуть мимо меня. Наплечный мешок его был туго набит углем.
- Отпустите, дяденька!.. - заныл он.
Я молчал. И он замолчал, весь сжался. Я осмотрел его - оборванного и худого - и еще помолчал. Он ждал, дыхание затаив.
- Значит, вот ты какой, мой первый задержанный... - проговорил я. - Неплохое начало. Ладно, пошли.
- Куда? – слабым голосом проговорил он.
- Домой к тебе. Веди, где живешь.
Он попробовал что-то сказать, но я повторил ледяным тоном:
- Веди.
И он повел меня, напуганный настолько, что не имел и мысли удрать. Привел он меня к одному из бараков неподалеку, к тем длинным строениям, что тянулись между Угольной Линией и прудами. Вошли мы в боковую дверь, прошли по узкому небольшому коридорчику, пропахшему кислой капустой, и, отворив еще одну дверь, оказались в помещеньице, перегородками поделенном на две комнаты и предбанничек. За столом сидела семья мальчонки: отец, мать и две девочки, его сестры. Они застыли, как окаменелые, увидя нас в дверном проеме. Я втолкнул мальчонку в комнату и заговорил:
- Значит, так, - сказал я. - Мало того, что мальчишка школу прогуливает, вы его еще и на воровство подбиваете. Запомните теперь - я новый участковый, и мне дан строгий приказ укатывать за кражу государственного имущества всех, кого поймаю на воровстве угля. Так что если кто захочет сесть, то сына не подставляйте. Сам иди, понял? - обратился я к отцу. - Сам иди, если уголь нужен будет, иначе во всем, что с сыном случится, ты будешь виноват, а не я. Я лишь свой долг исполню. Будь мужиком. В следующий раз никого не пощажу.
Отец встал из-за стола и пристально на меня поглядел.
- И пойду, - хмуро проговорил он, без всякого вызова, просто неприятный факт признавая. - Пойду, куда ж я денусь. Топить нечем, а буржуйка больше угля жрет, чем греет. Наверно, и в лагерях хуже не будет.
- Тебе-то, может, и не будет. А им как? - я кивнул на его семью.
- А куда они денутся, вслед за мной уголь таскать пойдут, вот ты их по очереди и переловишь, и переправишь, куда следует, - возразил глава семейства.
- Думаешь, и им в лагерях хуже не будет? - усмехнулся я. - А ты их видел, лагеря для малолеток? Я бы тебе рассказал, как я выживал в детдоме энкеведешном, и чудом выжил, и знаю, как там не выживают. Ты где работаешь? Нигде, я вижу, раз дома торчишь. И не стыдно тебе? Если б работал, не пришлось бы и детей на воровство посылать.
- Контуженый он, - вмешалась жена. - Никак не прочухается, все по врачам и по врачам. Скоро опять собирается на завод выйти, а пока на пособие его живем и на мою зарплату. Я в ночной смене работаю. Страшная смена, вот уж вправду гробовая - не знаешь, вернешься домой или нет, особенно, как этот волк завоет и знаешь, что оборотень на охоту вышел... - она начала заводиться. - Вот вы бы этим оборотнем занялись, коли совладать с ним сможете, - или всякими бандитами и убивцами, а не цеплялись к нам, не выслуживались за счет беззащитных!..
- Беззащитные... - хмыкнул я. - Закон - он везде закон, и что уголь умыкнуть, что человека порешить, со всеми будем разбираться, и все отвечать будут. А о вурдалаке, или оборотне, или как его там, знают, к вашему сведению, и наверху. И инструкцию мне дали - строго наказывать всякого, кто о нем упомянет, - за распространение лживых слухов, порочащих советскую власть. Так что и тут у меня смотрите.
- Вот еще придумали - лживые слухи! - проговорила жена. - Значит, наказывать тех, кто о нем говорит, чтобы все было шито-крыто и чтоб вам было меньше хлопот? А куда вы убитых денете?
- Вот об убитых и поговорим. Только сяду я, если позволите, - заметил я, поближе к ихней «буржуйке» подсаживаясь. Я, если хочешь, по «буржуйке» разглядел, что люди они порядочные, и от безысходности, а не от чего там другого, на воровство угля идут. Тебе-то это, наверно, уже неизвестно, а буржуйку из хлипкого металла углем перегрузить или неправильно его рассредоточить – это верный способ такой пожарище учинить, что никто живым не выберется. Уголь надо понемногу подкладывать да к самым стенкам не валить. Понимаешь? В стенки ровный жар уходить должен, постоянный и не очень сильный. Уголь – это тебе не дрова! Уголь сантиметровый чугун прожжет, волю ему дай. И когда я увидел, что Твороговы этих простых правил не знают, что у них одна стенка уже перекалена, то понял: очень они старались всю зиму быть законопослушными, и парень, может, во второй только, максимум в третий раз за углем пошел, когда к марту все стопили, до последней щепки забора, до последнего обломка ненужной мебели... Ну, с людьми, которые перед законом робеют, и разговор другой... Да и, скажу я тебе, на жену Творогова тоже поглядел... Молодая еще баба, красивая, а вот и ей приходится маяться. Не то, чтоб жалко стало... Я, ты знаешь, людей не жалею. А так. По справедливости, что ли, решил их оценить.
* * *
Высик призадумался ненадолго. Калым ждал. А Высик, попыхивая папиросой, думал о чем-то своем. Что ж, если и вспоминалась ему жена Творогова, если вспоминалось нечто, по касательной прошедшее к истории с оборотнем, то об этом он Калыму рассказывать не собирался. Никому не собирался рассказывать, ни за что и никогда.
Выдержав паузу, Высик возобновил свое повествование.
* * *
В общем, присел я около «буржуйки» и, сев, продолжил:
- Я человек здесь новый, об убийствах слышал, но мне надо их изнутри увидеть, так сказать. Понять, как они со здешней жизнью перекликаются. Улавливаете, о чем я?
- Улавливаем, - так же хмуро проговорил отец. - Да чего там рассказывать, знаем мы столько же, сколько остальные. Как обращаться-то к вам, для начала?
