на Матвея, то на часы, тихонько стал подталкивать его к выходу.
Закрыв за собой плотно дверь, Никанор Семёнович ещё раз подтвердил указание охране, что вот этого — он указал на Матвея — пропускать, и заторопился к ларьку, а Матвей побрёл в конторку, отмахнувшись от недоумённых вопросов собравшихся в курилке работяг. Но почитать и даже спокойно посидеть в конторке в этот день ему не удалось. Ни кого-либо из слесарей, ни комплектовщицу, ни тем более их штатного вечно пьяного стропаля Никанор Семёнович за забор не пустил, и Матвею пришлось самому отдуваться за всех. Внутрь, кроме него, было позволено заходить только Зворыкину и мастеру ОТК Порфирьевичу — пожилому, опытному, партийному и жутко говнистому. В цеху его терпеть не могли за жмотистый и склочный характер и за то, что по любому поводу он первым делом мчался жаловаться начальству. Корней останавливался лишь на короткие перекуры и оторвался от станка только на обед, который привезли два солдата, въехавшие на крытом газике прямо в цех через грузовые ворота. Закрытые подносы торжественно пронесли под завистливыми взглядами рабочих через весь пролёт и передали охране. Откуда привезли обед, Матвей не знал, но, судя по блестящим никелированным приборам и накрахмаленным салфеткам, не из их заводской столовой. Что было в меню, он тоже не выяснил — за стол его не пригласили. Фишман, в обычные дни забегавший на участок по два-три раза, не появлялся и, похоже, вообще не выходил из своего кабинета. Дважды он звонил, интересовался, как идут дела, и, выслушав отчёт Матвея, молча клал трубку. К ночи чистовая обточка вкладыша подшипника и его обоймы была закончена, и Корней, получив замеры со стенда, приступил к финальной операции — шлифовке. Он был так же свеж и бодр, как и утром, и Матвей, к полуночи уже едва стоящий на ногах, с удивлением смотрел, как тот, фальшиво насвистывая «Нинку» и поругивая Порфирьевича за неразборчивые записи, настраивает станок. Караул у дверей за это время сменился раза три. Никанор Семёнович отпросился у Корнея поспать в кабинете начальника цеха. Глаза у Матвея слипались. Проверив в очередной раз установку детали и настройку станка и вновь убедившись, что Корней разбирается в этом лучше, чем он, Матвей сказал, что побудет у себя наверху. На что Корней, понимающе усмехнувшись, пожелал ему спокойной ночи. Матвей разложил на сдвинутых стульях ватники, пристроил под голову принесённую из дома подушку и мгновенно отключился.
Проснулся он уже под утро, в пять тридцать, как просыпался каждый день, только на этот раз без будильника. Проснулся резко, с колотящимся сердцем, вынырнув из странного сна, который будет теперь долго преследовать его, разворачиваясь каждую ночь новой гранью сюжета, бесконечным сериалом, всегда начинающимся с одного и того же места, но развивающимся иначе, отлично от просмотренного вчера. Снаружи было тихо, до начала утренней смены оставалось ещё полтора часа, гул с других участков в конторку почти не доходил, и тут только Матвей сообразил, что и звука от работающего станка Корнея он тоже не слышит. Матвей вскочил и приник к мутному стеклу конторки. На участке было темно. Верхний свет — огромные мощные тысячесвечовые лампы — был выключен. Ещё пошатываясь со сна, он выскочил наружу, спотыкаясь и чуть не упав на крутой лестнице, добежал до выключателей. Лампы не сразу, помигав, неохотно зажглись. Охраны у забора не было, и за полуоткрытой дверью тоже было пусто. И лишь готовые, отшлифованные до зеркального блеска вкладыш подшипника с обоймой подтверждали, что всё это не продолжение его сна.
Матвей забежал на сборочный стенд, сообщил мастеру ночной смены, что можно забирать готовый подшипник. Тот скривился и переадресовал его к смене утренней, сказав, что его люди и так уже уработались и пошли в душевую. Собственно, дальнейшее Матвея не особо интересовало — ему надо было отчитаться только за свою часть задания, и он заглянул в кабинет начальства. Зворыкина на месте не было, а мрачный Фима, похоже, как и Матвей, домой не уходил. С красными от бессонницы глазами он молча выслушал бодрый Матвеев доклад и только кивнул, мотнув нечёсаной копной спутанных волос.
Когда Матвей вернулся на участок, там уже вовсю шла возня, грозящая перерасти в драку. Два плотника под руководством цехового завхоза разбирали забор, а пришедшие раньше времени на работу бригадир слесарей и один из фрезеровщиков отпихивали их с криками, что это не их доски и что завхоз все хорошие материалы, предназначенные на упаковку экспортных запчастей, давно уже продал налево. Матвей постоял, не вмешиваясь, похихикал и пошёл к себе, предоставив спорящим разбираться самостоятельно. Вороватого завхоза Матвей терпеть не мог, но вмешаться на стороне работяг было бы политически неправильно, и он порадовался, увидев, что на помощь к ним уже спешит подкрепление — два слесаря из их бригады. Выстоять против такой команды у завхоза с его плотниками шансов не было, и доски наверняка будут распределены между дачниками с его участка. Дачи, а вернее, участки земли в шесть соток в так называемых садоводствах были у многих, и Матвей на собственном опыте знал, с каким трудом добывается каждая доска и каждый гвоздь для тех хибар, которые их счастливые владельцы в силу безденежья строили сами.
Большую часть дня он провёл в конторке, лишь изредка спускаясь вниз, чтобы принять работу или выдать новое задание. Рабочие смотрели вопросительно, но с расспросами больше не приставали, понимая, что мастер или не хочет, или не может делиться не своими секретами. Матвей ещё раз прошёл вокруг кузинского станка, безотчётно пытаясь найти что-то, какие-то следы, подтверждающие, что всё произошло в реальности, а не в напугавшем его сне. Всё было чисто прибрано и даже пол подметён. И лишь уходя, он случайно заглянул в мусорный бак и там, среди смятых сигаретных пачек и замасленной ветоши, обнаружил грязную перчатку, одну из тех, в которых работал Корней. Не стесняясь насмешливых взглядов рабочих, он порылся в баке, надеясь найти вторую, но тщетно. Он сунул находку в карман и, поднявшись к себе наверх, долго разглядывал её и даже примерил. Перчатка была ему чуть великовата, а как называется тонкая и нежная кожа, из которой она сделана, Матвей догадывался — невиданную до того лайку он встречал в исторических романах.
Он мог бы не дорабатывать день до конца — Фишман отпустил бы его за эту проведённую на участке ночь без возражений, но Матвею очень уж не хотелось у него сегодня отпрашиваться. Неловко было смотреть Фиме в глаза, хоть и ни в чём не был виноват — не он же решал, кого можно подпускать к таинственному токарю, а кого нет. Пятница подходила к концу. Матвей договорился с Хомяком, что тот выйдет в субботу за двойную оплату, чтобы проточить уплотнительные кольца для сборщиков со стенда, и расслабился — странная тяжёлая неделя заканчивалась, но чувство облегчения, что впереди два дня отдыха, почему-то не приходило. Он с трудом досидел до сирены, глаза слипались, и мудрёный текст о том, как отбивать нападение врагов с астральными мечами, не шёл в голову. Но когда вышел из проходной, сырой и пряный ветер с Невы приободрил и прогнал сонливость, а помёрзнув на остановке полчаса и пропустив два переполненных автобуса, Матвей с трудом втиснулся в третий и решил, что заслужил право выйти на пару остановок раньше и погреться в рюмочной.
Ещё от входа, только пристроившись в очередь к прилавку и сделав первый глоток воздуха, согретого множеством мужских тел и пропитанного запахом кильки и перегара, он заметил в плотно набитом зале знакомые лица. За столиком в углу трое слесарей со сборочного участка поили Порфирьича. Старик сам бы ни за что на выпивку в рюмочной не раскошелился, но отказаться от бесплатного угощения не мог, и ушлые работяги подливали ему, наверняка в надежде выпытать что-то про загадочного токаря. Порфирьич пока держался, но халявная водка потихоньку развязывала, размягчала жёсткий старческий язык, и к моменту, когда Матвей пристроился за соседним столом, спиной к увлечённо слушающей компании, Порфирьич уже «поплыл».
— Я вам, мужики, только одно скажу, и больше не приставайте — я подписку давал. Гадом буду, но это был Кузин. Я ж его сто лет знаю как облупленного. Мы ж с ним в один год на завод пришли и дружили семьями. — Порфирьич не стал упоминать, что за эти годы он написал на друга
